Степан рассказал батюшке о своих ощущениях. Вроде за живыми мертвецами, как за марионетками, стоял некий кукловод, управляющий их поведением.

— Вот и сейчас меня не оставляет такое чувство, что за нами кто-то следит. Засунул в стеклянную банку подопытных насекомых, а сам глядит со стороны, как они себя будут вести в тех или иных условиях.

— Это у тебя от многого ума! — наставительно вздел перст указующий отец Иоанн. — Давай-ка лучше усугубим. Оно опрощению способствует. А чем проще мыслится, тем лучше и легче человеку живётся.

— Я не против, — согласился Степан. — Тем паче есть за что. Вот увидели мы этого самого хвалёного призрака — и до сих пор живы.

— Сплюнь! — строго наказал батюшка. — Ещё петух трижды не возопил…

После очередной «единой» настроение «крестоносцев» заметно улучшилось. Потянуло на задушевные разговоры.

— А вот, отче, что вы скажете о наших врагах, «грешниках»? Тоже ведь творения Господа. Или нет?

— Сатанизм. Типичная бесовня.

— Сон разума?

— Точно, он самый. — Твёрдая пастырская рука вновь до краев наполнила сосуды. — Есть некие морально-нравственные пределы, которые можно переступить только в таком «сонном» состоянии. Например, похитить ребёнка…

Священник с силой сжал кулак, едва не раздавив стаканчик.

— Вот ты бы смог?

— Нет, конечно! — возмутился парень.

— А что тебя останавливает? Этический запрет? Да, но он имеет истоки. Его истоки — в Боге. А если ты всё же это делаешь, то истоки твоего поступка в другом. Атеисты называют их нелюдями, люди верующие говорят, что они одержимы бесом.

— Так, может, вся современная культура — это бесовня?

— Это обычное язычество. А язычество — просто глупое прыщавое детство. Если кто-то всерьёз начинает разбираться в себе и в окружающем мире, то он неизбежно приходит к религиозным ценностям, которые тянут за собой ценности морально-этические.

— Вы помните тот этап, когда вы устали от этого язычества?

— Такого момента не было. Я поступательно шёл к вере. Когда я учился на режиссёра и пытался постичь истоки мастерства великих предтеч, то вдруг осознал: для того чтобы сделать что-то по-настоящему, надо принести в жертву всего себя. Я стал искать и не нашёл такой темы, такой идеи, ради которой готов пожертвовать жизнью. Тогда у меня начался довольно длительный период поисков. Он продолжался до тех пор, пока я не столкнулся с людьми, которые обладали такой идеей. Религиозный фактор — один из главных составляющих компонентов человека разумного. В основе любой религии лежит готовность к жертве. Другое дело, что у разных религий и мотивы разные. Христианский мотив — любовь. Но если у человека нет ради чего пожертвовать жизнью, его жизнь совершенно бессмысленна!

Он грустно склонил голову на грудь и приумолк. В своей нелепой бандане с черепами и сталкерском комбинезоне он сейчас меньше всего походил на слугу Божьего. И всё же было в нём нечто такое, что заставляло, склонив голову, присоединиться к его безмолвию, не мешая работе ума и духа пастыря.

— Ладно, пойдём, — хлопнув себя руками по коленям, со вздохом встал с поваленной металлической бочки отец Иоанн. — Уже недолго осталось нам быть «детьми подземелья».

Это батюшкино «недолго» оказалось довольно условным. Как русские вёрсты.

Спросишь кого-нибудь: а далече ль до соседней деревни-озера-остановки? Всего-то пара вёрст — услышишь в ответ. И идёшь себе час, другой, третий, не видя конца и краю той несчастной «парочке».

Так и здесь.

Помещение сменялось коридором, а коридор — очередным залом, захламлённым разбитыми ящиками с непонятной маркировкой, кучей пустых металлических бочек, связками проржавевшей арматуры.

Осторожно ступая на усыпанный кусками осыпавшейся штукатурки и битым кирпичом пол, «крестоносцы» двигались вперёд. Стволы автоматов в любой момент были готовы исторгнуть град смертоносных «насекомых».

Степана никак не оставляло гнетущее ощущение чьего-то постороннего присутствия. Он как будто физически ощущал на себе липкие щупальца, пытающиеся вторгнуться в его душу, оплести разум, взяв под контроль движения и мысли.

Нужно было сопротивляться. Думать о чём-то постороннем. Хотя бы вот считать, сколько раз по пути им встретится «холодец». А эти изумрудные аномалии попадались едва ли не через каждые пять-шесть метров. Росли здесь, как грибы или посты ГАИ на подъезде к столице. С чего бы, спрашивается? Какая среда питала эти неестественные образования?

— На пять часов — «электра», — сверился со своим ПДА батюшка.

Уже какое-то разнообразие, обрадовался Плясун. А то всё «холодец» да «холодец». Так и сам не ровен час превратишься в зелёную студенистую слизь.

Они как раз подошли к широкому люку с уходящей куда-то вниз спиралевидной лестницей.

Грохоча подкованными берцами по проржавевшим металлическим ступенькам, спустились несколькими пролетами ниже.

Это хорошо, ни с того ни с сего пришло в голову Чадову, что они живут не в средние века. Отмахиваться на такой лестнице от кого-либо тяжёлым мечом было бы несподручно. То ли дело их «Гром» с «Волкером» и АКМ-74 с «Форой». С такими помощничками любой противник не страшен. И можно хоть с левой, хоть с правой, хоть из обеих рук одновременно поражать врагов.

Ага, вот и она, обещанная святым отцом «электра».

По сравнению с примитивным «холодцом» эта аномалия была, конечно, как небо и земля.

Прежде всего они различались масштабами. Зелёный студень покрывал площадку метра в два-три, а «электра» представляла собой неправильную окружность радиусом около десяти метров. И больше всего походила на скопление сапфиров, сияющих холодным бледно-голубым светом.

Почему-то так и хотелось приблизиться к этому источнику света и погрузить в него руки. Какое-то непонятное умиротворение и покой исходили от него.

Однако поддаваться подобным настроениям было нельзя. «Электра» — это всего лишь скопление статического электричества, разряжающееся на любой попадающий в неё электропроводящий предмет. Поражение от неё практически всегда смертельно. Чем-то она напоминает морскую медузу. Так же непостижимо прекрасна и так же жжёт любого, пытающегося протянуть к ней свои алчные загребущие руки.

Журналист с опаской разглядывал голубоватые искорки, со зловещим потрескиванием разлетающиеся от «электры» в разные стороны. Вот одна из них, отлетев слишком далеко от материнского лона, приземлилась на опрокинутый набок металлический бочонок. Едва голубой огонёк коснулся металла, раздался оглушительный треск, напоминающий выстрел. Бочонок на несколько метров подкинуло в воздух, где он бешено завертелся вокруг своей оси. Потом полый цилиндр сплющило до дископодобного состояния и с грохотом швырнуло о стену.

После такого периода бурной активности «электра» на какое-то время приугасла, чуток разрядившись.

Отец Иоанн, велев Чадову оставаться на месте и следить в оба за обстановкой, осторожно приблизился к задремавшей аномалии и малость порыскал там-сям. Всё-таки сталкерское прошлое взяло своё. Ведь, как правило, возле разрядившихся зоно-патологий можно найти какой-либо полезный и зачастую прилично стоящий артефакт.

Так и сейчас не обошлось без приятных находок. Склонившись над чем-то, батюшка издал торжествующе-довольный рык и потряс в воздухе некой вещицей, напоминающей песочные часы.

— Это что? — полюбопытствовал Степан, когда священник вновь оказался рядом с ним. — Давно я в Зоне не был, совсем голова дырявая стала…

— Так, пустышка, — небрежно молвил Опрокидин, вертя в руках артефакт, по виду смахивающий на два жёстких диска, сцепленные между собой слизью.

— В смысле? — переспросил Чадов.

— Название такое: «пустышка», — разъяснил святой отец, пряча хабар в специальный контейнер. — Сказывают, что она уменьшает процесс денатурации белков из-за термического воздействия.

— Ага, кажется, что-то такое припоминаю, полезная вроде эта штука, — важно кивнул журналист.