Он кивнул.
– Куда теперь?
– Я хочу показать одно место, – сказал он.
Дорога заняла минут пятнадцать – и половину этого времени пришлось идти пешком по длинным переходам. Кстати, самым длинным в метро. Хорошо, что Варя не знала заранее, иначе бы закапризничала!
Когда они спустились по ступенькам и прошли вперёд, в центральный зал, Варя разочарованно фыркнула. Потому что открывшаяся картина была слишком унылой, чтобы относиться к ней всерьёз. Пафос и бронза. Никакой красоты!
– Зачем мы здесь? – спросила Варя, со сдержанным раздражением рассматривая стариков и старушек в ярких зимних куртках и с фотоаппаратами в руках. Судя по разрезу глаз и обрывкам лекции, японцы.
Подумав о японцах, она подумала о Кукуне, с которым переписывалась и который обещал дать что‑нибудь посмотреть из аниме.
– Мне здесь не нравится, – сообщила она Никки. – Слишком... эээ… многолюдно, – и Варя указала на бронзовые статуи.
– Однажды ты спросила меня, какое самое важное место, – начал он и запнулся. – Я не понял, для кого важное – для таких, как я, или для Обходчика. Но это место самое важное. Для всех.
– Для всех? – удивилась Варя.
Беседник кивнул.
– А чем оно важное?
Один из туристов заметил его и начал фотографировать. Остальные тоже развернули объективы камер в сторону непредвиденной достопримечательности. Покраснев, Варя увела Никки из центрального зала на платформу, подальше от восторженных японцев. Когда девушки оглядываются – ладно, но когда пенсионеры!..
– Здесь всё началось, – объяснил Беседник и посмотрел на ближайшее изваяние. – Мы получили ответ, начались перемены, и Обходчик узнал о нас. Но он ему не отвечает.
– Кто не отвечает?
– Держитель. Отсюда. Не отвечает… – Никки прикоснулся к белой стене между статуями. – Может быть, ответит тебе. Всё‑таки здесь произошло то, что привело к твоему рождению.
* * * 01:27 * * *
В чём‑то Варя была права: назвать «Площадь Революции» красивой станцией – всё равно что назвать орфографический словарь «интересной увлекательной книжкой с захватывающими поворотами сюжета и правдоподобными характерами».
Нет тут красоты – сплошной соцреализм, историчность и назидательность. Немного увесистых сувениров (если удастся открутить) да пара‑тройка знаменитых примет.
В путеводителях «Площади Революции» уделяют особое внимание: история создания, реакция Сталина, которому понравились «как живые» изваяния, шутка про то, что здесь все «сидят или стоят на коленях»… Вот только эту станцию мало кто видел: коренным москвичам мешает привычка, спешка или истеричная ненависть к советскому прошлому, приезжие и туристы заходят сюда как в музей, поклонники метро слишком увлечены деталями: сколько гранат и наганов отвинтили, насколько ярко блестит нос у собаки и колено у студентки.
Ученица Лоцмана ближе всего приблизилась к разгадке, но и она не сумела разгадать тайну «Площади Революции».
Во‑первых, она не знала, что надо смотреть статуям в глаза. А это не так просто, потому что они стоят на постаментах и взгляд их устремлён поверх голов.
Во‑вторых, мало поймать взгляд статуи – надо разобраться, куда именно он направлен.
К примеру, первые герои парада – борцы со старым режимом – высматривают невидимого врага. Следом располагаются наследники воинов революции – участники и участницы грядущих сражений. И первые женщины в ряду статуй – парашютистка и снайперша со значком «Ворошиловского стрелка».
Мирный труд представлен малопопулярными профессиями. Шахтёр, инженер, агроном и птичница – называть их неудобно, не то что задумываться о том, чему была посвящена жизнь таких людей!
В двух следующих парах воплощён здоровый дух и здоровое тело. Получилось раздельно: читающе‑мечтающая юность и юность спортивная, с метательными дисками для девушек и футбольными мячами для парней. Не самый богатый выбор...
Ну, а последними в этом ряду прогресса и устремлённости к светлому будущему стоят дети: сначала со счастливыми родителями, потом – сами по себе.
Последнюю пару статуй невозможно увидеть из центрального зала – только с платформ. Пространство между этими героями замуровано, вместо арочных проходов – белая стена, а по бокам – две девочки‑пионерки с глобусом и два мальчика с моделью самолёта.
Вот и весь парад: четыре стража революции, четыре воина мирной страны, четыре профессии, четыре, вернее, два (наука и спорт) занятия для молодых и четыре символа счастливого будущего. О логике расстановки и послании, заложенном в статуях, не упоминается ни в лекциях экскурсоводов, ни в статьях, посвящённых истории метро. И поэтому станция остаётся невидимой и неразгаданной.
Но если обойти все статуи и внимательно рассмотреть и понять каждую, если услышать их мысли и принять вложенные в них чувства, а потом подойти к замурованной арке между детьми, то вместо глухой белой стены можно увидеть проход – между глобусом и самолётом, между знанием о мире и мечтой о небе.
Иногда некоторых пропускают наружу.
Или впускают – как Лоцмана, когда он открыл первый портал на Землю. Тогда он вошёл в неизведанный мир через приветливо распахнутую дверь – и впервые за всю свою бесконечно долгую жизнь почувствовал себя званым гостем.
* * * 01:28 * * *
Пара внутри было столько, что казалось – погружаешься в облако. Сделав шаг, Лоцман сначала ударился коленом о край ванны, а потом локтем – о горячий змеевик.
– О‑о‑осто‑оро‑ожно, та‑ам… – запоздало предупредил Дед, не смог договорить и тяжело закашлялся.
Лоцман подошёл ближе, отодвинул пластиковую шторку.
В ванне, заполненной до краёв горячей водой, лежал трясущийся Обходчик. Выглядел он как переваренная креветка без панциря: красная опухшая кожа, выпирающие кости, белые отметины ожогов и старых шрамов. И полное отсутствие волос – первый признак многократной регенерации.
– Паршиво, – прокомментировал Лоцман. – Но я думал, будет хуже.
– Спа‑а‑асибо за до‑о‑ове‑ерие, – прохрипел Дед, стуча зубами о кружку с кипятком.
Если бы он мог нормально говорить, не задыхался и не кашлял, он бы рассказал, как пятнадцать лет назад прошёл через похожее состояние – и за прошедшее время достиг взаимопонимания со своим редким талантом. Хотя так и не научился любить холод и зиму…
– И сколько собираешься так лежать? – поинтересовался гость.
– Ему лучше, – ответила Злата, вынырнув из парового облака, словно привидение.
За прошедшие четыре дня она полностью оправилась от последствий боя, по крайней мере, физически, но происходящее с Обходчиком затронуло Злату не меньше, чем его самого.
Лоцман внимательно посмотрел на её покрасневшие глаза, ввалившееся щёки и бледные губы – и в который раз подумал о странной привычке некоторых людей, особенно женщин, превращать эмпатию в пытку. Душевная привязанность хороша в мирное время, но зачем взваливать на себя чужую боль? Тому, кому плохо, не поможет...
– Ему лучше, – повторила Злата, словно бы убеждая саму себя. – Честно! Позавчера было плохо. А сегодня лучше.
– Заметно, – проворчал Лоцман, наблюдая, как Дед, отставив опустевшую кружку, погружается в воду, чтобы хоть немного согреть голову.
– За‑а‑ачем прри‑и‑ишёл? – спросил Дед, вынырнув ненадолго.
Лоцман обернулся к Злате.
– Ты не знаешь, он придумал что‑нибудь с Ясинем? Триггер или что он там искал в своих книжках?..
– Придумал, – ответила она, наполняя кружку новой порцией кипятка. – Я принесу, – и она вышла из ванной.
– Спаа‑асибо, что не по‑о‑о… – Дед опять не смог закончить фразу.
Приступ тяжёлого, выворачивающего наизнанку кашля измотал его, и Обходчик обессиленно закрыл глаза. Лишь благодаря росту, не подходящему под стандартные габариты ванной, он не утонул во время кратковременной потери сознания.
– А чего помогать? Я знал, что справишься без меня, – объяснил Лоцман. – Метро – твоя вотчина. Сомневаюсь, что я имею право вмешиваться. Если бы в Гьершазе… Ну, и что там? – спросил он у вернувшейся Златы – и с недоумением воззрился на книгу, которую она ему протянула.
