Цепь волкодава крепилась к столбу. Ошейник — к цепи. Вот только ошейник оказался пуст. Тико мгновенно смекнул, чему радуются его братья. Он упал. Зверь, бросившийся сзади, промахнулся и только забрызгал мальчика слюной. Тико вскочил на ноги и побежал. Хитрость и ненависть заставили его устремиться прямо к братьям. Те бросились врассыпную. И волкодав, оставив Тико, помчался за одним из них.

Тико схватил Африор и толкнул ее в ворота.

Ворота были огромными, по крайней мере, для него. Но Тико, упершись пятками в землю, изо всех сил пытался закрыть створки, каждую секунду ожидая, что челюсти пса сомкнутся на бедре. Когда он обернулся, пес загнал его старшего брата в угол поленницы. Все случилось быстро. Зверь прыгнул, сомкнул зубы на шее мальчишки и, повалив его, вырвал горло.

Кидать в пса камни — глупо. Братья уже швырялись ими, и все без толку.

Наверняка волкодав убил бы еще кого-нибудь. Но Тико — голый, семилетний — подобрал глиняный осколок и перехватил зверя. Мальчик не пытался спасти своих братьев. Просто господин Эрик возвращался с охоты, а за спиной, за воротами, стояла Африор.

Тико воткнул осколок между челюстями зверя и вталкивал его все глубже, пока он не распер кости. Пес пытался укусить, но мышцы были порваны, а осколок не позволял челюстям сомкнуться.

— Эй ты, назад! — крик господина Эрика разом перекрыл весь шум.

Ему следовало повиноваться. Следовало выпустить осколок, оставить его между челюстей пса и отступить назад. Но вместо этого он выдернул осколок и полоснул волкодава по горлу. Слепая удача, но он попал в артерию, и теперь пес истекал кровью.

Господин Эрик выхватил у Тико осколок и посмотрел на него.

Четвертушка разбитой чаши; округлый край служил ручкой, а кромка с остатками глазури — острым лезвием. Там, где край встретился с собачьими костями, виднелись мелкие щербинки. Несколько секунд мальчику казалось, что сейчас господин Эрик перережет ему горло осколком. Но он указал на ошейник, валяющийся в грязи.

— Принеси его, — приказал Эрик.

Тико послушался.

— Кто расстегнул его? — требовательно спросил Эрик, жестко глядя на мальчика. Африор взглянула на среднего брата, но тот заметил предупреждение Тико.

— Мой брат, — сказал мальчик, указывая на тело рядом с поленницей.

Господин Эрик хмыкнул.

Сухорукая, подбежав, принялась причитать над старшим сыном, но когда хозяин уставился на нее, проглотила рыдания с икотой и умолкла.

— Твой мальчишка? — спросил господин Эрик, указывая на него.

Она молчала, но викинг схватил ее и развернул лицом к себе.

— Когда я спрашиваю, надо отвечать, — его голос был опасно тих. — Это твой сын?

— Да, господин.

Взгляд господина Эрика парализовал. Едва он выпустил женщину, Сухорукая уставилась в землю.

— Ладно, — сказал Эрик, примеряя ошейник к шее Тико, — теперь он мой волкодав…

— А что случилось с Африор? — спросила Десдайо.

Она посмотрела на застывшее лицо Тико и едва пригубленное вино в стакане. Когда она прикоснулась к его руке, Тико вздрогнул.

— В другой раз, — согласилась она. — Расскажешь в другой раз.

Она задумалась о чем-то, потом пожала плечами.

— Думаю, сейчас тебе лучше уйти. Это тяжелый рассказ.

Тико помнил серебряную плеть Атило, предупреждения, что случится с ним, если он окажется в венецианской тюрьме, и девушку, прибитую к дереву в саду фондака мамлюков. Он промолчал. Только у дверей он предложил Десдайо снова запереть погреб и не говорить Атило об их беседе. Он может огорчиться.

Тико вернулся в свой подвал. Теперь Атило задолжал ему две жизни. Первая — Розалин. А вторая — та, которую Тико сейчас отказался забрать.

37

В Венеции были десятки свинобоен. На одну из них жаркой летней ночью Амелия привела Тико. Эта бойня располагалась на северной окраине города, в десяти минутах к западу от делла Мизерикордия и почти напротив острова Сан-Микеле. Ее постарались убрать подальше от людского жилья. Иными словами, убрать от богатых кварталов.

Свинобойня стояла на берегу лагуны. Полы имели небольшой наклон, так что всю грязь можно было смывать в море. Хотя после разделки оставалось мало отходов. Снаружи, в вонючем загоне, свиньи толкались, хрюкали, сопели по колено в отходах, своих или предыдущей партии. После убоя мясо разделывали. В соответствии с правилами Гильдии его не продавали в первые сутки после убоя или позже десяти дней. Кровь, кишки и внутренности шли на сосиски. Кожу дубили и выделывали, из копыт и длинных костей варили клей.

Даже отдельные позвонки шли в суп. Метод мастера Робусты включал два разреза, по обе стороны от позвоночника, в то время как более распространенный метод предлагал один разрез вдоль него.

Большую часть свинины солили и продавали на суда, пришвартованные в бассейне Сан-Марко, поскольку для плавания на юг им требовался именно такой провиант. Лучшие куски продавались на лотках рынка Риальто, а сосиски ели бедняки по всему городу. Рабочее место мастера Робусты воняло, однако, не сильнее, чем на других скотобойнях, и уж подавно не так, как на сыромятнях. Вдобавок, в отличие от плавилен на западе, здешний воздух не ядовит и не убьет тебя во сне.

— Что привело вас сюда?

Амелия ткнула пальцем в Тико и нахмурилась, когда мастер Робуста ухмыльнулся при виде серебристых косичек и белой кожи.

— Не говори ничего. У тебя есть письмо?

Она подала мастеру записку Атило. Тот сломал печать, прочитал и поднес листок к огню, держа его в руках, пока бумага почти не догорела. Потом бросил остатки в очаг и смотрел, как они пляшут на углях.

— Каждый месяц?

— Я не умею читать, — пожала плечами Амелия. — Во всяком случае, я ничего не знаю.

Она взглянула на мастера и добавила:

— Я буду сопровождать его.

Ее тон ясно говорил, насколько ей нравится эта идея.

— Мы убиваем, режем и разделываем ежеминутно и ежедневно, исключая дни, запрещенные Церковью. Сейчас мы пользуемся мясницкими ножами. Твой хозяин просил в первую очередь научить тебя старым способам.

Мастер Робуста отошел к стойке и выбрал один из ножей.

— Возьми, — сказал он. — Слишком старый, его уже не испортишь.

Нож, может, и старый, но острый. Сточенное лезвие изгибалось, напоминая лунный серп. Плохой баланс.

— Ну как, подойдет? — мастер Робуста и Амелия следили за Тико. Мясник казался удивленным. По лицу Амелии читать намного труднее.

— Можно? — Тико кивнул на точильный круг.

— Он уже заточен.

Тико ожидал этого. Штучки с запечатанным письмом — просто игра. По крайней мере, со стороны мясника. Амелию, вероятно, поставили в известность еще позже, чем Тико, меньше часа назад. Юноша подошел к кругу, раскрутил его и начал снимать выступы на лезвии, пока нож не обрел нормальный баланс.

— Где ты такому научился? — Амелия заговорила с ним впервые после того, как они вышли из особняка иль Маурос. Вряд ли он мог ответить: «Следил за оружейником господина Эрика», и поэтому просто молча пожал плечами.

— Сюда, — сказал мастер Робуста.

С десяток мужчин подняли глаза, но они смотрели на Амелию. Она двигалась, как черная рысь, которая приближается к стаду, слишком глупому, чтобы оценить опасность пришельца.

— Возьмите по скамье.

— Я только наблюдаю, — покачала головой девушка.

Казалось, мясник готов возразить, но потом он пожал плечами и приказал ей встать в сторонке.

Разобравшись с этим, мастер кивнул на дубовую раму с двумя шкивами:

— Я покажу только один раз.

Маленький мальчик притащил свинью и зажал ее между колен. Потом затянул узлы на ее задних ногах и дернул веревку, бежавшую по трем шкивам. В мгновение ока его жертва повисла вниз головой.

Мастер Робуста пинком отправил таз на место, взял нож и, оттянув голову свиньи, перерезал ей горло. Он сразу принялся резать тушу, вскрывая живот, чтобы кишки падали в таз. Разделка заняла мало времени: два разреза вдоль позвоночника, передние ноги, плечи, бока, седло… Мастер умело и безжалостно отделял мясо от костей и разрывал суставы. За его движениями стоял опыт многих лет. Когда Робуста поднял глаза, Тико следил за его работой с пугающим вниманием.