— Но Доктор полагал, что Зона — иммунная реакция планеты на заражение, мне приходилось читать его записи… — Я вспомнил вырезки из дневников, переданные мне Болотником перед смертью.
— Версия Доктора, как мне кажется, не противоречит моей… впрочем, мы до сих пор спорим об этом. Я ведь не сказал, что мои выводы точны, верно? Теория без достаточного количества доказательств обречена оставаться неполноценной… но других версий у меня просто нет. Пока нет. — Прохоров поправил очки, блеснули его странные, неживые глаза. — Впрочем, Док заказал у Монолита именно знания. Мне жаль, что такой блестящий ученый до момента перехода проработал в бестолковых проектах. Я бы хотел включить его в команду, и, возможно, с его участием «О-сознание» не допустило бы возникновения Зоны.
— Почему бы вам… не пожелать, чтоб Зона исчезла? — тихо спросила Хип.
— Да. Можно было. Зона исчезла бы, конечно… но взамен нее тут же появилась другая, раз в десять больше нынешней, и это в лучшем случае. Любое вмешательство в законы Вселенной повлечет за собой непредсказуемые последствия. В общем, наши эксперименты привели к тому, что произошла авария на ЧАЭС, так как начали возникать и распространяться аномалии, в том числе и на станции, снабжавшей нашу лабораторию энергией. Мне пришлось принять меры… и я ликвидировал своих бывших коллег. Нет, они оставались живыми — к тому времени операторы могли существовать в капсулах довольно долгое время, системы жизнеобеспечения работали почти безотказно, а на случай поломок я оставил часть технического персонала. Я оставил им навыки, знания, жизнь… но я вычистил их личности, превратив в роботов, зомби, не имеющих собственных желаний. У меня не оставалось выбора. Быть уверенным в том, что все они, мои бывшие коллеги, друзья, никогда не обратятся к Монолиту с какой-нибудь катастрофической просьбой, пусть даже и из самых лучших побуждений, я себе позволить не мог. Немного позже, в две тысячи шестом году, один из них, Арбатов, на несколько секунд вышел из-под контроля, и сразу случился первый Выброс. Представьте себе — оператор лишь на долю секунды пришел в сознание — и какие последствия… что было бы, если б из-под моего контроля вышли все операторы «О-сознания», уже не имеющие личности, но способные действовать самостоятельно? В схватке с Арбатовым я… скажем так, серьезно пострадал. После чего мне пришлось, уже в ином качестве, создать группировку «Монолит», чтобы не допустить проникновения сталкеров к объекту. Но… увы, кристалл сам нашел путь к сталкерам — Монолит был голоден, ему нужны были знания, нужна энергия, нужны контакты с новыми людьми. Я не знаю как, но он попросту переместился в Саркофаг через год после первого Выброса — вы ведь помните ту самую, Третью катастрофу две тысячи седьмого года, верно? На остатках ядерного топлива и в прямой досягаемости любого отчаянного бродяги кристалл обрел некоторую независимость от моего управления. После Третьей, лишившись большей части былых возможностей, почти потеряв рычаги управления Монолитом, я смог только поддерживать группировку в рабочем состоянии — находить из миллионов людей тех, кто легко подчиняется пси-воздействию и из кого смогли бы получиться хорошие бойцы. Сохранять каналы поставок, контролировать или уничтожать людей за Периметром, способных повредить группировке, — за пределами Зоны мои возможности все еще достаточно сильны. Но, боюсь, это ненадолго… физически, в знакомой вам реальности, я мертв уже много лет. Пристрастия человека, человеческий дом, увлечения рыбалкой, чтением и даже вредная привычка, — Координатор щелчком отправил полупустую пачку папирос на пол, — уже не помогают оставаться человеком, профессором Прохоровым. Получить управление Монолитом я теперь смогу только как Координатор, и то не факт, увы. Дом… да, этот дом, пожалуй, я оставлю вам. Хип, ты ведь загадала то место, где не будет лишних людей? Их скоро и в самом деле не будет. Кстати, учитывая особенности этой, скажем так, не совсем материальной грани, многие милые мелочи можно получить как следует пожелав — со временем научитесь.
— Не совсем материальной? — переспросил я, не понимая, к чему клонит ученый.
— А вы думаете, я построил этот дом лично и хожу за папиросами в магазин? Или, может быть, простреленный комбинезон зарастает сам, без ремонта, а на теле не остается даже шрамов? Грани реальности бывают разные, Лунь.
— Не понимаю…
— Вы погибли в перестрелке с отрядом Долга. — Без тени улыбки сообщил Координатор. — Возле того самого заброшенного хутора, где ты решил спасти Пенку. В той реальности вас больше нет. В этой вы существуете благодаря желанию Доктора, и вам крупно повезло, что проводником был не человек. Пенка способна провести правильного человека по разным граням реальности… даже если он уже мертв. А она и мертвого поднимет, не сомневайтесь.
* * *
Что-то было не так…
После того как Координатор прочитал лекцию за тем самым утренним чаем, с нами произошло нечто нехорошее, чему я пока не находил объяснения, ну, или уже не хотел находить.
Прошло больше недели, как я не видел Хип. Нет, мы встречались утром и вечером, кивали, словно люди, которые познакомились во время дальней поездке в купе, и, не пытаясь заговорить, просто расходились, даже не глядя друг на друга. В душе появилась странная пустота, полная апатия — я уже не раз ловил себя на том, что часами мог лежать где-нибудь на опушке леса, закрыв глаза и просто потеряв все мысли, чувства, желания, отчего терялось даже чувство времени. Ощущение близкого покоя, которое представлялось мне почему-то совершенной пустотой, небытием, полным отсутствием меня самого, совсем не пугало. Я относился к этому пониманию спокойно, без радости или сожаления. Иногда во время бесцельных блужданий по лесу мне встречалась Хип — она обычно сидела, прислонившись спиной к стволу дерева, или лежала в траве, глядя в небо странно тусклыми, неподвижными глазами.
Я был мертв. И, что бы ни говорил Прохоров о том, что мыслить — значит существовать, и что мы благодаря Монолиту, заданию Доктора, Пенке живем, пусть и на соседней «страничке» бытия, я все равно не верил ему. Возможно, и потому, что взгляд бывшего ученого был совершенно пустым, тусклым, словно бездарно нарисованным. Как, в общем, и у меня.
Мир, в котором мы оказались, тоже не был похож на живой, настоящий. В нем все казалось слишком спокойным, тихим, даже печальным. Лес, медленно, плавно текущая река с удивительно чистой, прозрачной водой, роса на траве, широкий зеленый луг, и над всем этим — бездонная лазурь неба, на котором я никогда не видел солнца и облаков. К вечеру синева темнела почти до черноты, причем в небе всякий раз загоралась всего одна крошечная звездочка, утром на востоке, если это был, конечно, именно восток, разгоралась серебристая заря. В эти утренние часы на небосводе начинали играть сполохи белого света, широкие занавеси северного сияния, тянувшиеся в зенит, в темно-синюю бездну неба, но потом быстро светало, и я опять уходил на берег реки.
В этом мире мы были не одни… точнее, не всегда одни. Несколько раз я видел, как у опушки соседнего леса появлялись люди. Когда поодиночке, когда группами, они спокойно брели к речному берегу или исчезали в лесу. Люди были очень похожи на сталкеров — защитные комбинезоны, зачастую окровавленные, обожженные, кожаные куртки характерного бежевого цвета, помятые, в пятнах рюкзаки. Похожи на бродяг Зоны, да… только ходили они совсем не так, как сталкерам положено, а спокойно, неторопливо, не глядя под ноги, не оборачиваясь на окрик. А я непостижимым образом чувствовал, что это Монолит, что именно он вмешался, он не позволяет просто уснуть, а зовет куда-то. Мне казалось, что весь этот полумертвый, спокойный мир не существует сам по себе — всюду мне мерещился дрожащий, переливчатый блеск Камня, его лазоревый отсвет.
Еще одно утро… просто подняться с лежанки, так и не поняв, спал ли ты эту ночь, или просто пролежал с закрытыми глазами, не замечая времени. В этом мире, этой «грани» совсем не было сновидений — я просто проваливался в темноту каждый вечер и каждое утро выныривал из нее, как-то разом, без полутонов переходя к бодрствованию. Хип, обычно просыпавшаяся раньше, уже ушла — пару раз я видел, как она пробуждалась, некоторое время лежала с открытыми глазами, после чего неслышно надевала «Кольчугу» и очень тихо уходила. Мы уже давно не прикасались друг к другу, почти не разговаривали, поэтому я не задерживал ее. Похоже, что наша смерть и в самом деле разлучала нас, как об этом говорилось в каких-то полузабытых, далеких не то сказках, не то клятвах… нам просто не хотелось ни о чем говорить.
