Перекрывая шум битвы, коротко пропела невидимая труба, и ливийцы сомкнутым строем начали сжимать кольцо, ломая, перемешивая и кромсая ряды римлян, как плуг, выворачивающий пласты каменистой, плохо поддающейся земли. В считанные минуты часть римского войска превратилась в беспорядочную толпу объятых ужасом людей, в которой каждый думал только о собственном спасении. А слева и справа, окружая легионеров, уже спешила свежая конница Гадзрубала.

В полдень к башне начали постепенно стекаться разрозненные кучки вырвавшихся из окружения конных и пеших римлян. Пехотинцы и всадники в изрубленных, окровавленных панцирях понуро брели и ехали, поддерживая кое-как перевязанных цветными тряпками раненых. Многие, чтобы не упасть, держались за стремена загнанных, тяжело дышащих коней. Изнуренные страшным боем с его неожиданным поворотом именно в миг близкой победы, они не обратили ни малейшего внимания на груженных тюками четырех ослов и затаившихся на верхушке башни двоих человек.

Через час у подножия холма выстроился отряд иберийских катафрактов. Гадзрубал Седой в одиночку приблизился к прогнутым брусьям ворот с искрошенными железными скобами и призвал римлян сдаться. Катафракты угрожающе подняли длинные пики, и легионеры после недолгого раздумья начали со звоном бросать на землю щиты и мечи и покорно выходить из-под воротного свода.

К вечеру на небе появились тучи, так, однако, и не разразившиеся дождем. Ослы, подгоняемые Антигоном, Созилом и двумя галлами, погрузились в холодные воды Ауфида и бодро поплыли вперед.

Людям также пришлось переправляться вплавь, и если галлам, сражавшимся, как обычно, обнаженными до пояса, это не составило труда, то Антигону и Созилу пришлось нелегко. Но в конце концов они благополучно выбрались на противоположный берег. Сумерки, затянувшие долину темной паутиной, не позволяли полностью разглядеть картину гибели самой многочисленной и мошной армии, когда-либо сражавшейся на италийской земле. По полю битвы бродили балеарцы, ливийцы и галлы, которые собирали добычу и уносили своих раненых. Римлян они беспощадно добивали ударами дубин.

Вскоре под иссиня-черным небом засверкали огни костров. Завороженно смотревший на них Антигон вдруг почувствовал на плече чью-то тяжелую руку. Он оглянулся и увидел рядом Гадзрубала Седого.

— Взгляни на небо, Тигго. Тучи скрыли звезды, ниспославшие нам Ганнибала.

— Ты сам верил в победу?

— Что значит верил? — Гадзрубал задумчиво провел по щеке крепкими, со вспухшими суставами пальцами. — И я, и Магарбал, и Магон, и вообще все мы знали, что победить невозможно. И втайне уже готовились к смерти. Но он сказал, что мы победим. Его уверенность передалась не только нам, но и войску.

Он еще долго что-то говорил, но Антигон уже не слушал его. Грек не сводил глаз со стремительно растущей в нескольких шагах от них груды римского оружия, знаков легионов и доспехов, на которых время от времени вспыхивали красные отсветы костров. Еще дальше на земле лежала огромная стопка рваных тог, принадлежавших павшим в бою сенаторам, и бил копытами покрытый пятнистой шкурой леопарда конь одного из погибших. Его держал под уздцы поджарый нумидиец с орлиным пером в курчавых волосах.

— Значит, он сумел убедить вас? Но как? Каким образом?

— Не знаю, — Гадзрубал улыбался, но взгляд был внимателен и цепок, как у хищной птицы, — Клянусь, не знаю, Но уверен, что он может все. И если стратег прикажет идти через пустыню, мы беспрекословно последуем за ним, ибо уверены: что бы ни случилось, он выведет нас к колодцам.

Антигон искоса взглянул в лицо опытного военачальника, известного своим бесстрашием и неверием в богов.

— А если Ганнибал скажет: «Я знаю путь на Олимп и хочу отнять у Зевса его пучок молний»?

— Кто бы там ни был, — догадливо дернул подбородком Гадзрубал, — Зевс, Ваал или Мелькарт, — я пойду за стратегом. Ганнибал найдет и заберет эти молнии, даже если никакого Зевса в природе не существует.

В поисках Мемнона грек обошел весь лагерь и наконец обнаружил сына возле одного из раненых. Мемнон как раз капнул пахучей жидкости на тянувшийся от плеча до локтя разрез, приложил два стебля и велел помощнику крепко перевязать рану. Антигон решил не мешать ему и повернул назад.

У палатки Ганнибала военачальники жадно пили из кувшинов вино и воду и, давясь, глотали куски наспех пожаренного мяса. Тут же рабы и пленные устраивали нечто вроде триумфальной дороги, раскладывая с двух сторон захваченное оружие и знаки легионов.

Все с нетерпением ждали возвращения Ганнибала, и все же никто не заметил, как в начале дороги внезапно прорисовался во мраке всадник в озаренных огнем кострой латах и длинном пурпурном плаще. Его утомленный долгой ездой вороной жеребец мотал головой и, роняя пену, грыз удила, а наездник, неподвижно застыв, прошелся взглядом по лицам соратников. Они, словно повинуясь какой-то незримой силе, легли на землю и протянули к Ганнибалу руки. Муттин, шевеля украшенными перстнями пальцами, глухо произнес:

— Привет тебе, Милость Ваала и величайший из всех стратегов.

Глядя на их восторженные лица, Антигон с огромным трудом подавил в себе желание присоединиться к храбрым воинам, одолевшим заснеженные, непроходимые Альпы и считавшиеся непобедимыми римские легионы и одновременно не стеснявшимся валяться в грязи перед своим кумиром. Он скрестил на груди руки и демонстративно отвернулся.

Ганнибал нарочито медленно спрыгнул с коня, крадущейся походкой прошел по дорожке, выхватил из-за пояса меч и со свистом рассек им воздух над головами лежавших.

— Карт-Хадашт! — воскликнул он и поочередно коснулся острием клинка Миркана, Бармакара, Гадзрубала и Мутгина. — Встаньте, отцы города! Встаньте, братья победы!

Он бесшумно вложил меч обратно в ножны.

Антигон опустил руки и, едва разжимая губы, сказал:

— Добро пожаловать, стратег.

Ганнибал застыл от неожиданности, затем сдвинул шлем на затылок, вплотную приблизился к Антигону и обнял его.

— Тигго… Ты здесь? Но ведь…

— Я видел, как ты добился невозможного, стратег, — Антигон дерзко усмехнулся ему прямо в лицо. — Но на коленях я перед тобой не стоял. И не встану.

— Тогда я спокоен, — Ганнибал чуть отошел назад и весело подмигнул греку.

— Дай мне всю конницу! — голос Магарбала от волнения сорвался в крик.

— Зачем она тебе, мой друг?

— Я возьму с ней Рим, — Магарбал повел рукой куда-то в темноту. — Клянусь, через четыре дня ты будешь стоять на Капитолии, Ганнибал.

Стратег чуть наклонил голову, как бы прислушиваясь к потрескиванию дров в костре и доносившимся с равнины радостным крикам праздновавших победу солдат. Потом он поднял кубок:

— За победу, друзья! Но к сожалению, Рим способен отразить любой штурм, Магарбал.

Расправивший было горделиво плечи начальник конницы весь как-то обмяк и потухшим голосом заметил:

— Ты умеешь побеждать, Ганнибал, но тебе не дано воспользоваться плодами победы.

— Он прав, стратег — Созил вскочил и в знак поддержки положил ладони на голову Магарбала. — Такого еще не было! — Он вскинул руки и начал нараспев выкрикивать: — Когда галлы после битвы при Аллии захватили Рим, он сохранил свою армию! Когда Пирр одержал несколько побед над Римом, Вечный город смог выставить новые легионы! Но сейчас в Италии у Рима нет больше армии! Консул Гай Теренций в панике бежал, консул Эмилий Павел погиб! Все, кто возглавляя в прошлом году их войска, — Гней Сервилий Гемин, Марк Минуций Руф — мертвы! Восемь римских и восемь «союзных» легионов полностью уничтожены! Никогда еще в истории не было такой великой победы! Но почему ты, любимец отрицаемых тобой богов, не желаешь прислушаться к словам Магарбала?

— Потому что он говорит вздор, — сурово одернул его Антигон.

Все взоры тут же обратились на него. Созил медленно опустил руки и скорбно вздохнул.

— Тигго, возможно, чересчур резок в оценке, но, в сущности, он совершенно прав, — спокойно объяснил Ганнибал. — У Рима очень крепкие и высокие стены — как мы преодолеем их без осадных башен, катапульт и таранов? Или кто-то надеется, что они откроют нам ворота? Окрестности Рима густо заселены, в каждом доме наверняка найдется меч или копье. Каждую ночь мы будем терять людей — увы, это так. В таких важных делах нельзя себя тешить обманом. Хранилища Рима переполнены съестными припасами, в Тибре много воды, а значит, римляне смогут выдержать долгую осаду. Но даже если у нас будут все осадные орудия на свете, потребуется не меньше восьми месяцев, чтобы сокрушить стены и ворваться в Вечный город. За это время, друзья мои, римские суда доставят войска с Сицилии и Иберии, а союзники Рима выставят новые легионы. В итоге мы сами окажемся в роли осажденных. Великая победа, друзья, стоила нам огромных потерь. Хорошо, если завтра к вечеру хотя бы двадцать тысяч воинов окажутся способными совершить долгий переход. Если бы мы могли одновременно перекрыть дороги и оставить в городах свои отряды, я бы уже завтра приказал двинуться на Рим. Мы бы постепенно стянули вокруг него кольцо, и тогда…