И Митя, читая немой призыв на ее изменившемся лице, стараясь не смотреть больше на напрягшееся, вздрагивающее под его пальцами тело и гоня искушение, весело сказал, готовясь спрыгнуть с лавки, на которой стоял:

— Ну, вот и все. Сейчас укутаю вас одеялом, напою чаем...

Но тут Маруся открыла глаза, и он осекся, замер, погружаясь в их бездонную потемневшую глубину.

— Здесь так жарко, на печке, — прошептала она, — просто невыносимо. Я вся горю... — И, приподнявшись, больше не стесняясь своей наготы, протянула руки.

Он подхватил ее под мышки, помогая спуститься с печи, и уже не выпустил из своих рук. И в этой маленькой, затерянной в дремучем лесу избушке, на жестком топчане, в неверном свете керосиновой лампы Маруся испытала неведомое доселе наслаждение: так сладок был этот чужой, запретный, вымечтанный ею и дерзко украденный плод.

Собаки спали, свернувшись у порога клубками, стучал по крыше дождик, за маленьким окошком шумел заблудившийся в лесу ветер, а Маша, изнемогая от нежности к незнакомому, придуманному в тягостном одиночестве мужчине, не могла утолить своей страсти, все ластилась к нему доверчивой теплой кошкой, пока он, слегка ошеломленный ее пылкостью, не спросил:

— Так что же за беда у вас приключилась?

— Господи! — ахнула Маруся. — Как же это я... — И подробно описала все события минувшего дня.

— Вот, значит, какой расклад получается, — задумчиво проговорил Митя. — Ну что ж, поеду в Москву. Раз они знают, что я жив, сидеть здесь не имеет никакого смысла — надо действовать. А там уж куда кривая вывезет... Вот что, Маша, — повернулся он к ней. — Мы сейчас пойдем в Жажелево — это ближе, чем в Новишки. Там у меня батюшка знакомый, отец Евгений. Он поможет тебе добраться до дома.

— А ты?..

— Я поеду в Москву. Может, рановато это делать, но выбирать не приходится.

— А как же... — Она хотела сказать «я», но сказала: — Чарли...

— Поедет со мной...

14

Прошел август. Василий Игнатьевич несколько раз звонил Мите из Вознесенья. Дела у того шли неплохо, даже лучше, чем можно было ожидать.

Маруся работала в школе, учила первоклашек. Вставала в шесть, завтракала и выходила на проселок, где уже ждали Юрка и еще одна девочка из Сельца, Галя Сидорова — вместе шли в Вознесенье.

Директор школы снабдил ее множеством методичек, которые по нынешним временам не пишет разве что ленивый, и Маруся добросовестно изучала весь этот разнообразный педагогический опыт, дивясь, какие противоречивые, а порой и прямо противоположные суждения высказывают ученые мужи и дамы.

В классе у нее было двенадцать учеников: пять из Вознесенья да семеро набралось по окрестным деревням. И Маруся, первое время со страхом входившая в класс, успокоилась и полностью освоилась со своей новой ролью. Теперь, открывая дверь, она улыбалась, и двенадцать забавных мордашек расцветали ей навстречу ответными улыбками.

Главным ее помощником на правах старого знакомого был, конечно, Юрка. Он и здесь все знал и щедро делился неистощимыми запасами своей неизвестно где и как полученной информации.

— Марь Сергевна, — сказал он ей как-то ясным солнечным утром бабьего лета, шагая рядом по убегающему вдаль проселку среди пустых желтых полей, — а вас сегодня директор пошлет в восьмой «Б» на третьем уроке, а мы на физкультуре будем в длину прыгать.

— С чего это ты взял?

— Знаю. У них учительница по литературе грибами отравилась. Ее в больницу отвезли, почитай всю ночь несло. А на самом деле, я думаю, она водки паленой выпила — к ней вчера хахаль из Савина приезжал.

— Ты-то откуда знаешь?

— Да уж знаю. Все говорят...

— Да, — авторитетно подтвердила Галя Сидорова. — У нас тоже говорили. Он палатку держит на вокзале. Там хорошего не продадут.

Маруся только головой покачала: ну что тут скажешь?

— Я вас, Марь Сергевна, предупредить хочу, — продолжил между тем Юрка. — Там у них в восьмом «Б» Синюхин учится. Он, это, трудный подросток. Может, он, конечно, и в школу не придет — он редко ходит. А так от него все учителя плачут.

— А чем же он их так огорчает?

— Он один раз стул клеем намазал, «бээфом». Учительница прилипла — отодрать не могли. Девчонки к ней домой за другой юбкой бегали. Его из школы отчислять хотели, да мать больно сильно плакала, директору прям в ноги кидалась. У них пятеро детей мал мала меньше, Синюхин — старший. А отец ихний в тюрьме сидит. Он из свинарника поросят украл. Одного сам сожрал, остальных продал.

— А я видела, как Синюхин кошку за хвост крутил, — сказала Галя. — Она потом на лапках не держалась и мяукала. Мы с девочками за ней ухаживали, но она все равно умерла.

— Вот сволочь! — возмутилась Маруся и испуганно прикрыла рот рукой, досадуя на себя за сорвавшееся с губ бранное слово.

Впрочем, на столь безобидный эпитет никто и внимания не обратил.

— Мы его с пацанами бить хотели, — доверительно сообщил Юрка, — но побоялись — уж больно он сильный...

Юркины предсказания, как всегда, сбылись — директор действительно попросил Марусю заменить заболевшую учительницу и провести в восьмом «Б» урок литературы.

Синюхина она вычислила сразу. Тот сидел один за последней партой и демонстративно смотрел в окно все то время, пока она знакомилась с учениками и выясняла, чем они занимались на последних уроках и какое задание получили на дом.

— Может быть, у вас есть какие-то вопросы? — спросила она. — Давайте разберемся вместе.

— Марья Сергевна! — подняла руку девочка с чудесной пшеничной косой. — Нам по математике велели найти, что такое «конгруэнтный». Мы смотрели в словаре русского языка, но там такого слова нет, а в орфографическом не объясняется. Может быть, вы знаете?

— Да! — обрадовалась Маруся, что специальный этот термин каким-то случайным образом ей знаком. — Конгруэнтность — это совместимость, абсолютное совпадение. Вот сложите ладони, и они полностью покроют друг друга. Значит, они конгруэнтны. А теперь приведите мне свои аналогичные примеры.

— Если, например, совместить два тетрадных листа, — сказала девочка с косой.

— Правильно! — одобрила Маруся. — Кто еще?

Оживившийся Синюхин высоко поднял руку. Маруся сделала вид, что не замечает, и с надеждой воззрилась на класс. Но это была единственная рука.

— Ну, скажи ты, — разрешила Маруся, приготовившись к отпору, хотя и не представляла, каким образом Синюхин сможет использовать научный термин в хулиганских целях.

Тот лениво поднялся и, нагло ухмыляясь, проговорил:

— Вот если жопу Коровина наложить на жопу Наташки Хреновой, они будут полностью кондругенны...

Класс весело заржал.

Маруся вспыхнула и сказала ледяным тоном:

— Вот я сейчас врежу тебе пару раз указкой, и твоя жопа, уж точно, ничьей другой конгруэнтна не будет...

За приоткрытой в коридор дверью кто-то громко захлопал в ладоши.

— Жидкие аплодисменты, переходящие в плевки, — подытожил Синюхин, явно довольный произведенным эффектом.

— Ну, подожди у меня! — пригрозила раздосадованная Маруся и резко распахнула дверь.

На нее, весело улыбаясь, смотрела Тая.

— Боже! — выдохнула Маруся. — Я сейчас умру от счастья! Как ты здесь оказалась?

— Приехали к тебе с Игорем аж на три дня. Больно ты про грибы завлекательно писала.

— До конца урока двадцать минут. Подождешь?

— А можно, я в классе посижу? У тебя методы обучения уж очень оригинальные. Я и не думала, что такой педагогический талант пропадает...

— Ты бы сама попробовала! Этот свинтус Синюхин держит в напряжении всю школу!

Тая решительно вошла в класс.

— Где тут у вас Синюхин? Я из милиции...

Руки дружно взметнулись в направлении паршивой овцы.

— Молодцы! — иронично похвалила Тая. — Хорошие ребята, настоящие Павлики Морозовы.

Она прошагала к последней парте, отпихнула Синюхина к окошку, села рядом и тихо сказала:

— Еще раз пикнешь, и я тебе устрою местечко у параши.