Антигон от души радовался встрече со старыми знакомыми. Окончание подготовки к весенней кампании совпало по времени с появлением в Метапонте сына бывшего суффета Бомилькара Ганнона с тринадцатитысячным войском. Раньше там же объявился Гимилькон, как всегда выдержанный и спокойный. Они забрали с собой почти все свои отряды, оставив Бруттий фактически беззащитным.

В ожидании прихода Гадзрубала все были крайне возбуждены и заражали друг друга верой в чудо. Между тем средний брат Ганнибала не мог перейти Альпы в первые весенние месяцы. Ему пришлось ждать, пока перевалы очистятся от талого снега. В свою очередь Ганнибал понимал, что брату, как и ему самому одиннадцать лет назад, придется с боями прокладывать себе путь. И все же он надеялся, что армия Гадзрубала не позднее лета выйдет на земли галлов и лигуров. И тогда во все стороны помчатся гонцы, армии наконец соединятся и при поддержке объединенного флота разгромят легионы и приступят к осаде Рима. Тут следовало учесть одно немаловажное обстоятельство: даже после соединения обеих армий римляне по-прежнему обладали численным преимуществом, но зато у них не было своего Ганнибала.

Первой целью стратега был Грумент — город, расположенный в самой сердцевине Лукании. Именно там огромное воинство по главе с консулами Квинтом Флакком и Клавдием Нероном неусыпно стерегло дороги, ведущие на север и северо-запад. Четырем легионам и «союзным» отрядам, в общей сложности насчитывающим сорок тысяч воинов, Ганнибал противопоставил тридцать тысяч хорошо отдохнувших за зиму, превосходно обученных и дисциплинированных воинов, превращенных его умом и железной волей в единое целое.

Под Грументом Антигону больше всего запомнился топот закованных в броню коней. Страшный таранной силы удар катафрактов, неожиданно для римлян вырвавшихся из середины шеренг галльских копейщиков, опрокинул гастатов и «передовых». За ними в ряды триариев врезались пешие галлы и иберы. Римские пехотинцы дрогнули, окончательно рассыпали строй и побежали по вязкой от крови земле, спотыкаясь о тела своих и чужих и роняя оружие и щиты. Бросившихся им на подмогу римских всадников вылетевшие из-за холмов нумидийцы легко сбивали дротиками с коней. Они метали их с двух рук, быстро опустошая наплечные чехлы. В последовавшей потом сече Антигона поразила ловкость Бонкарта и его превосходное владение мечом. Начальник конницы, ворвавшись в самую гущу кровавого побоища, отважно вступил в схватку сразу с четырьмя конниками. Сделав ложный выпад, он срубил одному голову и, два раза крутанув коня на месте, уложил еще двоих. Четвертый римлянин в панике бросился прочь и тут же вылетел из седла с вонзившейся в шею по самое оперение стрелой. Наконец римская конница сначала медленно, будто нехотя, а потом все быстрее и быстрее начала уходить к отрогам гор.

Во всех последующих столкновениях консулы были уже вынуждены через час-другой отступать. Смешивалась, поворачивала обратно и бежала врассыпную римская пехота, припадая к гривам коней, чтобы уберечься от стрел и дротиков, уносились назад всадники. В результате Клавдий Нерон предпочел встать лагерем на другом берегу Ауфида и просто перекрыть все переправы и дороги, ведущие на север и запад. Всю ночь легионеры расставляли палатки, рыли кирками ров, возводили позади него высокий земляной вал и укрепляли его копьями. Однако уже следующей ночью пехота Ганнибала стремительным потоком устремилась на это укрепление. Солдаты несли бревна, охапки хвороста и громоздившиеся на щитах кучи земли. По сложенному довольно быстро мосту в римский лагерь ворвалась конница и, не ослабляя натиска, понеслась дальше. Вслед за нею пошли пехотинцы, нанося удары мечами, копьями и окованными железом дубинами, способными сокрушить любую римскую броню. В итоге войско Ганнибала обосновалось на обоих берегах реки. На всех переправах были выставлены его сторожевые посты.

В лагере Ганнибала царило радостное возбуждение, и лишь стратег сохранял трезвый и ясный ум. Он приказал постоянно тревожить римлян набегами, посылал конных разведчиков выяснять положение на дорогах и запретил предпринимать какие-либо необдуманные действия. По вечерам в расположенных неподалеку друг от друга вражеских станах ярко полыхали костры, днем же то и дело происходили стычки между небольшими отрядами и легковооруженными пехотинцами. Так продолжалось вплоть до самого вечера, когда римляне прислали Ганнибалу страшный подарок.

Тогда никто толком не мог понять, что же произошло, но позднее, по рассказам немногих уцелевших очевидцев, удалось воссоздать более-менее полную картину событий. Гадзрубал без особых усилий перешел через Альпы, собрал в Северной Италии галлов и лигуров и, имея теперь под началом свыше сорока тысяч воинов и сорок слонов, двинулся дальше, намереваясь выйти на Фламиниеву дорогу. Однако римлянам удалось перехватить его гонцов — четверых галлов и нумидийца. И тогда Клавдий Нерон принял неожиданное и очень смелое решение. Он распорядился оставить в лагере лишь небольшое количество воинов, строго наказав им как можно громче шуметь и жечь костры, чтобы противник подумал, будто армия консула не тронулась с места, а сам с шестью тысячами пехотинцев и тысячью всадников спешно двинулся на север. Неподалеку от реки Метавр он соединился с армией другого консула — Марка Ливия Салинатора. Все попытки Гадзрубала избежать сражения с превосходящими вражескими силами оказались тщетными. Знающие местность проводники предали его и сбежали ночью, не привыкшие к дисциплине галлы внесли еще большую неразбериху, и Гадзрубал, потратив целый день на безуспешные поиски брода, был вынужден дать бой в крайне невыгодных для него условиях.

Вечер опустил на горы темно-синие тени. Ветер с воем раздувал огни затухавших костров и крутил по земле клубы дыма. Антигон сидел у огня, погрузившись в раздумье, и очнулся только при виде двух ливийцев, робкими шагами приближавшихся к нему.

Оставить сторожевой пост они могли только при чрезвычайных обстоятельствах. Что это были за обстоятельства, Антигон понял через несколько минут, заглянув в принесенный часовыми кожаный мешок. Но первым это сделал Гимилькон. Ноги пупа тут же подкосились, а озаренное красным отблеском лицо вдруг стало пепельно-серым. Грек в свою очередь сунул в мешок руку, угодил во что-то липкое, мельком посмотрел внутрь и отшатнулся.

— Я сейчас пойду к нему, — Лицо его исказилось, окровавленные пальцы затряслись мелкой дрожью.

Быть может, он лишь в уме произнес эти слова, ибо от ужаса едва ли был в состоянии раздвинуть губы. Почти одновременно на него нахлынули воспоминания, сотканные из бесчисленного множества обрывков. Слоны на берегу Тагго, еще недавно мирно жевавшие сено, теснят, давят, поднимают хоботами, швыряют себе под ноги оретанов и веттонов и распарывают бивнями животы их коней. Гадзрубал, низко склонившийся над единственным оставшимся в живых наемным убийцей. Долгий разговор с Ганнибалом о его среднем брате и их предстоящих совместных действиях.

Даже в таком сочетании Антигон ощутил, как ужас каменной плитой придавил лагерь. Лица встречавшихся ему на пути воинов будто разом поблекли, и даже луна вдруг сделалась похожей на яркое пятно.

— Ты оказывал слишком большие почести погибшим врагам, — хрипло сказал Антигон.

Ганнибал выкинул в его сторону руку так, будто держал в ней меч. Едва содержимое мешка оказалось на столе, тело Ганнибала выгнулось, подобно туго натянутому, готовому вот-вот лопнуть луку. Затем оно как-то сразу обмякло, отяжелело и сгорбилось, а единственный глаз стратега вдруг словно расплылся по всему лицу, помутнел и блеснул слезой.

Созил мертвенно побледнел, отточенная палочка для письма выпала из его ослабевших пальцев, и лакедемонянин с тяжелым выдохом воскликнул:

— Ничто уже не спасет от гибели великий Кархедон!

Несколько минут он слепо шарил вокруг себя, затем кое-как встал и задернул за собой полог.

На столе лежала отрубленная голова Гадзрубала. Его покрытое запекшейся кровью лицо казалось спящим, не ведающим скорби и страданий.