Когда Аджук, Зара и я подбежали к Илье, он уже трудился вовсю: набивал пушку порохом, мелким булыжником, наводил, подносил к запальнику головню из костра, пушка бухала, отскакивая назад вместе с деревянным лафетом, Илья снова толкал ее вперед и покрикивал на жену, чтобы она побыстрее подавала булыжники. Наводил Илья по броду, не давая солдатам возможности перейти реку, после некоторых выстрелов выскакивал за деревья, не остерегаясь пуль, и, грозя кулаком солдатам, ругался и хохотал.

Пушка, которую я видел вчера в биваке, молчала, по видимому, джигитам, которых вчера послал Аджук, удалось сбросить ее в водопад. Но ружейные выстрелы вдруг послышались и с другой стороны аула.

Вместе с Аджуком, Зарой, Салихом и еще несколькими воинами мы спустились по склону ближе к броду и залегли цепью. Я лежал за бугорком. Слева, укрывшись в мелком кустарнике, тщательно прицеливаясь, стреляли Аджук и Зара. За рекой мелькнул Гайворонский. Он что то кричал и размахивал руками, наверно, поднимал солдат в атаку.

Я догадывался, что солдатам, узнавшим об окончании войны, вовсе не хотелось погибать в последний день ее, и они отлеживались, дожидаясь, чтобы огонь неприятеля ослаб. Как я потом услышал из разговоров, ни полковник Офрейн, ни другие офицеры не предполагали на ткнуться на такое отчаянное сопротивление.

Кто то с разбега бросился на землю и прижался ко мне. Это была Зайдет.

— Где Биба и Закир? — спросил я.

— Я их спрятала. Солдаты вошли в аул, их провел через лес Кныш, — тяжело дыша, рассказывала она. — Ты не ранен?..

— Уйди, — потребовал я, — сейчас же уйди!

Она посмотрела мне в глаза, и я обхватил ее рукой, на миг позабыв обо всем. Она тоже, казалось, не видела ничего и никого, кроме меня, однако минутой позже определилось, что от нее ничего из происходящего не ускользало.

Пушка Ильи перестала палить, наверно, иссяк порох. Солдаты, не дружно крича «ура», стали перебираться через речку. Некоторые падали, или осклизаясь на камнях, или убитые и раненные, и вода уносила их. Умолкали и ружейные выстрелы с нашей стороны — число защит ников аула все уменьшалось.

— Стреляй, — возбужденно зашептала Зайдет, — скорее стреляй!

Подходил наш черед. Прямо на нас бежало с десяток солдат и впереди всех фельдфебель Кожевников. Я прицелился в его широкую грудь, но не выстрелил — мне показалось, что он узнал меня и по доброму ухмыльнулся.

Солдаты, остановившись, дали залп. Наши воины бросились на них с кинжалами.

Зайдет смолкла, опустив голову в траву.

— Ты что? — спросил я и отложил винтовку. Зайдет не ответила, я повернул ее на спину — она была мертва. Куда попала пуля, я так и не определил, потому что набежали солдаты и один из них дважды ударил меня штыком.

Дальше я то приходил в сознание, то снова проваливался в небытие.

Кажется, я видел, как мимо меня пробежала Зара, а за ней Аджук. Где то вдали снова кричали «ура». Ругаясь во всю глотку, пробежал к лесу Илья. Кто то тряс меня и что то говорил, не помню, по шапсугски или по русски. Открыв глаза, я увидел дымы над саклями, из сакли Аджука отстреливались. Впрочем, оттуда, с бугра, я не мог это видеть, наверно, увидел потом, когда дополз до своей сакли. Для чего и куда я потащил с собой тело Зайдет, не знаю. Я мучился тем, что, не пощади я фельдфебеля, Зайдет осталась бы живой, во всяком случае, там, у речки, пуля могла не попасть в нее, и, значит, это моя вина, что ее убили, я должен был защитить свою жену, но не сделал этого, а она прибежала ко мне, чтобы разделить мою участь... Помню убитого Шумафа и плачущую возле его тела старуху Сурет. Вижу в воспоминаниях, как горела наша сакля и как Куйжи, вырвавшись из конюшни, поскакал, спасаясь от бегущих за ним солдат. Другие солдаты, торопясь, рубили цветущие фруктовые деревья. Помнится, что лежавший рядом с убитой Зарой Аджу вдруг вскочил и ударил в бок кинжалом стоявшего неподалеку от него молодого солдата, а остальные кинулись на Аджука и принялись бить его прикладами и колоть штыками. Потеряв где то Зайдет, наполз на Едыге, лежавшего у дороги с измозженной головой. Наверно, это было на самом деле — трудно теперь отличить действительность от того, что мерещилось в горячке. Мне необходимо было снова сыскать Зайдет, и я, полуослепший, обессиленный, ползал по земле, натыкаясь на какие-то препятствия — на камни или на мертвые тела, сворачивал и полз дальше, для передыха поворачиваясь на спину, а надо мной клубился по небу черный дым... Совсем рядом трещал огонь, языки его лизали мне волосы, обжигали лицо и руки, однако боли я не ощущал, лишь запах паленого опалял ноздри, и я кашлял, задыхаясь от дыма, застилавшего глаза... Кто то заиграл на шичепшине. Вдали возникли Озермес и Чебахан.

Плывя над землей, они удалялись от горящего аула, и горы расступались, давая им дорогу к озаренным солнцем снежным вершинам... Потом увидел склоненного надо мной Кожевникова, он сипло повторял:

— Ваше благородие, а, ваше благородие!

Очнулся я от тяски, боль отдавалась в груди, на чем то меня везли — на повозке или на верховой лошади. Тут же потерял сознание и снова пришел в себя от того, что на лицо мне падали холодные мелкие капли дождя. Я лежал на шинели, возле большой серой палатки, из которой доносились громкие голоса. Кто то вышел из нее, остановившись неподалеку от меня.

— Поглядите, господа, какие густые тучи закрывают горы.

— Это потому, ваше высочество, — произнес другой голос, — что горам тяжко смотреть на покорившую их рать.

— Браво, граф!

— А как наш раненый герой? Поставьте носилки так, чтобы он мог видеть церемонию.

— Солдаты нашего батальона, ваше императорское высочество, предлагают понести поручика на руках. — Мне показалось, что это был голос Офрейна.

— Не слишком ли он слаб? Что говорят лекари?

Мне приподняли голову и подложили под затылок что то мягкое.

— Господин поручик! Вы слышите, господин поручик? Великий князь изволит...

Я поднял веки и увидел знакомое по портретам лицо великого князя Михаила, у него был такой же покатый лоб, как у брата, на грудь ниспадала пышная широкая борода, из под мохнатой казачьей папахи на меня с участием смотрели холодноватые красивые глаза.

— Как ваше самочувствие, поручик?

Я понял, что мне не мерещится и что я действительно лежу в ногах великого князя и его свиты. Хотел сказать что то, в груди заклокотало, я откашлялся и обрел голос.

— Вы людоубийца, — сказал я, с ненавистью глядя на здоровое, холеное лицо великого князя, — вы застрелили мою жену...

— Он бредит! — испуганно воскликнул кто то.

— Я был не в плену, — продолжал я, — а вам всем позор, убийцы!..

Силы оставили меня, а когда я снова очнулся, уже шел молебен. Солдаты стояли, обнажив головы. Возле аналоя развевались на ветру приспущенные знамена, службу несли несколько священников. На холме виднелись великий князь с генералами, а внизу, у холма, расположились офицеры и солдаты — георгиевские кавалеры. Хоры пели «Тебя, Бога, хвалим», гремела, отдаваясь в горах, орудийная пальба, били барабаны.

Великий князь радовался тому, что отныне он войдет в историю как прославленный полководец, офицеры радовались победе и наградам, нижние чины были рады, что закончилась наконец война и они остались живы. Все было весело, парадно, и на деле это не парадом являлось, а панихидой по исчезающим шапсугам и убыхам.

Возле меня никого не было. Дождь перестал моросить, в просветах между туч загорелся солнечный свет. Великий князь объезжал на коне войска, повторяя:

— Именем государя императора благодарю вас, молодцы, за трудную, честную и верную службу!

Я увидел церемониальный марш, услышал затем, как за обеденным столом великого князя хлопали пробки от шампанского и провозглашались тосты. Кто то громко диктовал телеграфическую депешу царю:

«Имею честь поздравить ваше величество с окончанием славной Кавказской войны точка отныне не остается более ни одного непокоренного племени точка сегодня отслужено благодарственное молебствие в присутствии всех отрядов...»