— Да что вы говорите? Среди англичан вы редкий экземпляр. Согласитесь, большинство ваших соотечественников считают, что представители «низших рас» непременно поймут по-английски, если на них погромче наорать. К счастью, уже завтра их самодовольству и лживому двуличному благородству придет конец. Навеки. Вашу обожаемую столицу испепелит ядерный пожар, а столь сентиментально любимые «домашние графства»[42] — Кент и Суррей превратятся в безжизненную зону радиоактивного заражения.

Горнер обошел письменный стол и встал рядом с Бондом:

— Я провожу вас и присмотрю за вами до взлета, а потом вернусь к себе и буду ждать неотвратимого. Не хотите ли передать какое-нибудь прощальное послание вашим согражданам? Вашей королеве? Вашему премьер-министру?

Бонд закусил губу. В его памяти звучали умоляющие и одновременно требовательные слова Поппи: «Убейте Горнера».

— Ну что ж, как хотите, — сказал Горнер. — Сыграем?

Все те же охранники провели Бонда по коридору и, держа стволы пистолетов прямо у его ушей, поднялись вместе с ним на круглой подъемной платформе. Электрокар уже ждал их, чтобы отвезти к главному выходу. Водитель нажал на кнопку дистанционного управления на пульте, и лазерный луч открыл замок.

Не было еще и девяти часов утра, но жаркое персидское солнце уже припекало вовсю: оно заставляло ослепительно сверкать новенький лайнер «VC-10», к которому они и направились. Высокий хвостовой стабилизатор с четырьмя смонтированными под ним роллс-ройсовскими реактивными двигателями делал силуэт самолета особенно изящным и стремительным. В любой другой ситуации Бонд если не с восторгом, то уж по крайней мере с неподдельным интересом отнесся бы к перспективе совершить путешествие на этом новом, еще мало кому знакомом воздушном судне — высокоскоростном и, по всей видимости, очень комфортабельном. Но на сей раз он прекрасно понимал, что его единственный шанс выбраться живым с этого обреченного на гибель самолета зависит от призрачной вероятности того, что где-то на борту этого красавца спряталась хрупкая специалистка по банковским инвестициям с вьющимися темными волосами и с советским пистолетом, из которого ее никогда не учили стрелять.

Бонд глубоко вздохнул и сделал первый шаг по трапу, ведущему к главной двери пассажирского салона. На борту его протащили по проходу между креслами и затолкали на сиденье возле иллюминатора в ряду, расположенном в конце салона первого класса. Садясь на отведенное ему место, Бонд пригнулся, чтобы не удариться головой о нависавший над боковым сиденьем потолочный багажник для ручной клади. В это мгновение он выплюнул на сиденье осколок стекла, который все это время — с самого утра — прятал во рту. Один охранник сел рядом с ним, другой впереди, третий — сзади. Двигатели самолета уже негромко работали в режиме прогрева.

Из-за перегородки, отделявшей кабину пилотов от остальной части самолета, вышел смуглый, плотно сложенный человек в армейских брюках и белой футболке.

— Я Масуд, — сказал он. — Мы делать проверка с пилот. Мы вылетать через полчаса. Ты остаться там где есть. Если ты шевелиться, мы тебя убить.

— Ну и порядочки в вашей авиакомпании — хуже, чем в «Дэн эйр», — проговорил Бонд. — Сигаретки не найдется?

— Молчать. Не курить. Застегнуть ремень.

Бонд повиновался. Обычно он любил эти мгновения, предшествующие полету, — предвкушение нескольких часов по-настоящему вольной жизни, когда он будет недоступен ни для приказов М., ни для кого из женщин, с которыми сводила его судьба: в эти часы он мог спокойно, ни на что не отвлекаясь, почитать «Основы современного гольфа» Бена Хогана, а потом, никуда не торопясь и потягивая «кровавую Мэри», полюбоваться, как солнечные лучи, искрясь, отражаются в крыльях самолета, летящего над арктическим ландшафтом, покрытым облаками, напоминающими глыбы льда.

Из-за перегородки появился еще один человек, подошел по проходу и уставился на Бонда. На нем была помятая и явно несвежая форменная рубашка «Бритиш оверсиз». Он был похож на англичанина и выглядел очень испуганным.

— Меня зовут Кен Митчелл, — сказал он с привычной, но совершенно неуместной здесь интонацией, с какой обычно представляются новому партнеру по гольфу где-нибудь в Суррее. — Видимо, за какие-то грехи мне выпало быть пилотом этого драндулета. Я хочу попросить вас только об одном: не пытайтесь предпринимать ничего… ничего, что не было бы предусмотрено планом. Это наша единственная надежда. Я подниму машину в воздух и буду за штурвалом большую часть полета. Затем, как мне сказали, на последнем отрезке пути управление следует передать вам — почему и зачем, я не знаю. Они пообещали мне, что, если я буду придерживаться их правил игры, меня отпустят. Пожалуйста, хотя бы ради меня и моей семьи, мистер Бонд, не пытайтесь помешать тому, что задумали эти люди. У моей дочки завтра день рождения.

— Ладно, — сказал Бонд. — Вы лучше скажите, что нужно делать, чтобы эта штука летела?

— Чтобы удержать высоту, не нужно даже смотреть на приборы. Выберите себе какую-нибудь точку на горизонте — край облака или что-нибудь еще. Ориентируйтесь по этой точке, а не по приборам. Но большую часть пути мы проделаем на автопилоте. Эта машина умеет летать сама, практически без помощи человека.

— Благодарю вас. Теперь идите на свое место, Кен, и желаю вам приятного полета.

Митчелл в последний раз умоляюще посмотрел на Бонда и в ту же секунду чья-то сильная рука схватила его и потащила обратно в сторону пилотской кабины.

Через несколько минут Бонд почувствовал, что шум двигателей усилился и самолет стал выезжать по рулежной дорожке. Через иллюминатор он увидел зеленый огонек, мигающий на вершине убогой диспетчерской вышки, торчащей среди пустыни примерно в полумиле от них. В конце дорожки огромный самолет развернулся и замер.

Бонд услышал, как взвыли мощные роллс-ройсовские двигатели, и самолет, быстро набирая скорость, помчался по взлетной полосе. Бонд ощутил, как его спина слегка вжалась в мягкое сиденье, когда переднее шасси оторвалось от земли, нос самолета поднялся, а хвост вытолкнул тяжелую машину в воздух и она поднялась в небо над раскаленной жарким солнцем пустыней.

В стальном ангаре в Ноушехре в это время убирали остатки маскировочной сети, прикрывавшей нос экраноплана от посторонних взглядов, и разогревали двигатели. Всем четырнадцати членам экипажа раздали британские паспорта, хотя среди них было восемь персов, двое иракцев, двое турок, один саудовский араб, а еще один — тот самый, который сейчас сидел в наушниках у портативной радиостанции, — был говорившим на фарси русским инженером.

Экраноплан покидал док впервые после серьезной модификации: на нем установили четыре дополнительных топливных бака, шесть тяжелых ракетных установок и четыре управляемые ракеты класса «земля — воздух». Естественно, весь экипаж и технические специалисты, проводившие столь серьезное переоборудование, немного волновались. Буквально с первых минут не то полета, не то плавания стало ясно, что экраноплан ведет себя не так, как раньше: двигатели ревели, вода стремительно уносилась назад, а нос судна, зарывшийся в волны, все никак не мог подняться над поверхностью. Вспарываемая обтекателем вода неслась перед экранопланом плотным валом. В какой-то момент показалось, что изрядно потяжелевшее судно не сможет совершить столь нужный рывок, — для того чтобы плавание перешло в глиссирование, а затем и в полет над водной поверхностью, нужно было больше мощности, чем для выхода на полную скорость. В общем, необходимо было, чтобы корабль-самолет обогнал поднятую им самим волну.

Двигатели с завыванием вышли на максимальный уровень рабочих оборотов, а экраноплан как приклеенный цеплялся за воду. Русский инженер оглядел встревоженные лица членов команды.

— Все в порядке, не волнуйтесь, — сказал он на фарси.

Пилот выждал еще несколько секунд и резким движением перебросил один из тумблеров на пульте управления. Этот переключатель приводил в действие систему ИУПС — импульсного увеличения подъемной силы; на короткое время она позволяла перевести большую часть тяги двигателей на создание плотной воздушной подушки под крыльями.