Старик не был одинок. Почти все подмостки заняты были людьми, с увлечением предававшимися тому же занятию. Некоторые раздевались, некоторые пробовали крепость розог, заготовленных в большом количестве и лежавших в наполненных водой ямах. Полицейский спокойно прохаживался меж помостов, казалось, не обращая внимания на странное занятие этих людей, не помогая им, но и не останавливая.

Я предположил было, что вижу последователей секты самоистязателей, каких мне нередко приходилось встречать на Востоке. Но те наносили себе удары во время религиозных процессий, под звуки валторн и бубнов, у тех были возбужденные фанатизмом лица, те не замечали боли — а эти делают свое дело методически, словно выбивают ковры, у них перекошенные от боли лица и нет-нет прорвется сдавленный стон.

— Что делают эти люди? — спросил я.

— Это преступники, приговоренные к наказанию розгами.

— Они… сами…

Полицейский с удивлением посмотрел на меня.

— А кто же? Ведь палачу надо платить, а так и лучше и дешевле.

Дешевизну этого способа у меня не было оснований оспаривать, но я не мог не выразить сомнения в его надежности.

— Ведь они могут хлопать лозой по помосту, — сказал я.

Вместо ответа спутник мой показал на окровавленные спины.

Я собирался было попросить более обстоятельных объяснений, но другое, превосходящее всякую вероятность зрелище отвлекло меня.

Высокий и худощавый длиннобородый мужчина, взойдя на площадку с установленной на ней в виде глаголя виселицей, гортанным голосом прочел какую-то длинную бумагу, деловито прикрепил ее к подножию виселицы, поднялся по лесенке и всунул голову в заранее приготовленную петлю.

Будучи не в силах вынести это отвратительное зрелище, я отвернулся. Но любопытство скоро превозмогло: пройдя шагов пять, я оглянулся назад и увидел покачивающийся наподобие маятника труп с длинной бородой, развевающейся по ветру.

Тем временем процессия наша подошла к дворцу.

Несколько подобных же групп уже стояло перед балконом, ступеней на десять возвышавшимся над площадью. На балконе за большим, заваленным толстыми фолиантами столом восседал император, недостаточно внушительная наружность которого возмещалась пышностью одежды. На нем был шитый золотом плащ, напоминавший одежды греческих священников, голову украшало нечто вроде папской тиары с золотым на ней крестом. Концы креста, украшавшего тиару императора, были согнуты вправо, словно какой-то изувер пытался сломать его. Такие же кресты были на груди восседавшего несколько ниже императора длинноносого судьи, на рукавах солдат и на касках полицейских.

— Король сам принимает просителей? — удивился я.

— Да, — ответил полицейский, — только император может оказать этим людям свое милостивое правосудие.

Просители подходили к ступенькам трона и, низко склонив головы, быстро и коротко излагали суть дела. Чиновник раскрывал книгу законов и показывал номер статьи. Король в знак согласия наклонял голову, а находившийся тут же глашатай громко объявлял приговор. Просители кланялись еще раз и отходили в сторону.

— Император оправдал их? — спросил я.

— Нет, — ответил полицейский и, заметив мое недоумение, пояснил: — Кого он может оправдать? Невинного. Но зачем невинный придет сюда? Только виновные обращаются к милосердию императора.

— Император простил их? — не унимался я.

— У нас никто не просит прощения. Лишь изредка сознание тяжести вины заставляет преступника просить об усилении наказания, и то он может сделать это лишь стоя на эшафоте.

Я исполнился уважения к жителям этой страны. Мне все нравилось — и король, самолично судивший своих подданных, и простота судопроизводства, и забота преступников о том, чтобы наказание соответствовало степени их виновности, и, наконец, добровольное выполнение приговоров суда.

— Ваша страна по праву называется лучшей из стран мира, — сказал я.

Полицейский с гордостью принял эту похвалу.

Подошла моя очередь. Я тоже низко склонил голову, но, не зная за собой вины, не произнес ни слова. На помощь мне пришел полицейский, устами которого я сказал приблизительно следующее:

— Великий и всемогущий император. Спаситель человечества, повелитель всех народов, населяющих мир, князь света, наследник солнца, властитель звезд и луны, охранитель всех тварей, царь животных, рыб и плодов. Я, чужестранец, недостойный лицезреть все величие вашей священной персоны, совершил чудовищное преступление, перейдя без милостивого вашего разрешения границу ваших владений. Сознавая всю тяжесть совершенного мною преступления и гонимый укорами совести, я прошу ваше величество назначить мне высшее из наказаний, чтобы я впредь не смог нарушать установленных вами законов.

Я чуть было не нарушил правил, попытавшись по европейской привычке, внедренной в нас долгими веками сутяжничества, оправдать свой недопустимый проступок несчастной случайностью, но один из полицейских так предупредительно толкнул меня в бок, что, наверное, ушиб свой кулак о мои недостойные ребра. Я поблагодарил его, поняв всю нетактичность нарушения обычаев страны.

Император, как мне показалось, с любопытством разглядывал меня, и по выражению его стариковски хитрых прищуренных глаз я понял, что он не прочь бы задать мне несколько лишних вопросов, но не хотел менять раз установленного порядка. Все это я успел учесть с практичностью британца и опытного путешественника по необыкновенным странам, чтобы не замедлить при случае воспользоваться наблюдениями.

Суд, однако, шел своим чередом. Чиновник показал статью закона, император кивнул головой, глашатай громко объявил приговор.

Я был приговорен к самоубийству посредством лишения головы. Полицейский искренне поздравлял меня с необычной милостью, так как способ этот применялся редко ввиду дороговизны приспособления, и любезно объяснил мне несложную механику этой операции.

— Это очень просто, — сказал он, подводя меня к эшафоту с установленной на нем машиной, основной частью которой был топор, ярко блестевший на летнем солнце. — Вы поднимаетесь по ступенькам, кладете шею вот на это возвышение и тихонько развязываете узелок — он будет у вас как раз под руками. А остальное без вашего участия сделает машина.

Надо ли говорить, что решение суда было для меня полной неожиданностью. Я был ошеломлен подобно быку, которого ударили вдруг обухом по лбу.

— А еще что? — спросил я, бессмысленно глядя на эшафот.

— Об остальном вам не надо заботиться, — ответил полицейский, — все сделают слуги его величества короля.

Признаюсь, я и не подумал о том, что после меня останется много грязи: кровь, отрубленная голова — и что весь этот мусор кому-то придется убирать.

Я понял, что надо поблагодарить за заботливость.

— Кто будет убирать? — состязался я в вежливости с полицейским. — Покажите мне. Я заплачу ему за работу.

— Его величество милостиво принимает этот расход на себя, так же, как и снабжение необходимыми орудиями и материалом. Впрочем, если вы хотите, то можете за особую плату заказать панихиду по обрядам вашей религии.

Не имея особого пристрастия к церкви и ее служителям, я предпочел оставить деньги при себе. Как истинный христианин, я верил в загробную жизнь и предпочитал явиться на тот свет с деньгами в кармане.

— Счастливо оставаться, — сказал полицейский, покидая меня перед орудием казни.

Я оценил и этот прекрасный обычай: никто не мешал преступнику с полным комфортом расположиться на эшафоте. Ему предоставлялась возможность еще раз раскаяться в своих преступлениях и даже заклясться никогда больше не совершать их.

Я воспользовался этими минутами иначе.

Не потеряв самообладания, я не прежде вступил на тряские ступеньки эшафота, чем план дальнейших действий был обдуман мною до мельчайших деталей.

Беспокойство все-таки я чувствовал нешуточное. Отточенное острие топора со следами запекшейся на нем крови не могло произвести на меня особо успокаивающего действия. Шнурок, поддерживающий топор, показался мне слишком тонким: а вдруг он порвется раньше времени, и я нечаянно окажусь под топором.