— Тебе не откажешь в мужестве, Гиппо. Во всяком случае, Ирод попался на нашу удочку, и я не упущу случая рассказать Антонию о его намерениях. Успокойся, о тебе упоминать я не буду, но император должен узнать, какого недостойного человека он до сих пор считает своим другом.

У ворот города меня встретил Салмо, и мы, весело засмеявшись, бросились друг другу в объятия. Он с нежностью оглядел меня, лицо его выражало радость и волнение.

— У меня было такое чувство, господин, что в этом городе тебе угрожает какое-то несчастье, и я уже готов был потихоньку пробраться туда, но теперь…

— Твое чувство не обмануло тебя, Салмо. При Ироде Иерусалим стал очень опасным городом. Иудеи ненавидят своего царя, и он чувствует себя в безопасности только за толстыми стенами Крепости Антония. Когда он выходит оттуда, его окружает три ряда личной стражи, а улицы заранее освобождают от народа. Ему еще не забыли и вряд ли когда-нибудь простят убийство последнего хасмонейского первосвященника.

— Кто стал его преемником?

— Ананем — человек сомнительного происхождения и без всякого влияния в обществе.

Салмо задумчиво покачал головой:

— Одна надежда, что этому арабу не суждена долгая жизнь.

Через три недели после нашего возвращения в Александрию туда прибыл Марк Антоний — окруженный сиянием победоносно завершенного похода. Он завоевал, покорил и разграбил Армению и привез с собой пленного царя Артавасда и его семью.

Однако сначала я должен рассказать о своей семье, которую я называю так за неимением другого, более подходящего обозначения.

Гектор, мой шурин, встретил меня так приветливо, что в его тоне мне сразу почудилось что-то фальшивое. Он по-прежнему поставлял посуду для царского двора, прекрасно зная, что обязан этим только мне одному, и — хвала Серапису — он не мог пожаловаться на то, что дела его идут неважно.

Спустя некоторое время мне пришлось прервать его словоизвержение, чтобы узнать что-нибудь об Аспазии и Герофиле.

— О, с твоим сыном все прекрасно — просто замечательно, Олимп. Вскоре мы отпразднуем его шестой день рожденья. Мы — я имею в виду: ты и… и… Ты ведь будешь на дне рожденья своего сына, или твои обязанности вновь призовут тебя в дорогу?

Мой сын родился в январе, так что до его дня рожденья оставалось еще больше трех месяцев. Насколько я знал, Клеопатра больше не собиралась покидать свою столицу — она сама неоднократно говорила об этом. Вопрос Гектора был задан не без иронии, и я отплатил ему той же монетой.

— На это тебе может ответить только наша царица. Я охотно устрою для тебя аудиенцию с ней.

Однако его не так легко было смутить.

— Ты ведь личный врач — да? Почему бы царице не дать тебе какую-нибудь политическую должность — тогда бы мы, по крайней мере, знали, чего нам ждать.

— Нам? Что это значит? С каких это пор вы стали заботиться обо мне и моей судьбе?

— Ты все еще женат на моей сестре, и у тебя есть определенные обязанности…

— Обязанности! — засмеялся я. — Я оплачиваю расходы по содержанию Аспазии и моего сына, и этим мои обязанности вполне исчерпываются, поскольку никаких прав за мной уже не признают. Разве твоя сестра не рассказывала, как не пускала меня в супружескую постель? А как насчет ее обязанностей? День за днем кислая физиономия и вечные жалобы на то, что ей приходится вести хозяйство вместо того, чтобы блистать при дворе, как и полагается супруге личного врача.

Гектор смущенно оглянулся и тихо сказал:

— Я скоро собираюсь жениться, Олимп, и боюсь, что тогда здесь не будет места для Аспазии. Может быть, она сможет вернуться в твой дом? Ты снова займешься своей врачебной практикой или…

— Этого я еще не знаю. Но я знаю одно: жить под одной крышей с Аспазией — это свыше моих сил. Лучше уж я куплю себе рабыню, которая будет вести мое хозяйство и при случае согревать мою постель.

Неужели она подслушала наш разговор? Аспазия вдруг появилась в дверях и сказала ворчливо:

— Конечно, речь обо мне и о том, какая я плохая жена. Но как можно любить мужа, которого никогда нет дома?

— Тогда я еще был дома, но ты вела себя так, как будто меня не было. Сколько денег мне пришлось потратить в публичных домах, потому что после рождения нашего сына ты наотрез отказала мне. Да и раньше ты тоже не особенно меня допускала. Ну а теперь хватит об этом. Где Герофил?

— Он играет с соседскими детьми, там, у Хаймона.

— А, у твоего бывшего жениха. Нашел он за это время себе жену?

— Да — меня.

— Тебя?

На ее круглом и все еще девичьем лице появилось то смешанное выражение упрямства и непокорности, которое было так хорошо мне знакомо.

— Лучше уж Хаймон, чем совсем без мужа! Я рожу ему сына.

— Ты ведь ее знаешь, — смущенно пожал плечами Гектор. — Я уже больше и не пытаюсь ее изменить.

Я покачал головой.

— Но ведь это именно Хаймона она тогда так презирала и сделала все, чтобы не выходить за него замуж.

— Но ее тоже можно понять. После твоего отъезда она по-всякому пыталась приспособиться к нам: помогала нашей матери, воспитывала твоего сына. Хаймон, очевидно, не мог ее забыть и всячески противился, когда родители подыскивали для него очередную невесту. Он ухаживал за Аспазией со свойственной для него робкой настойчивостью, и теперь она беременна от него. Разве ты этого не заметил?

Меня будто по голове ударили. Я не почувствовал никакой ревности — только гнев на это капризное и упрямое существо.

— Я дам ей развод и заберу к себе сына. Пусть теперь Хаймон о ней заботится.

Гектор вздохнул.

— Хаймон в общем-то ей подходит. Он слушает каждое ее слово, почти не возражает и в этом союзе играет женскую роль. Его родители не особенно рады: ведь эту связь можно расценить как нарушение супружеской верности. И соседи будут их осуждать…

Он замолчал, потому что вернулась Аспазия и привела Герофила. Лицо его раскраснелось от игры, серые глаза блестели, одежда была испачкана, на коленке ссадина.

— Это твой отец, подойди, обними его!

Она сказала это так ворчливо, что Герофил отшатнулся и вопросительно взглянул на мать. Что она могла ему обо мне рассказать?

Я подошел и поднял моего мальчика. Он оказался довольно тяжелым для своих пяти лет, и это вышло у меня немного неловко. Наскоро поцеловав его в пылающие щеки, я снова опустил его на землю.

— Знаешь, ты очень похож на моего отца.

— Откуда же ему знать? Он ведь не видел своего деда.

Не обратив внимание на эту колкость, я повернулся к Гектору.

— Возьми Герофила и оставь нас, пожалуйста, на некоторое время одних!

Прежде чем она смогла что-то произнести, я сказал:

— Я сейчас же даю тебе развод, и если ты считаешь, что это несправедливо, можешь идти в суд и покаяться в измене. Твоя беременность легко позволит это доказать, ведь ребенок был зачат в мое отсутствие. После этого ты можешь выйти замуж за Хаймона, но Герофила я заберу к себе. Я не хочу, чтобы он рос с вашими драчунами.

— Ах, он все такой же высокомерный — господин личный врач. А как ты себе это представляешь? Будешь ли ты жить при дворе или снова займешься своей практикой — вряд ли ты сможешь при этом воспитывать мальчика. Пятилетнему ребенку нужен постоянный присмотр и уход. Как это у тебя получится?

Этого я тоже не знал, но сказал упрямо:

— Как-нибудь устроится. Пока он может остаться с тобой, но после того, как ему исполнится шесть, я найду ему учителя или устрою его в школу при дворе. Там он будет учиться и расти вместе со сверстниками.

— Хорошо, это, может быть, выход, — неожиданно согласилась она. — Но ты не должен давать мне развод.

— Что? Как? Я тебя не понимаю… Ты предпочитаешь, чтобы тебя обвинили в прелюбодеянии?

Она позволила себе улыбнуться.

— Нет, но я могла бы к тебе вернуться. Мы попробуем еще раз, и если ты будешь жить при дворе, я снова нашла бы там моих прежних знакомых…

Теперь наконец мне стало ясно, к чему она стремилась.