Как правило, на рассвете Гайд-парк посещали лишь дуэлянты.

Но поскольку леди Эвелин Реншо хотелось подышать свежим воздухом и прогуляться, не испытывая стыда и не слыша пересудов, то отправиться в парк стоило именно в предрассветный час. Солнце еще не взошло, и окрестности парка были окутаны густым, точно парное молоко, туманом. Оказавшись в благословенном одиночестве, Эвелин полной грудью вдыхала сладкий утренний воздух.

Главным сплетницам высшего света, от чьих зорких глаз не могло укрыться ничто на свете, еще только предстояло встать с постелей, отдать приказы подавать экипажи и обнажить когти. Если бы им пришло в голову проснуться раньше обычного и выехать на прогулку в парк в столь ранний час, они непременно встретили бы там катавшуюся в полном одиночестве Эвелин и имели бы удовольствие словесно порвать ее на кусочки уже сегодня днем за чашкой чая.

Было слишком рано даже для любителей безудержных скачек по Роттен-роу[1]. Ведь опробовать своих скакунов джентльмены предпочитали именно по утрам, когда аллеи парка еще не заполнялись гуляющими. Но у них все равно не было бы возможности проехаться рядом с ней и внимательно к ней присмотреться, чтобы потом заключать пари в клубе «Уайтс» относительно того, жена еще леди Реншо или уже вдова.

Прошло почти семь месяцев с того дня, когда лорда Филиппа Реншо видели последний раз, но сплетни о его предательстве не утихали. Ведь брошенная им супруга оставалась в Лондоне и несла на своих плечах всю тяжесть его позора.

Эвелин понятия не имела, где ее муж. Он мог находиться в любой части света живой и невредимый, но с таким же успехом мог гнить в земле. Эвелин пригладила рукой подол своей модной амазонки из фиолетового шелка. Возможно, ей стоило носить траур. Только она сомневалась, что это положит конец пересудам. Да и сочувствовать ей тоже никто не станет.

Эвелин устала от сплетен, осуждения, устала от пристального внимания к себе представителей власти и просто любопытных. Однако ей был дан строгий наказ оставаться в городе. Ей даже не позволили удалиться в загородное поместье, дабы укрыться там от позора. Куда бы она ни отправилась, за ней постоянно наблюдали, ожидая, когда она ошибется и обнаружит тайное убежище супруга. Кое-кто даже надеялся на то, что Эвелин окажется такой же предательницей, как и Филипп Реншо.

Эвелин ничего не оставалось, кроме как совершать прогулки на рассвете в полном одиночестве, храбро улыбаться на тех немногочисленных балах и званых ужинах, куда ее приглашали все реже, и стараться сохранить собственное достоинство.

До слуха Эвелин донесся стук копыт, и она обернулась. К ней приближался всадник на огромном коне. Во рту у Эвелин пересохло. Знает ли она этого всадника? Появление незнакомцев заставляло ее нервничать.

Эвелин отвернулась и спрятала лицо под украшенными перьями полями шляпки. Она боялась, что всадник окажется одним из ее знакомых, жаждущих расспросить о Филиппе. Эвелин направила свою кобылу к обочине, чтобы дать всаднику возможность проехать, и все же сердце ее билось где-то в горле, мешая дышать.

Она пустила кобылу шагом, расправила плечи и, стараясь сохранять спокойствие, ждала, когда всадник проедет мимо.

Но стук копыт стих.

Эвелин обернулась. Всадник почти нагнал ее. В черном плаще, верхом на вороном коне, он выглядел зловеще в серебристой пелене тумана.

Несмотря на то что его лицо было скрыто полями шляпы и поднятым воротником, Эвелин убедилась, что этот человек ей незнаком. Она с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть от страха, и сжала поводья, готовая пустить свою кобылу вскачь, но все же лелея надежду, что незнакомец проедет мимо.

Однако тот подъехал ближе и теперь внимательно разглядывал ее.

Эвелин пришпорила кобылу. Незнакомец последовал ее примеру. Сердце Эвелин сковал страх. Ее кобыла не могла тягаться с могучим конем. Эвелин чувствовала на себе прожигающий взгляд незнакомца, когда пригнулась к спине кобылы в попытке заставить ее бежать быстрее.

Эвелин поступила неразумно, оставив грума у ворот, желая хоть на некоторое время остаться в уединении. Ее обуял такой ужас, что все вокруг, казалось, замедлило движение. Все, кроме ее преследователя. Он без труда сократил расстояние между ними и поскакал рядом. Эвелин украдкой посмотрела на него.

Он совсем не походил ни на одного из приставленных к ней соглядатаев. Все они держались на почтительном расстоянии и никогда не подходили близко.

А еще они никогда не целились в нее из пистолета.

При виде направленного на нее дула по спине Эвелин заструился пот. Неужели она попалась в лапы грабителя? Но что делать грабителю в Гайд-парке в столь ранний час?

Хотя ведь она-то здесь, не так ли? И совсем одна.

Туман, который всего несколько минут назад великодушно прятал Эвелин от назойливых взглядов, казался теперь жутким удушающим саваном. Он окутывал Эвелин, хватал ее за подол платья, мешал бежать ее лошади, скрывал повороты и указательные столбы.

Мгновение свободы обернулось для Эвелин смертельной ловушкой.

– Остановитесь, мадам, – приказал незнакомец, прицеливаясь.

Однако паника заставила Эвелин сделать нечто совершенно противоположное. Она с силой пришпорила кобылу, но тщетно. Она ощутила горячее дыхание вороного на своей щеке, и уже в следующее мгновение всадник схватил кобылу за поводья и остановил ее.

Негодяй взял женщину за ворот и дернул, разрывая своей затянутой в кожаную перчатку рукой нежное кружево. Эвелин снова вскрикнула, вцепившись обеими руками в запястье незнакомца и стараясь как можно сильнее впиться ногтями в обнаженную кожу над перчаткой.

Прикосновение холодного металла к подбородку заставило Эвелин мгновенно прекратить попытки освободиться. Она заглянула в горящие злобой глаза незнакомца, и щелчок взводимого курка показался громким, точно раскат грома.

– У меня нет ни денег, ни драгоценностей! – испуганно выдохнула Эвелин. Ценность представляло лишь обручальное кольцо, но она с готовностью отдала бы его грабителю.

С губ негодяя сорвался грубый смех, и в лицо Эвелин пахнуло одуряющей смесью перегара и чеснока. Дуло пистолета больнее уткнулось в подбородок, а кожа перчатки незнакомца скрипнула, когда его пальцы сильнее сдавили горло Эвелин.

– Думаете, я собираюсь вас ограбить? – спросил незнакомец по-французски. – Это вы грабительница, мадам, и ваш проклятый муж.

Волосы дыбом встали на голове Эвелин.

– Это Филипп вас послал? – спросила она, сглотнув подступившую к горлу тошноту.

Отвратительная улыбка разлилась по землистому лицу незнакомца, но его глаза оставались холодными. Они напоминали змеиные, и Эвелин на мгновение показалось, что сейчас из его рта высунется раздвоенный язык.

– Non, madame[2]. Меня прислал сюда гораздо более высокопоставленный человек. Наполеон. Ваш муж украл священное боевое знамя, принадлежащее Франции, и император хочет его вернуть.

– Он… – Эвелин судорожно сглотнула. – Филипп жив?

Взгляд незнакомца, казалось, прожигал ее насквозь.

– Если священное знамя будет возвращено, император может простить его и выдать Англии. Англичане, конечно же, его повесят, так что лорд Филипп в любом случае покойник, n’est ce pas[3]? Поверьте, мадам, сейчас вам лучше побеспокоиться о своей собственной жизни. Мне и раньше приходилось убивать женщин.

Он улыбнулся так, словно воспоминания об этом доставляли ему удовольствие, и по спине Эвелин пробежал холодок.

– Верните знамя Карла Великого, и я оставлю вам жизнь, – прорычал француз на ухо Эвелин, и она едва не лишилась чувств.

– Я не могу… – с трудом выдохнула женщина, борясь с головокружением.

– Или не хотите? – Француз больно заломил руку Эвелин, и она уже приготовилась закричать вновь, уверенная в том, что он ее убьет.