Вера Дмитриевна вздохнула, но промолчала. А я подумала о том, что придется держать ухо востро, так как эта дамочка вполне была способна отравить моего Персика, а исполнители сего злодейства могли найтись запросто – я вспомнила вихляющий зад подслушивавшей под дверью тощей девицы.
Просидев у постели больной минут десять и обсудив с ней детали будущего детского праздника (как я поняла, собирались отмечать день рождения упомянутой в разговоре Алисы), госпожа Шадрина упорхнула, сообщив, что уезжает в Москву в СПА-салон, и пообещала заглянуть вечером. Когда дверь за ней закрылась, Вера Дмитриевна мне заговорщицки подмигнула:
– Итак, с вашим Персиком все улажено…
– Может быть, не надо таких жертв?
– Ай, бросьте, – беззаботно махнула здоровой рукой моя пациентка, – что-нибудь придумаем… Да и Галочка по характеру отходчивая… Вот увидите, пара дней пройдет, и она сама вашего Персика тискать будет. Так что не волнуйтесь, как Анюта говорит, все будет в шоколаде, – улыбнулась она мне и потянулась за пультом телевизора. – Сейчас я новости по «Культуре» посмотрю, а вы часок отдохните, а то рано встали, да и, наверное, устали от старой больной бабки, недаром Галочка считает, что всех стариков надо держать исключительно в домах престарелых, чтобы они у молодых под ногами не путались…
– Что-то мне подсказывает, что подобное заявление весьма недальновидно.
– Думаю, да. Молодость считает, что она вечна, но это большое заблуждение… Однако согласитесь, моя невестка редкостная красавица!
– Вне всякого сомнения, – сказала я, помогая своей подопечной поудобнее устроиться в постели.
Вера Дмитриевна включила телевизор, а я, прихватив кота, отправилась в отведенную мне комнату, собираясь заняться монографией.
Когда я открыла ноутбук, Персик сел перед пустой миской и вопросительно посмотрел на меня.
– Нет, нет и еще раз нет, – строгим голосом сказала я ему. – Еда будет только вечером, а то ты и так поперек себя шире.
Кот с грустью обнюхал миску, надеясь, что в нее каким-то волшебным образом просыплется манна небесная в виде сухого кошачьего корма, потом жалобно мяукнул и рухнул рядом с миской, положив мордочку на ее край, прикрыв глаза и демонстрируя тем самым голодный обморок. Умный Персик знал, что это представление подействует на меня безотказно, и через пару минут уже сосредоточенно хрустел коричневыми гранулами дорогущего корма «Хиллз» (ну не могу же я экономить на своем любимце!).
В дверь постучали, и вошла Анюта.
– Я к бабуле заглянула, а она телик смотрит. Я вам не помешаю?
– Конечно, нет, проходи, располагайся!
Девочка послонялась по комнате, потом присела на корточки перед Персиком, сосредоточенно умывающим после обеда мордочку.
– Говорят, кошки к новому дому тяжело привыкают, а ваш Персик ведет себя так, как будто все время здесь жил.
Я хмыкнула:
– Персик – космополит и философ, и у него дом там, где стоит его миска с едой.
– Мы с бабулей тоже кота хотели завести, но мачеха из вредности не разрешила…
– Может быть, не из вредности, а потому что у нее ребенок?
– Нет, из вредности. Мы ей с бабулей даже журнал «Здоровье» подсовывали, где написано, как полезно иметь в доме кошек. Они помогают детям укрепить иммунитет и нервы лечат. Есть даже такая порода «рэгдолл», ее специально вывели, чтобы с маленькими детьми играть. Была бы кошка, Алиска бы истерик не закатывала, а то если что не по ней, то – бух на пол, ногами топает и вопит, словно ее режут.
– Это плохо, вы педиатру ее показывали?
– У нас свой семейный врач, академик, он говорит, что ничего страшного нет, что со временем все пройдет, просто Алиска очень возбудимый ребенок и ее нужно постоянно отвлекать, ну и какую-то микстуру ей прописал.
«Ни фига себе, – подумала я, – академик в качестве семейного врача! В советское время такое себе только члены Политбюро позволяли… Вот ведь как демократизировалось общество!»
– Скажи, а бабушку твою тоже этот, мм… академик лечит?
– Он всех лечит, кроме нас с папой. Мы не болеем…
– А что, все остальные болеют?
– Не то чтобы очень, как бабуля, но у мачехи часто голова болит, у ее матери, тети Ксаны, ноги, у прадедушки Мити – спина… – И неожиданно предложила: – Хотите, я вам наш сад покажу?
– С удовольствием. Ты не против, если я возьму с собой фотокамеру?
– Нет, конечно. А почему вы спросили?
– Ну, я не знаю, может быть, у вас здесь не разрешено фотографировать.
– Своим можно. Правда, отца сейчас всякие репортеры достают, но сюда им не пробраться. Дядя Паша, начальник папиной охраны, сказал, если кто из них в дом просочится, он ему всю фототехнику растопчет в мелкую крошку.
Я поежилась, представив, как тяжелые ботинки охранника давят хрупкое тело моего обожаемого «Никона D 300», но ничего не сказала.
Сад был велик, роскошен и наполнен благоуханием. Кусты сирени, цветущего жасмина и бульденежа чередовались со стайками голубых елей и ухоженными газонами, где из нежно-зеленой травы выглядывали головки маргариток и анютиных глазок. Изящные альпийские горки соседствовали с пышными кустами белых, розовых и алых пионов, растрепанных и свежих после недавнего дождя. Причудливые деревянные мостики через журчащие ручьи, фонтанчики, шпалеры роз, куртины лилий и прочих чудесных цветов, названия которых я не знала, дополняли сей парадиз. Я накинулась на все это великолепие, как изголодавшийся пес на кусок колбасы, и только успевала нажимать кнопку на фотокамере.
– Хочешь, я сниму тебя здесь, на мостике, на фоне вон того фонтана? – спросила я Анюту, которая стояла рядом со мной и постукивала по ноге ивовым прутиком.
– Нет, не хочу, я не люблю фотографироваться, – хмуро ответила девочка.
– А жаль, у тебя очень выразительное лицо…
– Ну да, Буратино могу играть без грима, – хмыкнула дочь господина Шадрина.
За самоиронией пряталась горечь – девочка явно комплексовала по поводу своей внешности.
– Зря ты так! Если уж прибегнуть к сравнению, то ты похожа не на Буратино, а на британскую звезду Эми Уайнхауз. Знаешь такую?
– Да, знаю, она здорово поет, только она старуха уже…
– Ну, я бы не сказала, что она старуха. Ей где-то 25 лет… Кроме того, дело не в возрасте, а в сходстве: у нее, как и у тебя, лицо такой, я бы сказала, штучной работы. И потом, мне кажется, что ты, как и она, девица фотогеничная. – Глядя на Анюту через видоискатель, я быстро сделала несколько снимков. – Потом покажу, что получилось. Если не понравится, сотрем…
– Ладно, – вцепившись зубами в ноготь указательного пальца, согласилась Анюта.
– Тебе говорили, что ногти грызть неполезно?
Анюта спрятала руки за спину.
– Говорили. Просто у меня привычка такая.
– Что, с раннего детства?
– Нет, я ногти стала грызть после маминой смерти, – и она посмотрела на меня исподлобья.
Я ничего не ответила, а лишь погладила ее по плечу.
Мы помолчали.
– Хотите, я вам наших собак покажу?
– Хочу. Я собак люблю, у меня много лет была колли – шотландская овчарка.
– А у нас – кавказские овчарки.
– Серьезные звери. Они мне тоже нравятся. Я даже была лично знакома с одной из них. Ее звали Клавдия, и она выполняла команды только в том случае, если ей их подавали на латинском языке.
– Почему?
– А потому что ее хозяином был профессор медицинской академии, который с детства приучил Клашу к латыни. Говорил, что она обожает оды Горация и особенно первую речь Цицерона против Катилины: «Quousque tandem Catilina, abutere, patientia nostra».
– Ага, знаю: «Доколе, Катилина, ты будешь злоупотреблять нашим терпением», – подхватила Анюта.
– Откуда сии могучие знания? – удивилась я.
– У нас в гимназии латынь с пятого класса учат.
– Солидно… Ну так вот, собачища была огромная, мощная, а хозяин – маленький сухонький старичок. Но слушалась она его беспрекословно…
Так, разговаривая, мы прошли в глубину сада, где около бетонной стены, опоясывающей усадьбу, был устроен просторный вольер с внушительной конурой. В вольере обитали две могучие псины, рыжая и белоснежная. Увидев Анюту, они кинулись к загородке, сделанной из толстой проволочной сетки, укрепленной на металлических столбах, и начали гулко гавкать, припадать к земле и вилять пушистыми хвостами.
