Ныне мне минуло пятнадцать лет. 11 мая 1730 года. Великолепный солнечный день. Ночью, перед самым рассветом, снится мне с необыкновенной яркостью стремительный полет. Я лечу, не чувствуя своего тела: вверх, вверх, вверх. И вдруг – падение вниз, головокружительное, страшное. Я падаю в ужасе на самое дно обрыва. Мне больно, больно. Я с трудом поднимаюсь на ноги. Увязаю в холодной глинистой почве. Надо мной – небо, далеко-далеко, очень высоко. Я – в пропасти. Выбраться, спастись – нет ни сил, ни возможностей. Но я не умру. Отчего-то я знаю, мне предстоит жить в этой пропасти; жить, упав с обрыва. Странный и страшный сон.

Однако я пробуждаюсь в своей комнате, которую мой братец, насмешник Карлхен окрестил в шутку «орлиным гнездом», потому что моя светелка и вправду едва ли не под самой кровлей и подниматься туда приходится по винтовой лестничке. Веселое солнце прогоняет мое смятение и страх. Я оглядываюсь и ахаю от изумления и внезапной радости. Стены увешаны гирляндами из цветов и зелени. Конечно, это проворные руки Марты, моей служанки и первой няни. На кресле подле постели – утреннее неглиже из кисеи и кружев, с розовыми лентами. На двух других креслах – два прелестных новых платья – розовое и голубое, на выбор. Ах, которое надеть? В кисее, в кружевах и лентах кидаюсь к зеркалу. Весь туалет уставлен подарками. Великолепный ящик розового дерева тотчас бросился в глаза. О, полный дамский несессер – хрустальные, оправленные в серебро флаконы, гребенки, щетки в серебряной оправе. Рядом – несколько футляров и футлярчиков. Спешу открыть – и смеюсь своему восторгу. Ах, и снова «ах» – перстень с изумрудом, серьги, браслет – змея с глазами-рубинами свернулась кольцом, усыпанная сверкающими мелко алмазами. Чуть не плачу от счастья. Сверкаю драгоценностями, не могу наглядеться на себя в зеркало. Легкий стук в дверь. Поспешно отпрянув от милого правдивого стекла, прошу стучащего войти. Предвкушаю новые подарки, сюрпризы. Кто это? Карлхен? Или госпожа Адеркас[7], моя дорогая скучная тетушка и воспитательница? Да, это она. В глазах ее слезы. В руках – небольшая книга в темном кожаном переплете. От полноты чувств бросаюсь ей на шею, целую увядшую длинную щеку, благодарю за все прекрасные подарки; выспрашиваю: что мне дарит она, а что – Карл.

Ах, надобно отдать должное моей тетушке: она умеет отравить удовольствие, испортить радостное настроение, нарушить веселье. Присев на кресло, будто на одно-два мгновения, она более получаса, многословно и печально, объясняет мне, что я не должна забывать: мы бедны, мы давно разорены, у нас ничего нет. А эти прекрасные подарки – все, что осталось от многочисленных в свое время драгоценностей моей покойной матушки. Я уже взрослая девица и получаю полное право распоряжаться ими. Но… госпожа Адеркас посоветовала бы мне оставаться бережливой, скромной, предусмотрительной, и проч. и проч. Спрашиваю, могу ли я сегодня обновить брас лет, перстень и серьги. Да, да, разумеется. Ведь будут гости – фон Карнштайны, доктор Гесселиус, молодой Гоккель… Об этом последнем госпожа Адеркас говорит особенным голосом, преисполненным важности. А вот и ее подарок. Неужели молитвенник? Сколько молитвенников надобно иметь молодой особе благородного происхождения? Нет, оказывается, это тетрадь, тетрадь с прекрасными белыми страницами.

– Ленхен, милое дитя! Надеюсь, тебе предстоит в ближайшем будущем сделаться добродетельной супругой и хозяйкой прекрасного дома. Я не сомневаюсь в достоинствах воспитания, данного тебе мною. Мое сердце согревает надежда на то, что совсем скоро эта тетрадь будет заполнена хозяйственны ми соответственными записями, сделанными весьма и весьма разборчивым почерком.

Она смотрит на меня прочувствованно и целует в лоб, как мертвую! Благодарю, тетушка, я сейчас буду готова. И, снова оставшись в одиночестве, я любуюсь белыми листами. Что же мне делать? Неужели записывать число предметов из фамильных серебряных сервизов фон Гоккелей? Разумеется, нет; я буду писать о себе, о своей жизни, о своих мыслях и чувствах. Прекрасно! Прекрасный подарок. Разумеется, молодой Гоккель попросит моей руки. Я не могу сказать, что я не люблю его. Или нет, я не могу сказать, что я его люблю. Он мил, но если я соглашусь… Я – законная супруга человека не бедного, но и не богатого. Я замужем, и в моей жизни более не будет сюрпризов, странностей, дивных поворотов судьбы. Я так молода! Я красива. Я не могу сказать, что я очень красива, но я очень недурна! И неужели молодой Гоккель – единственный подарок судьбы мне? И ничего и никого больше для меня не будет? Марта стучится в дверь, окликает меня. Пора одеваться, сейчас она причешет мои каштановые волосы новой серебряной щеткой, то есть не новой, а матушкиной…

Не знала, что описать. Всего так много! Обед, гости, танцы. Ах, танцы, танцы, танцы!.. Только что ушел от меня Карлхен. Он – мой единственный друг. Он прочел написанное мной и осудил меня сурово и даже издевательски. Назвал меня «кокеткой», «ветреницей», «пустой» и «вздорной». Впрочем, я никогда не сержусь на Карла. Мы – близнецы. Кто мне ближе Карлхена? Конечно, он был слишком суров. Но все же я решила не описывать танцы, обед и приятные взгляды, которые на меня бросал молодой Гоккель. Нет, я напишу о другом. Представлю себе, что мои записки читают совершенно незнакомые мне люди. Поэтому расскажу о себе. Послушайте же меня.

Карлхен и я, мы родились в городке Боденверден[8], на севере. Фамильный особняк – место нашего появления на свет. Наша матушка Сибилла скончалась через три дня после нашего рождения. Отца, барона Георга Отто фон Мюнхгаузена, потеряли мы в четырехлетнем возрасте. Тотчас после нашего рождения он поручил нас тетушке Адеркас, вдовевшей с юности сестрице нашей дорогой матушки. После ранней смерти нашего отца от грудной болезни тетушка Адеркас увезла нас, Карлхена и меня, в имение своего покойного супруга в Штирии. С тех пор мы так и жили в небольшом замке; подобные строения здесь именуются «шлоссами». Мы пользовались весьма скромными доходами, но в живописной этой местности почитались даже и состоятельными людьми. Замок расположен на холме, и, выглянув из окошка своей светелки, я всегда могу видеть густой прекрасный лес, подвесной старый мост, уютную поляну перед воротами. А прогуливаясь верхом по окрестностям, мы с Карлом любуемся замковым фасадом, усеянным множеством окон, причудливыми башенками и готической часовней.

Я прожила пятнадцать лет, но я чувствую, что жизнь моя – еще в самом начале.

Карлхен, как и положено благородному юноше, мечтает о военной службе, о битвах, чинах и наградах. Но он мастер сочинять веселые, а порою и ядовитые стихи, мне весело с ним.

Появилось у моего братца новое занятие – он поддразнивает и даже изводит меня, то и дело заговаривая об этой, уже пресловутой, любви молодого Гоккеля. Что же будет?

Месяц пролетел как один день. Молодой Гоккель приезжает почти ежедневно (благо, шлосс фон Гоккелей расположен не так далеко от нашего обиталища). Я охотно уделяю внимание его милой каурой лошадке, угощаю ее сахаром с ладони. Зачем скрывать, я кокетничаю, я просто-напросто предаюсь кокетству, нарочно треплю гривку милой лошадки и делаю вид, будто не замечаю молодого Гоккеля. Забавное времяпрепровождение.

И наконец – свершилось! – молодой Гоккель попросил моей руки. Я кротко ответила, что поступлю, как решит дорогая тетушка. Он явно обрадовался. Он не наблюдателен. Он не сомневается в согласии тетушки. Зато я сомневаюсь. Потому что вот уже недели две, как тетушка Адеркас напускает на себя немыслимую таинственность. Мне это необыкновенно нравится! Кажется, в нашу жизнь пришла, ступая по-коша чьи бесшумно, некая тайна. И дело молодого Гоккеля начинает становиться весьма сомнительным. Почему-то я не верю в согласие тетушки.