– Видел…

– Тогда не противься. Я же тебе добра хочу. Смотри сам. Стоило мне согласиться – мастером назначили, поселили не здесь, в грязи и сырости, а в каменном доме, жратвы вдоволь, женщины из низших – все твои. Чего еще надо?!

– Свободы! Ты давно в песках был? Когда тебя пауки схватили?

– Да почитай дюжину дождей назад, может больше… сейчас и не упомнить, давно это было.

– Вот видишь! Ты уже забыл, что такое свобода, что значит для пустынника это слово – бескрайнее море песка, ветер, солнце. И все это принадлежит тебе. Только тебе, никакой раскорячий Повелитель над тобой не стоит!

– Замолчи! – В глазах собеседника мелькнула тень сожаления о былом, но быстро пропала, остался только гнев и подлый, рабский страх: как бы кто не услышал, не донес Повелителю…

– Вот, вот… Ты уже так привык целовать раскорякам брюхо, что и слушать не хочешь правду! Никогда, слышишь, никогда я по доброй воле ничего не сделаю ни для мохнатых твоих хозяев, ни для их рабов!

В Акмоле создавалось ополчение. Вчерашние ткачи, рыболовы, охотники и лесорубы взялись за копья. По образу обычных охотничьих гарпунов и рыбацких острог работники мастера деревьев Лехмаса в срочном порядке ладили оружие потяжелее, чтобы не сломалось при сильном ударе. Готовые древки сотнями сушились у стен мастерской Лехмаса. По комнатам расхаживали новоиспеченные мастера войны, бывшие охотники песков и теперь уже бывшие чернорабочие. Кое-кому из них понравилась привольная, сытая жизнь, и они прислуживали паукам, чтобы не потерять новых привилегий, чтобы, не приведи случай, снова не оказаться на заднем дворе у отхожего места. Эти не очень старались проявить себя – трудились больше для виду, когда мимо проходила Ная или кто-то из ее младших служительниц. Но были и такие, кто обзавелся в Акмоле семьей, детьми, новой жизнью. Им не так нужны были дополнительные куски еды и теплая лежанка. Они скорее желали защитить своих детей, понимая, что, если в новой войне смертоносцы проиграют, то и их людям-рабам тоже не поздоровится. Они-то как раз следили за работой древорезов тщательно, давали советы, находили остроумные решения.

– Стой, стой, не срезай этот сучок!

– Почему?

– Смотри, где он расположен – у самого конца, там, куда ты будешь крепить жало…

– Ну. Мешать же будет.

– Э-э, нет. Наоборот. Это же самый настоящий упор, лучше не придумаешь. Вот посмотри. – Охотник взял «копье» наперевес, сделал движение, будто втыкает свое оружие во врага. – Видишь? Острие вспарывает хитин, уходит в рану, но недалеко – мешает упор. Тогда копье не провалится внутрь и его легко будет вытащить. Понял?

– А-а-а…

Наконечники старались делать попрочнее. Хрупкий прибрежный песчаник, на котором стоял Акмол, для этого не годился. Потому жала, в основном, точили из костей морских животных и гигантских рыб, что иногда выбрасывало на берег разбушевавшееся море. Пытались делать и из хитина, но он, чрезвычайно твердый, плохо поддавался обработке, а при сильном нажиме – ломался. Да и недолговечным получился бы такой наконечник. Хитин тверд и прочен, только пока насекомое, что носит такие доспехи, живо – мертвый же, он быстро приходит в негодность, особенно на солнце, становится хрупким, трескается. Мастер Лехмас знал, что у Младшего Повелителя для особых нужд хранится немного легендарного металла Прежних – железа. Нынче никто уже не знал, как его изготовить. Старики говорили, что железо раньше «варили», как суп. Мало кто этому верил, но металл оставался недосягаемой мечтой многих мастеров. Тележники мечтали делать из него оси, ткачи – иглы и резаки для раскройки тканей… А еще – лесорубы, деревщики, рыбаки, всех не перечислишь.

Лехмас решил попросить разрешения использовать железо для изготовления наконечников. Но Фефн совершенно неожиданно отказал. Ответ принесла Ная, она же и объяснила раздосадованному деревщику положение вещей.

Железо использовалось только для ремонта кораблей – укрепить вырванную ветром мачту, крепче прошить расшатавшиеся доски бортов. Собственно, на этот случай его и прислали в Акмол из быстро тающих запасов Старого Гнезда. Тяжелые бруски хранились в специальном ящике, предохраняющем от сырости. Драгоценный металл ждал своего мгновения.

– Ходят слухи, что Великий Найл, Правитель из Старого Гнезда, проник в Белую Башню и вынес оттуда секрет изготовления железа, – рассказывала Ная. – Если это так, то, возможно, скоро мы получим много «металла Прежних». Тогда и ты сможешь работать с ним, мастер. А пока запас трогать нельзя.

– Корабли тоже делают из древесины, а считаются чуть ли не главным сокровищем Старого Гнезда, – ворчал Лехмас. – И корабельщики всегда вперед нас, деревщиков, все получают, да еще нос задирают: вы тут, мол, чашки-ложки точите, крысы наземные, а мы вон каких красавцев по морю гоняем.

На центральном дворе Акмола спешно обучались новоиспеченные воины. Многие из них впервые в своей жизни увидели настоящее оружие – смертоносцы косо смотрели на тех, кто держал дома охотничье копье или острогу, постоянно проверяли их, «просматривали» мысли: не замышляет ли сей двуногий смертоубийства? Оружие находилось как бы под негласным запретом. И лишь рыбакам и охотникам было позволено пользоваться им, иногда еще лесорубам.

Теперь, прожив столько лет спокойно в малообременительном рабстве у пауков, сугубо мирные люди, никогда не умевшие сражаться, да и не слишком страдавшие то этого, вынуждены были учиться правильно держать копье. Как гласила древняя поговорка, запретный плод сладок. Может быть. У людей Акмола оружие вызывало лишь страх и недоверие.

– Я тебе говорю, это все проверка!

– Ой, ладно! Вечно тебе мерещится…

– А вот увидишь. Просто так ничего не происходит. Муравьи там или нет – я их не видел, а вот то, что от ворот за нами пятеро бурых во все восемь глаз наблюдают – это точно. Сам посмотри…

– Действительно.

– Вот-вот. Кто палки эти схватит да начнет ими махать направо-налево, сразу попадет смертоносцам на заметку! А потом – и на стол. Так что я их трогать не буду и тебе не советую…

Двор, выложенный обтесанными плитами песчаника, был переполнен людьми. Некоторые еще недоуменно щупали новенькие копья, но большая часть слушала наставления седого крепыша с застиранной матерчатой повязкой на глазу. Велиман-охотник был захвачен дозорами пауков совсем недавно – три дождя назад, но уже успел изведать прелестей жизни у пауков.

Он пытался дважды бежать – оба раза его ловили, жестоко карали. В последний раз, подчиняясь ментальной воле смертоносца, он сам, своими руками выколол себе глаз. Себе в наказание, в назидание другим.

Лишь неожиданно женившись на молодой ткачихе, Велиман почти перестал с тоской смотреть единственным уцелевшим глазом на пустыню. Теперь в Акмоле подрастал его сын, и охотник, в песках слывший нелюдимом и одиночкой, примирился и с долей слуги, и с самим городом. Только добрые чувства к смертоносцам Велиман все никак не мог в себе пробудить, даже когда распоряжением Фефна его назначили мастером войны.

Навыки пустыни еще не успели забыться, и Велиман щедро делился ими с учениками. Только что-то они попадались все больно бестолковые – и копье-то не знают с какого конца держать. Горы мышц – это, конечно, хорошо, но без должного умения и сноровки они помогут своему обладателю разве что красиво умереть в бою. Люди паучьих городов и поселений выглядели мощнее сухих, жилистых пустынников, прокаленных неистовым солнцем и иссушенных сотнями горячих суховеев. Мускулистые тела героических пропорций нравились смертоносцам – они считали, что их рабы должны быть сильными, здоровыми. Главное, чтобы не умными.

Надсаживаясь, Велиман вопил, в сотый раз пытаясь вдолбить в них простейшую истину:

– Ну, куда?! Чего тыкаешь своей ковырялкой ему в лоб, криворукий! Сколько раз можно объяснять – прямо в голову бить бесполезно, все равно не пробьете, хитин слишком крепкий – даже ваших мускулов не хватит. Зато из-за такого глупого удара можете попасть муравью прямиком на жвалы. Копье соскользнет с головы, уйдет в сторону, и вас потянет вперед, точно к его морде. Уяснили? Попробуйте еще раз! Что? Что… Куда?! Сто-оп!