Литмир - Электронная Библиотека

Покачал головой князь Михайло:

— Славным воеводой ты был, Иван Исаевич, и не чернью бы тебе верховодить, а войском царевым.

Болотников усмехнулся:

— О каком царе речь ведешь, князь?

Насупился Скопин-Шуйский:

— Чего ты добивался? На царя Василия замахнулся…

— Только ли? — Болотников прищурился. — И на бояр да князей, какие царя Дмитрия не признавали. Хотел зрить государем Дмитрия, он бы смердов и холопов землей и волей пожаловал, люду российскому заступником был бы.

Промолчал Скопин-Шуйский, вышел не прощаясь.

Январь — зиме середина. Снеговыми сугробами огородил деревни и села, вьюжил буранами и метелями, заносил дороги.

По трудному пути, делая частые привалы, ехали из Чернигова в Орел несколькими санями послы князя Романа Ружинского.

Пан Липницкий, кутаясь в прохудившийся жупан, простуженно кашлял, жаловался товарищам:

— Варварская страна, панове, клятые морозы до костей продирают.

— Терпение, вельможные, терпение.

— Добже тебе, пан Крунь, какую шубу добыл.

— С русского боярина! — захохотал Крунь. — В Московии всем достанет.

— Славный шинок у Янкеля в Варшаве…

— Ай да пан Анджей, что на ум взбрело!

— А отчего, панове, князь Ружинский сам не поехал к царю? — спросил Липницкий.

— Ясновельможный князь Роман — старый лис, он прежде принюхается, что за царь Дмитрий.

— Твоя правда, пан Крунь, Ружинский не ходит на поводку, он водит на поводке, — поддакнул Анджей.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что князь Роман задумал накинуть узду на царя?

— Подождем, дайте срок.

— О, дева Мария!

— Панове, доводилось ли вам видеть в деле панну Ружинскую? Черт подери, она рубится на саблях и стреляет из пистоли не хуже доброго рыцаря.

— Не тронула ли она твоего сердца, пан Крунь?

— Как можно, пан Анджей, от такой коханы не потянет в шинок к Янкелю.

В санях весело захохотали. Продолжая выбивать зубами дрожь, Липницкий сказал:

— Не прогуляй я с паненками все злотые и не спусти имение в карты, черта лысого заманил бы меня Ружинский в службу к русским медведям.

— Что до меня, то я с удовольствием отправился в поход. У меня, как и у пана Липницкого, густо в карманах, — заметил Крунь.

— А я желаю побиться с московитами на саблях.

— Добже, панове, честь шляхтича превыше всего, — сказал Крунь и, достав фляжку, взболтнул. — Не угодно ли пропустить по глотку мазовецкой?

— Пан Крунь, у тебя голова что сейм, — оживились шляхтичи. — Твое здоровье, пан Крунь, за удачу в нашем деле.

Еще не утихли страсти крестьянской войны и сам Иван Исаевич Болотников томился в Каргополе, как новый самозванец, заняв Орел, расположился на зимовку.

Многолюдно в городе, по домам и избам шляхта на постое, казаки и холопы, приставшие к самозванцу. Кому жилья на посаде не досталось, те за городом землянки отрыли.

Кружит метель, да торгу не помеха, день воскресный, со всей округи мужики съехались.

С утра к Матвею Веревкину явился Меховецкий. На морозе нос совсем посинел, под глазами мешки набрякшие, однако пан голову задирает, как-никак первый царский советник, в гетманах числится.

Жил Лжедмитрий в хоромах бывшего воеводы, именуемых теперь дворцом, а большая палата, где самозванец устраивал приемы — Грановитая.

Миновав стражу из шляхтичей, Меховецкий разделся в передней, пригладил пятерней редкие волосы.

Матвея Веревкина застал в Думной палате. Он сидел в высоком кресле, рыжий, угрюмый. На Меховецкого глянул тяжело.

— Ваше величество, — поклонился Меховецкий, — из Чернигова от Русинского послы.

— Чего хочет князь Роман? — Лицо Лжедмитрия чуть оживилось. — Я жду его с войском, а он посольством отделывается.

— Пан Русинский себе на уме. Коварней разбойника на всей польской окраине не сыскать. Ты, государь, не слишком давай ему веры.

Самозванец вскочил, заходил по палате.

— Коли князь Роман не желает служить мне по чести, я его не неволю, о том и послам скажу.

Повременив, заметил:

— Народ российский меня ждет и бояре. Подступлю к Москве, Кремль ворота откроет. Король Сигизмунд подмогу обещал и за то спасибо ему. А что до князя Ружинского, так не его хоругвями государь московский силен, одолеем Ваську Шуйского, одолеем. Он на меня, царя Дмитрия, руку поднял, и за вероломство сурового наказания достоин.

Замолчал, сел в кресло, руки на подлокотники положил.

— А послов, пан Меховецкий, сегодня после полудня приму.

Отпустив людей Ружинского и своих воевод, Матвей Веревкин диктовал грамоту. Дьяк с медной чернильницей у пояса старательно выводил буквы, изредка косился на государя. Новоявленный царь Дмитрий вершил государственные дела, обещал всему люду российскому великие милости, а особливо мужикам.

Речь Веревкина тихая, но достойная:

— Всем крестьянам и холопам прежнюю вольность, которую у них царь Борис отнял… Да обид бы им не чинить…

Матвей хмурил рыжие брови. Опоздал он: объяви себя царевичем на полгода раньше, и крестьянское войско Болотникова было бы с ним. Прошедшая встреча со шляхтичами Ружинского неприятна Матвею.

По всему видно, князь Роман намерился предъявить жесткие условия. Но Веревкину надобно было дать понять, что он царь и не потерпит, чтобы им помыкали.

Посольство Ружинского вело себя кичливо, говорило дерзко. Матвей возмутился, спросил строго:

— Для какой надобности князь Роман хоругви в Чернигов привел? На русской земле стоит, ежели не мне в службу, пускай воротит назад. О том и передайте князю Роману.

В палате замерли. Пан Меховецкий к стене прижался. О, Матерь Божья, Веревкин ведет себя так, как повел бы царь Дмитрий! А атаман Заруцкий, приставший к новоявленному царю еще в Стародубе, голову в плечи втянул, побледнел. Да и другие воеводы удивились — таким в гневе царя не видели. Замешкались шляхтичи, но тут вперед подался пан Круль.

— Погоди, ваше величество, нашего князя не поноси!

Тут и другие шляхтичи опомнились, загалдели:

— Оговор!

— Не позволяем! Пойдем расскажем нашему князю, как нас царь Дмитрий принял!

Ругаясь, толпой покинули палату. У выхода из хором посольство догнал атаман Заруцкий:

— Панове, к чему обиды? Государь добр и щедр.

— Он нас бесчестил!

— Государь вас, панове, к обеду зовет, — снова сказал Заруцкий, — забудем раздоры.

— Нас и князя оболгали перед государем! — закричал Липницкий.

Заруцкий согласился:

— Может быть, может быть.

— А что, панове, уж не Меховецкий ли, собачий сын? — спросил Анджей.

Круль пристукнул себя по лбу:

— Его скверный язык. Вишь, в гетманах царских ходит, пес. Не по заслугам! Дай срок, явится князь Ружинский, он Меховецкому место укажет.

А пан Анджей сказал:

— Коли царь нас на обед покликал, так и верно, милость оказывает. Мы с князем Романом придем к нему в службу.

Смерклось. Затихли хоромы, и самозванец остался один на один со своими думами и заботами.

В палате тихо. Толстые бревенчатые стены заглушают шум. На обеде послы Ружинского вели себя смирно, к нему, царю, почтение выказывали.

Царю!.. Лжедмитрий даже головой покрутил. Он, Матвей Веревкин, посадский человек из Шклова, государь московский! И откуда такая блажь вам в голову втесалась?

Помнит Матвей, как парнишкой обучался грамоте у шкловского попа Силантия, а потом потянуло свет повидать, и подался за рубеж, в Речь Посполитую, язык польский и латинский познал, Талмуд осилил. Наслышавшись о царевиче Дмитрии и его мнимом побеге из Москвы, захотелось судьбу испытать.

Самозванец уверовал в удачу. Даже когда под Брянском побили его первый раз воеводы Василия Шуйского, большие и малые поселения и городки признали царя Дмитрия. Сходились в его войско холопы и крестьяне, чудом избежавшие разгрома отряды из армии Ивана Болотникова, потянулись за добычей шляхтичи.

Знал Матвей панскую корысть. В Варшаве с Веревкиным имел беседу канцлер Лев. Объявил Сапега, чего ждет от царя Дмитрия Речь Посполитая, и он, Матвей Веревкин, условия короля и папы римского принял, лишь бы на царство посадили.

35
{"b":"167091","o":1}