Люди с кожей цвета красного дерева, сияющей, как полированная мебель «чиппендейл», стоят в канавах, полных грязи, и при помощи шадуфа (нечто вроде колодезного журавля) погружают ведра в голубую воду, а потом поднимают их и выливают воду в оросительный канал. Через несколько часов, когда солнце будет палить сильнее, они сбросят одежду и станут похожи на бронзовые статуи.

Чем дальше поезд продвигается на юг, тем тише и безветреннее становится на Ниле этим золотым утром. Река лежит меж изумрудными полями маиса и сахарного тростника, как широкая бледно-голубая лента. На западном берегу поднимается к диким холмам Ливийская пустыня — иногда цвета львиной шкуры, иногда оранжевая. В долинах между холмами, в трещинах и расщелинах — свет: розовато-лиловый, сгущающийся местами до мглисто-голубого, оттенка цветущей лаванды.

Нил изгибается и петляет по зеленым полям, временами пропадая в пальмовых рощах, чтобы потом сверкнуть вновь, а потом опять потеряться в зелени, давая о себе знать лишь парусами судов, похожими на крылья усевшихся на пальмы белых птиц.

По вагону проходит проводник, стучит в двери купе и возвещает: «Луксор!» Туристы бросаются к окнам, сначала с одной стороны, потом — с другой, потому что приближается самое интересное в путешествии по Египту: Фивы, Долина царей, гробница Тутанхамона, Великий храм в Карнаке.

Выйдя из поезда, я выбираю симпатичную маленькую телегу арабия, запряженную двумя серыми в яблоках арабскими лошадками. Их сбруя позвякивает и позванивает колокольчиками, пока мы едем по улицам этого растущего, довольно мрачного, несмотря на яркий солнечный свет, города. Наконец перед нами предстает один из самых изысканных пейзажей в мире — берег Нила в Луксоре.

На берегу — два отеля. Один прячется в душистом саду, другой стоит у самой воды, как корабль на верфи. Несколько лавочек, обращенных фасадами к Нилу: сувениры, фальшивые древности, английские книги, аптека, принадлежащая шотландцу, фармацевту из Челси.

Я выбираю большой отель у самой реки. С балкона своей комнаты любуюсь на реку. Нил здесь в два раза шире Темзы в Вестминстере, но поверхность у него такая гладкая, что паром, курсирующий до западного берега, кажется, скользит по бледному зеркалу.

По другую сторону реки на фоне неба сияют Ливийские холмы. В долинах залегли синие тени, будто художник, писавший колокольчики в Кью, оставил на рыжеватых боках холмов несколько легких мазков.

В этот утренний час Луксор встречает стуком водяных струй по жестким листьям. Я вижу садовников, направляющих шланги на экзотические цветы, будто вырезанные из красного бархата, на заросли синей бугенвиллеи, на тысячи кустов, усыпанных красными и желтыми розами. Если их не поливать хотя бы месяц, сад засохнет и снова превратится в пустыню. Здесь иногда не бывает дождя по шестнадцать лет, но постоянные усилия людей, поливающих сады водой из Нила, сделали этот участок одним из самых зеленых в Египте. Ни одного дождя за шестнадцать лет! Можете вы себе представить, какое в Луксоре солнце? Как оно выскакивает на безоблачное небо каждое утро, проводит на нем долгий золотой день, а вечером садится за Долину мертвых, исполнив перед этим целую симфонию красок — красные, оранжевые, лимонные, зеленоватые оттенки заполняют небо? И так день за днем, год за годом.

Уверенность в том, что завтра будет такой же прекрасный день, как сегодня, объясняет то чувство счастья и благополучия, которое снисходит на человека в этих местах.

2

Во время пребывания в Луксоре четырнадцать лет назад я обычно садился в лодку на восточном берегу Нила, переплывал на западный и, оседлав ослика, за час добирался до Долины царей, точнее — до гробницы Тутанхамона. Теперь все по-другому. Между двумя берегами намыло песчаный остров, там приходится вылезать из лодки, идти пешком, а потом садиться в другую лодку и плыть на западный берег. И там тоже вас ожидают значительные перемены.

Вместо осликов и повозок — штук двадцать стареньких «фордов» стоят с включенными двигателями «лицом» к Долине. Водители из кожи вон готовы выпрыгнуть — не то что из машины. Они кричат:

— Вам в Долину царей, сэр? Скорее садитесь ко мне в машину, сэр, и на обратном пути я отвезу вас в Рамессеум или к гробнице Дейр эль-Бахари — куда пожелаете! Садитесь, сэр, моя машина — самая лучшая!

Очень жаль, что ослики практически исчезли, потому что в Долину мертвых, по-моему, лучше ехать медленно, постепенно приближаясь к этой огненной расщелине, и видеть, как с каждым ярдом вокруг становится все мрачнее и пустыннее. Это не то, что мчаться туда в автомобиле по тряской дороге.

Долина расширяется, дорога заканчивается, оранжево-желтые горы становятся выше и круче со всех сторон. Нижние склоны покрыты небольшими обломками известняка, выброшенными сюда три тысячи лет тому назад, когда под землей появились гробницы. Под ярким солнцем известняк кажется белым как снег. Здесь обнаружили шестьдесят одну гробницу, но лишь семнадцать из них открыты для осмотра. Сколько еще захоронений предстоит открыть, никто не может сказать. Большинство гробниц были разграблены в античные времена. Лишь одно царское захоронение не тронули — гробницу Тутанхамона.

В Долине не слышно никаких звуков, за исключением настойчивого стрекота маленького керосинового двигателя, вырабатывающего электроэнергию, чтобы освещать пирамиды. Оплачиваемые правительством гафиры, вооруженные заряженными дробью винтовками, охраняют пирамиды день и ночь. Весьма трогательно, что эти стражи происходят от тех самых грабителей, которые до недавнего времени посвящали свою жизнь поискам мумий и были готовы оторвать им руки и ноги в поисках золота, которое, как они верили, спрятано где-нибудь на теле мертвеца.

Входы во все гробницы совершенно одинаковы: ступеньки из известняка, ведущие вниз, внутрь горы, и заканчивающиеся черным отверстием в скале, забранным решеткой подобно двери в подвал. Одна из первых гробниц справа — молодого фараона Тутанхамона, самая маленькая и простая в Долине. Хорошо известно, что ее местоположение было утеряно к тому времени, когда непосредственно над ней начали строить более позднюю гробницу — Рамсеса VI. Если бы строители отклонились на какой-нибудь ярд, они могли попасть в сокровищницу, которая находилась внизу, под ними.

Спускаясь по шестнадцати пологим ступенькам в гробницу, я вспоминал, как делал то же самое четырнадцать лет назад, когда погребальные камеры громоздились одна над другой до самого потолка, со всеми их сокровищами, хранящимися теперь в каирском музее.

Странное это было чувство — стоять перед двумя статуями-стражами и знать, что когда родился Александр Великий, они уже были здесь больше тысячи лет; уже две тысячи лет сжимали в руках свои жезлы, когда Вильгельм Завоеватель вступил на территорию Англии. Ужас, который охватывает в такие моменты, объясняется отчасти тем, что Время, неумолимо работающее над нами, даже когда мы спим, каким-то образом пощадило сокрытое внутри этой горы. Что не пострадали золото и дерево — не так удивительно, но вот цветы, коричневые от времени и готовые рассыпаться в мелкую пыль от прикосновения, тем не менее сохранили свою форму! И все это заставило меня задуматься о тех, чьи руки когда-то сорвали эти цветы и положили их там, где они все еще лежат.

Еще я вспомнил, как ждал снаружи и слышал приглушенный толщей горы стук молоточков и зубил, который один только и нарушал царственную тишину. От стены, отделявшей переднюю от самой погребальной камеры, отбивали кусочек за кусочком, пока наконец не различили в темноте слабо мерцающую нишу с гробами.

Итак, я снова в гробнице Тутанхамона. При бледном электрическом свете я поднялся на деревянную платформу и заглянул в другую комнату, где увидел красивейший саркофаг из красного гранита. Внутри находится золотой гроб, повторяющий очертания человеческого тела, а в нем — довольно плохо сохранившаяся мумия юноши восемнадцати лет, именно в этом возрасте смерть унесла фараона Тутанхамона.

Открытые глаза золотой маски смотрят в потолок гробницы. Фараон изображен в плотно прилегающем к голове военном шлеме с символами его царства, грифом и коброй, на лбу. Его руки сложены на груди. В правой он сжимает плеть, в левой — посох с загнутой верхней частью — эмблемы его царской власти. Высокие фигуры, изображенные на стене — это он и следующая за ним Ка. В последней сцене фараона обнимает Осирис, уводя его в Царство мертвых.