— Придется делать надрез…

Отец кивнул:

— К счастью, перелом находится не очень далеко от пятки, поэтому разрез будет не таким глубоким.

Потом он повернулся к правителю.

— Я не очень хорошо говорю по-гречески, — сказал тот сразу же, — но я все понял. Значит, есть возможность выправить ногу?

— Да, но ему будет очень, очень больно.

В глазах кронпринца мелькнул страх. В надежде он взглянул на отца. Но тот твердо сказал:

— Если ты хочешь стать правителем, ты должен это вытерпеть.

— Нельзя ли сделать это немного… немного более приятным образом? — обратился он к нам.

— Возможно, ваше величество, — ответил я. — Для этого нам нужны некоторые лекарства. Мы смешаем их и дадим принцу — тогда все пройдет легче.

Правитель, казалось, не особенно поверил мне и взглянул на отца.

— Мой сын прав, но мы не смогли захватить с собой наши лекарства…

— Кто в этом виновен? — резко спросил правитель. Но это был скорее риторический вопрос.

— Как придворный врач его величества я, вероятно, смогу вам помочь, — вмешался в разговор белобородый. — Я соберу моих коллег, и вместе мы сможем найти какой-нибудь выход…

— Я надеюсь на это, — прервал его правитель. — Потому что до сих пор никто из вас так и не смог выправить ногу принцу.

Старый врач только молча поклонился.

Прежде чем мы с отцом смогли заняться ногой кронпринца, обнаружились еще кое-какие сложности. Не с придворными врачами — о нет, те были только рады снять с себя ответственность. Да и правитель, казалось, был доволен, что они не вмешиваются. Дело было в супруге правителя: Амани-Рена настаивала на том, чтобы наблюдать за операцией. Она хотела проследить за руками этих иностранцев, чтобы точно знать, что они делают с кронпринцем. Это она велела нам передать, поскольку мы были недостойны того, чтобы говорить с ней лично.

Мой отец был категорически против. Правитель, который был, видимо, не в лучших отношениях с супругой, был с ним согласен. Супруга не смогла ничего добиться и за это возненавидела нас. С этим нам пришлось смириться. Но отец потребовал от правителя, чтобы, если операция пройдет успешно, мы могли свободно уехать, когда принц выздоровеет.

— А если операция будет неудачной или если кронпринц умрет после нее — что тогда? — спросил правитель.

— Тогда я буду отвечать за это. Но моего сына ты отпустишь.

— Ты смеешь мне приказывать? — гневно нахмурился правитель. — Другие поплатились за это головой.

— Мы не другие, — усмехнулся отец, — а единственные здесь врачи, которые, возможно — да, я говорю возможно, — могли бы помочь твоему сыну.

Правитель счел ниже своего достоинства дальнейшее обсуждение. Он согласился на предложение моего отца и даже хотел составить письменный договор.

— Мне вполне достаточно вашего слова, — возразил мой отец.

Теритекас был, видимо, потрясен, и, мне кажется, уже с этого момента между ним и отцом завязалось что-то вроде дружбы — насколько это вообще возможно между правителем и его подданным.

Из-за свирепствовавшего три дня хамсина нам пришлось отложить операцию. Мой отец говорил, что во время пустынных бурь рука у врача не такая спокойная, а больные слишком раздражены и чувствительны.

Мы использовали это время, чтобы с помощью местного кузнеца изготовить необходимые инструменты: острый тонкий нож, специальное тонкое долото, тонкий молоток, маленькую пилу, щипцы — каждого по две штуки, чтобы исключить всякий риск.

Единственный, кому позволено было присутствовать при операции (четверть часа вначале и немного по окончании), был любимый воспитатель кронпринца. Мой отец постарался сделать все, чтобы операция была менее болезненной и не повредила здоровью мальчика.

Мы крепко привязали мальчика, так что он не мог пошевелиться и помешать нашей работе. Воспитатель при этом был рядом с ним, но должен был уйти, как только Акинидад заснет. Перед операцией отец целый час кипятил инструменты в вине, чтобы никакая грязь не попала случайно в рану.

Быстрым движением ножа он обнажил кости, слегка освободил их и осторожно начал отделять друг от друга. Надкостная ткань очень чувствительна, и принц проснулся. Он открыл глаза, жалобно застонал, потом начал громко кричать и пытаться освободиться от веревок.

Внезапно он затих.

— Пощупай шейную вену! — быстро приказал мне отец.

Я нашел ее большим и указательным пальцем под подбородком и отчетливо услышал удары сердца.

— Бьется слабо, но ровно.

Отец кивнул:

— Хвала Асклепию — на какое-то время он впал в забытье.

Мы осторожно отделили кости и придали им нужное положение. Затем я зашил рану. Чтобы кости вновь не сместились, необходимо было оттянуть стопу. Для этого мы обвязали голень веревкой, пропустили ее по маленькому колесику и к концу привязали камень.

После этого мы снова разрешили войти воспитателю. Он сразу же испуганно спросил о состоянии принца, почему он перестал кричать.

— Он просто без сознания и скоро очнется, — успокоил его отец.

Вскоре принц вновь застонал, и воспитатель стал успокаивать его, взяв за руку.

Потом в течение многих дней кто-нибудь из нас должен был постоянно следить, чтобы нога занимала правильное положение и кости не сдвинулись. Каждый раз, когда мы проверяли, как срастается кость, мальчику было очень больно. Но он подчинялся, был очень мужественным и терпеливым. Видно было, как он гордился, когда мы хвалили его отцу. На третий день воспалилась небольшая, но очень глубокая рана. Принц весь горел. Мы использовали все. жаропонижающие средства, делали холодные компрессы на голову, грудь и икры. Наконец рана стала затягиваться. Кости срослись правильно. Теперь мы смогли вздохнуть спокойнее. Лицо правителя тоже становила с каждым днем все спокойнее и приветливее.

Теритекас осыпал нас милостями и подарками. Мы перебрались в прекрасный дом неподалеку от дворца, получали приглашения в дома знати, где время от времени бывал и сам правитель. Он прислал нам в подарок двух юных рабынь — скорее для нашего ложа, чем для помощи по хозяйству. Отец со своей скрылся в спальне в тот же вечер.

Мою рабыню звали Натаки. Ей было лет четырнадцать. Она не говорила ни по-гречески, ни по-египетски, зато довольно мило играла на трехструнной кифаре и пела коротенькие веселые песенки. Она хорошо танцевала, и было приятно при этом смотреть на ее стройное гибкое тело. Танцуя, она рассказывала какую-нибудь историю, иногда изображая зверей, так что я легко мог узнать птицу, антилопу, волчицу или змею.

Не знаю, может, и правда потому, что решил хранить верность Сатис, но я не приглашал эту девочку в постель, а пытался хоть немного научить ее греческому. Я не мог спать с девушкой, с которой и словом нельзя обменяться. Мне вспоминались гетеры в Сиене, которые даже в самые страстные минуты умудрялись рассказывать веселые истории.

— Ну, какова в постели твоя крошка? — спросил отец через несколько дней, немало меня смутив. Однако я никогда не обманывал его, и теперь тоже сказал все как есть. До сих пор вижу его озадаченное лицо.

— Ты… ты… нет, это невозможно. Вместо этого ты учишь ее греческому… — Он не мог дальше говорить от смеха.

— Как только мы сможем немного понимать друг друга, мы все наверстаем, — сказал я твердо.

Геракл покачал головой:

— Если правитель узнает об этом, он заменит ее, решив, что она тебе не понравилась.

— От кого он может это узнать?

— Нельзя быть уверенным, что эти девушки присланы нам только для удовольствия. Может быть, они служат шпионами, чтобы правитель был лучше осведомлен о нас.

Теперь рассмеялся я:

— Эти глупышки служат шпионами? Что же они смогут сообщить, если не понимают ни слова в наших разговорах?

— Да, видимо, ты прав…

Во всяком случае, я следовал своему плану, и только когда Натаки — она вообще очень быстро всему училась — начала немного понимать по-гречески, я позвал ее в постель. Видимо, она уже с ранней юности была обучена искусству любви. Ей удавалось продлить часы удовольствия на всю ночь и разбудить мой уснувший натруженный фаллос в третий и даже в четвертый раз.