Я буду говорить очень быстро, а Коринна и Бомилькар — не менее быстро попеременно записывать мои слова. Тут не обойтись без вина, которое пробуждает воспоминания и одновременно приглушает их боль. Через две ночи наступит полнолуние, а говорят, что лучше всего уезжать за день до него.
Начался Час Козла. Гадзрубал вернулся в город на борту римской пентеры, вслед за которой из Лилибея прибыли еще двадцать четыре военных корабля, чтобы своим присутствием придать больший вес заявлению посланцев Сената. Но «Порывы Западного Ветра» уже вышел в море. В первой половине дня мне принесли в банк письмо изменника Созила, и в течение трех часов мы уладили все дела. Бомилькар начал спешно готовиться к отъезду и приказал отнести на борт корабля все дорогие для меня вещи — папирусные свитки с записями стихов, повествований и моих воспоминаний, а также зазубренный меч Мемнона. И конечно же монеты. Бостар и я составили договор, согласно которому мой старый друг и компаньон отныне становился единовластным владельцем «Песчаного банка» и всего принадлежавшего ему на пунийской земле имущества. Он тут же заявил, что в ближайшее время постарается его продать и перебраться подальше отсюда. Но члены Совета рассудили совершенно по-иному.
Ганнибал и Бонкарт сразу все поняли и немедленно скрылись за украшенными изображениями лошадиных голов и пальм бронзовыми дверьми Дворца Большого Сонета. Без долгих разговоров они передали свои полномочия двум членам Совета ста четырех. Жена Бонкарта с двумя детьми находилась в Сикке, куда уже в полдень выехал второй суффет. Правда, никто не требовал его выдачи, но Бонкарт прекрасно понимал, что его ждет, когда Гадзрубал Козел при поддержке римлян начнет беспощадно расправляться со своими противниками. Через несколько дней он вместе с женой, детьми и движимым имуществом перебрался к Масиниссе, который встретил его с надлежащими почестями.
Ганнибал решил выехать через Язык в юго-восточном направлении. Я заклинал его плыть вместе со мной на «Порывах Западного Ветра», но он решил, что верхом, меняя по дороге лошадей, быстрее доберется до Бизатия.
В сущности, так оно и вышло, но, к величайшему сожалению, он опоздал. В свое время именно Ганнибал выступил с предложением установить на побережье дозорные вышки. Гадзрубал Козел ловко воспользовался плодами трудов своего недруга. Взойдя близ Карт-Хадашта на одну из таких вышек, он распорядился зажечь на смотровой площадке сигнальный костер, и от одного сторожевого поста к другому в Таш, Ахоллу и Кяртудун был передан его приказ отправить в Бизатий не воинов, по-прежнему преданных своему бывшему стратегу, а городскую стражу.
Хорошо вооруженный отряд во главе с неким пуном по имени Мутумбал глубокой ночью напал на имение. Застигнутые врасплох его обитатели не смогли оказать сопротивления. Часть ветеранов вместе с женщинами, детьми, стариками и домашним скотом загнали в амбары и подожгли. Я потом долго не мог заснуть, отчетливо представляя себе, как они с дикими криками мечутся внутри, превращаясь в живые факелы, а треск сгораемого дерева заглушает их вопли. Нескольких ветеранов, пытавшихся защищаться, они прибили гвоздями к воротам, и, по словам Ганнибала, первым, кого он увидел, был приколоченный сверху мой давний знакомый Марбил. Один его глаз был вырван и болтался на кровавой жиле. Во дворе рядом с бассейном, в котором рыбки уже всплыли кверху белыми брюшками, на обуглившемся черном столбе головой вниз висел Даниил с искаженным гримасой боли, окровавленным лицом. Чуть поодаль лежало нечто, напоминавшее груду тряпья. Ганнибал приблизился к ней и в ужасе отшатнулся, прикрыв лицо руками… Негодяи распороли Элиссе живот, вырвали из чрева плод, донашивать который ей оставалось чуть меньше месяца, и разрубили его на куски.
Ганнибал взошел на борт моего корабля неподалеку от Таша. В челне вместе с ним находилось пятеро ливийских гоплитов и утыканная гвоздями бочка, в которой извивался и орал от боли презренный Мутумбал. Я взглянул на каменное лицо Ганнибала и понял, что отныне его уже ничем невозможно разжалобить. Через два часа после выхода мы крепко перетянули канатом грудь Мутумбал а и опустили его в зеленоватую воду. Уже через несколько минут неподалеку показались черные плавники, чертившие за собой белые пенистые полосы. Привлеченные запахом крови акулы окружили судно со всех сторон. Их темные тени бесшумно скользили в прозрачной, быстро багровеющей воде, а острые зубы кромсали и рвали на куски тело Мутумбала. Несколько раз мы поднимали и снова опускали его вниз, пока наконец не оставили морским хищникам обглоданный скелет. Тем не менее, на мой взгляд, убийце Элиссы позволили слишком быстро и слишком легко умереть.
В гавани Керкены стояло несколько гаул со спущенными парусами и пунийский сторожевой корабль, капитан которого уже знал, что новые власти усиленно разыскивают Ганнибала. Бывший суффет первым ступил на палубу военного судна. Вслед за ним гоплиты принесли несколько амфор с многолетним сирийским вином. Ганнибал соскреб кинжалом смолу, облепившую горло одной из них, вытащил деревянную затычку, разлил по чашам густую темную жидкость и предложил отведать ее капитану и нескольким купцам. Солнце нещадно палило, и но предложению Ганнибала с мачты сняли паруса и соорудили из них нечто вроде навеса. К вечеру, когда огненный шар начал медленно клониться к западу, Ганнибал предложил принести еще три-четыре амфоры. Как только он переступил через бортовое ограждение «Порывов Западного Ветра», я немедленно приказал сниматься с якоря. Пока на палубе сторожевого корабля матросы без особого рвения разбирали навес, внезапно налетевший ветер надул паруса моего судна, оно рвануло вперед и скрылось в вечерней мгле.
Рим забыл про меня. Богатый банкир Антигон превратился в обычного купца, по роду занятий ничем не отличающегося от множества своих собратьев по ремеслу в восточной части Ойкумены. Он не снабжал больше деньгами пунийскую армию, и потому интерес к его персоне быстро пропал.
Ганнибал же отправился в Эфес, где Антиох Великий со своими приближенными готовил, обсуждал, изменял и отбрасывал за ненужностью свои грандиозные планы. По пути туда Ганнибал остановился в Тире, считавшемся «матерью Карт-Хадашта». Финикийцы встретили его как царя, назвали величайшим из сынов своего народа и долго воздавали почести, в которых ему отказывал Карт-Хадашт. Очень скоро они ему смертельно надоели.
Антиох бросал алчные взоры на Элладу, после междоусобных войн и раздоров представлявшую собой довольно убогое зрелище. Двумя годами ранее римские легионы под командованием Квинта Фламиния в битве при Кипоскефалах разметали знаменитую македонскую фалангу и вынудили Филиппа заключить мир, обязав его выплатить Риму для возмещения военных расходов тысячу талантов серебра и передать ему почти весь свой флот. В свою очередь переход Алтиоха через Геллеспонт и его приготовления к вторжению во Фракию привели к обострению отношений между Римом и Селевкидом.
Разумеется, их никак не могла улучшить торжественная встреча, устроенная Ганнибалу Антиохом Великим. Но слишком ничтожным оказался он для такого громоздкого прозвища, слишком бездарно воспользовался предоставленными ему возможностями. Он вступил на престол за два года до убийства Гадзрубала Красивого и через четыре года после смерти Ганнибала скоропостижно скончался во время разграбления храма Ваала в Сузах — воистину «достойный» для государя уход из жизни! Ко времени прибытия Ганнибала в Эфес Антиох считался правителем огромной державы, вобравшей в себя земли и народы от Геллеспонта до берегов Аравийского моря и от Иудеи до границ с Индией. Однако эти сатрапии[182] вовсе не были склонны хранить ему верность. Правда, ею подданные в целом жили лучше, чем, скажем, египтяне, поскольку в государстве Лагидов все богатства доставались почти исключительно царю. Но Антиоха губила страсть к расточительству. Это касалось не только денег. Свое огромное воинство он, если так можно выразиться, бездумно растратил в бессмысленных войнах за одинокие селения и пересохшие колодцы. Свое золото он израсходовал не на заточку мечей, а на украшение шлемов своих всадников. Во время единственной в своей жизни войны, имевшей хоть какой-то смысл, он выбросил на ветер советы и планы Ганнибала — опять же единственного человека, способного помочь ему одержать победу.
