Лайза в детстве — каким бы материнским счастьем она не одарила Джуди — одновременно являлась для матери проблемой, затруднившей ей жизнь как эмоционально, так и физически. Джуди и Лайза соперничали между собой за внимание, хотя, разумеется, будучи малышкой, Лайза об этом не догадывалась.
Опасения и тревоги Джуди, свойственные всякой молодой мамаше, усугублялись ее зависимостью от наркотиков. Согласно давно заведенной традиции, всякого рода успокоительные и возбуждающие средства щедрой рукой выписывали доктора, приставленные к ней руководством кинокомпании. Теоретически в их обязанность входила забота о здоровье Джуди, но в действительности их куда больше заботила возможность нагреть руки на расточительности студии. В иные моменты Джуди то с трудом просыпалась, то, наоборот, страдала бессонницей, то ее мучил колит, и она глотала снотворное, то ее бодрости накачивали амфетаминами, такими, как декседрин или бензедрин.
«Нам было хорошо вместе, — вспоминал Винсенте Миннелли о том времени. — Разумеется, у нас бывали грустные моменты, но они не идут ни в какое сравнение с тем, что было обычно. Я научился философски воспринимать те стороны характера Джуди, которые уже невозможно было изменить. Она ведь по гороскопу Близнец, а для них характерны частые и резкие перепады от бьющей ключом радости к мрачному и подавленному настроению — это как бы неотъемлемая часть ее раздвоенного знака».
В дополнение к влиянию звезд на характер супруги, Винсенте также видел причину ее неуравновешенности в том, что Джуди была левшой. И вообще, в его понимании актрисы были, как правило, ранимы и подвержены настроению. Винсенте терпел выходки жены до последнего, ведь и он сам в душе был тоже раним, кроме того, в его глазах Джуди, типичная кинозвезда, казалась ему куда более прекрасной, чем он того заслуживал, и он был готов заплатить любую цену, лишь бы только удержать ее возле себя. В конечном итоге эта цена оказалась чересчур высока. А наркотики только усугубили горечь и боль худших минут в их жизни.
Как-то раз Миннелли рассказывал о том, как он пытался апеллировать к ней как профессиональной актрисе, призывая вспомнить о ее долге перед зрителями; причиной тому стал очередной кризис, связанный с ее пристрастием к таблеткам. «Однажды после очередной такой сцены Джуди призналась: «По-моему, я слишком уж злоупотребляю этими таблетками?» «Я знаю, — ответил я. Она ждала, что я скажу дальше. — Но я не могу топнуть ногой и приказать тебе остановиться, — продолжал я. — Я знаю, порой ты валишься с ног от усталости, или же у тебя что-нибудь не ладится на студии. Есть немало актрис, которые делают то же самое. И я с первого взгляда вижу, что они сидят на бензедрине. Это я могу определить и глядя на тебя. Тебе кажется, что у тебя все так замечательно получается, что ты никогда еще не играла так хорошо. Но на самом деле ты и наполовину не так хороша, как тебе кажется».
Миннелли рассказывал дальше: «Джуди, подобно многим, стала звездой, несмотря на довольно-таки нетребовательный подход к актерскому мастерству. Но ведь за девять лет Джуди снялась в двадцати трех картинах. И это не могло не сказаться даже на такой жизнелюбивой натуре, как она».
Винсенте не еднножды требовал, чтобы Джуди прекратила глотать таблетки, и та обещала ему, что постарается. Но ей снова и снова приходилось сталкиваться с правилами киностудии МГМ, которые были заинтересованы лишь в одном — выжать из нее все до последнего. Этому порочному кругу положила начало еще ее мать, которая больше всего на свете стремилась угодить главе МГМ Луису Майеру.
Джуди никогда не забыла того, как жестоко мать обращалась с ней в детстве. Джуди не сомневалась, что матери ничего не стоит продать ее со всеми потрохами, если только речь зайдет о каком-нибудь выгодном контракте главной роли, лишь бы только Майер остался доволен. Винсенте неплохо ладил с Этелью, даже несмотря на то, что поначалу та возражала против его брака с ее дочерью. Однако от него не скрылась враждебность, царившая в отношении Джуди и ее матери.
Джуди считала, что мать лишила ее детства, а заодно и отца, которого она очень любила. Поскольку мать только и делала, что колесила с Джуди и ее двумя сестрами по всей стране, девочки практически росли без отца. Его отсутствие вполне могло создать в ее сознании иллюзорный образ, явно преувеличивавший его истинные достоинства, однако именно этот образ преследовал ее долгие годы. Все это, в придачу со всеми другими ее слабостями — надуманными или нет, — и подтолкнуло ее искать спасения в наркотиках.
В 1947 году умер отец Винсенте, и это только усугубило его депрессию, вызванную обрушившимися на него проблемами. Джуди переживала из-за его сексуальных склонностей, вбив себе в голову, что супруг вместо нее уделяет слишком много внимания Джину Келли, ее партнеру по фильму «Пират». Джуди не сомневалась, что у Винсенте с Келли роман. Какова бы ни была истинная причина, но Джуди стала пропускать съемочные дни, и никто не мог взять в толк, с чего бы это, хотя все и были уверены, что здесь что-то не так.
Винсенте вспоминает эти дни с болью в сердце: «Джуди, в своей паранойе, все время ревновала меня к Джину Келли — ей казалось, что мы слишком много времени проводим вместе. Нам же просто требовалось до конца отработать хореографию, и мы исключили Джуди из наших споров. Мне казалось, что ей незачем забивать голову подобными проблемами. Она же почувствовала себя ненужной и обиделась».
Им не удавалось оставить проблемы на съемочной площадке, и размолвки следовали вместе с ними домой, где выливались в громкие скандалы, после которых один из супругов, бывало, отправлялся ночевать на кушетке у Айры и Леи Гершвинов. Разумеется, вскоре в доме снова воцарялось согласие, за это время успевали снять пару-тройку сцен, после чего история повторялась — очередная ссора, очередное выяснение отношений. Эти домашние неурядицы то и дело грозили сорвать график съемок, и Луис Майер распорядился, чтобы Джуди проконсультировалась у доктора Фредерика Хакера, австрийского психиатра.
К сожалению, доктор Хакер, вопреки надеждам Винсенте и Майера, оказался бессилен.
«Увы, настроение Джуди не улучшилось, а наши перепалки стали только ожесточеннее, — рассказывал Миннелли. — Я пытался, как мог, держать себя в руках, но не всегда это удавалось. После чего оставались новые кровоточащие раны».
Лайзе было всего два года, но с возрастом она уже начала понимать, что у родителей не все ладится. После того как съемки «Пирата» наконец завершились, Винсенте 10 июля 1947 года отвёз Джуди в «Лас-Кампанас» — частный санаторий неподалеку от Лонг-Бич, специализировавшийся на лечении эмоционально неуравновешенных толстосумов за 300 долларов в день. Впервые, теперь уже не в последний раз, Лайза осталась без матери. Для Джуди «Лас-Кампанас» был просто психушкой, чем-то напоминавшей бунгало отеля «Беверли Хиллз», только намного дороже.
Позднее Джуди вспоминала: «Мне потребовалось не так много времени, чтобы выяснить, что мое бунгало находится по соседству с палатой №10 — где содержали буйных. Там я познакомилась с несколькими милейшими людьми, тонко чувствующими, тактичными, с непревзойденным чувством юмора. Насколько я могла судить, никто из них не страдал помрачением рассудка в обычном смысле слова. Большинство из них просто были чересчур ранимыми натурами. Вскоре мне стало ясно, что у меня с ними очень много общего».
Винсенте, когда Лайза спрашивала его, куда уехала мамочка, умело уходил от ответа. «Я говорил дочери, что мама скоро вернется, — рассказывал он. — Нам повезло, что в те годы у Лайзы была очень хорошая няня. Нам с ней неплохо удавалось скрывать от малышки горькою правду, пока та не подросла настолько, чтобы узнать все, как есть».
Правда, им так и не удавалось полностью скрыть отсутствие Джуди, поскольку та требовала, чтобы ей привезли дочь, и к тому же, по мнению доктора Хакера, связь с семьей могла благотворно сказаться на состоянии его пациентки.
Вот что Джуди рассказывала о приездах Лайзы в «Лас-Кампанас»: «Лайза нетвердыми детскими шажками входила в мое бунгало и бросалась мне на шею. Я прижимала ее к себе, а она осыпала меня поцелуями и все смотрела на меня своими огромными, беспомощными черными глазищами. У меня не находилось для нее слов. Когда же ее у меня забирали, я бросалась на кровать и безутешно рыдала. То была физическая боль, настоящая пытка от того, что меня разлучили с моей крошкой. Я была готова умереть от горя».
