Он нажал четвертую кнопку. Снова темнота, но темнота, в которой можно слышать ровный шум стойкого высокого ветра и чувствовать острый, соленый запах моря. Даже не пытаясь восстановить картину, он знал, что стоит на гребне высокого кряжа, отделяющего пустыню от прибрежной равнины Северного Хайбада, и впервые вдыхает запах моря. Сердце учащенно билось от светлой, возвышенной радости. Спустя секунду он перевел взгляд на зеленую равнину с ее деревьями и кустарником, дальше уходила за горизонт синева моря. Тут перед взором зарябило и потемнело, и вот Найл уже лежит среди ночного холода возле костра, вдыхая древесный дым и слушая протяжную песню, которую тянут заунывным хором матросы. Он понял, что находится все в том же Северном Хайбаде на пути к пещере, чтобы извлечь из нее тело отца, и что отряд расположился лагерем среди той же зеленой равнины, которую он озирал с высоты горного кряжа.
И вот в этом месте произошло нечто странное. Когда он, лежа возле потрескивающего костра, задумчиво слушал пение, его вдруг потянуло в сон. И тут Найл осознал, что его прежнее «я», вероятно, в тот момент уже отключилось и он заметил этот переход в сумеречный мир меж сном и бодрствованием. И вот теперь выявлялись вызывающие тревожное замешательство зыбкие, нечеткие образы, призрачно скользящие перед внутренним взором подобно стеклянистым облакам, и чужие голоса, произносящие бессвязные и вместе с тем странно осмысленные фразы: «Его зелень будет еще упрямее, когда отыщет свой хвост…» Затем голоса будто бы превращались в воду, просачивающуюся в трещины, бессознательного ума Найла, и сбегали в некое подземное озеро тьмы. На Найла это подействовало так, что подкатила тошнота и голова закружилась, а все вокруг словно утратило прочность. Найл резко утопил на пульте кнопку «стоп» и испытал несказанное облегчение, когда возвратился в обычный мир, словно увидел дневной свет после ночного кошмара.
Но любознательность не утихла, и Найл коснулся последней кнопки нижнего ряда под цифрой «20». Результат был столь же неожиданный, сколь и тяжелый. Найла вдруг пронзила безысходная мука и жалость, грянувшая с внезапностью летней грозы или жестокого удара. Он стоял возле входа в пещеру, глядя на безобразно раздувшийся труп отца: черное лицо, застывшие глаза навыкате. Рука с медным браслетом вскинута, словно защищая лицо от клыков разозленного паука.
– Тебе, наверное, надо бы выключить аппарат, – послышался голос старца.
Тот снова стоял возле ложа. Шок от случившегося отнял у Найла столько энергии, что ему стоило труда нажать на «стоп».
– Зачем ты это сделал? – спросил Найл плохо повинующимися губами.
– Электрические импульсы интерналайзера вызывают разрядку у центров памяти. Ты выбрал частоту, связанную с болезненными воспоминаниями.
– Ну и что в этом хорошего? – Найл понимал, что говорит не совсем разумно, но потрясение переплавлялось в гнев.
– Гораздо больше, чем ты думаешь. – Голос у старца был так спокоен и уравновешен, что гнев испарился. – Я бы советовал тебе повторить эксперимент.
– Зачем? – Найл нисколько не разуверился в Стигмастере, но сама мысль вызывала дрожь.
– Потому что можно избавиться от боли. Попробуй.
Напрягшись, словно в ожидании удара, Найл включил устройство и нажал на кнопку «20». Опять нахлынула волна отчаяния при взгляде на искаженное липо отца; на этот раз он обнаружил даже следы от укуса с внутренней стороны руки, где паук ввел яд. Вместе с тем он осознал и то, что жалость испытывает тот Найл, что стоит у входа в пещеру, а уж нынешнему Найлу чувство сейчас передается так, из вторых рук.
– Еще раз. – Голос старца звучал в общем сочувственно.
Когда Найл нажал на кнопку и память возвратилась к началу, еще яснее стал сознаваться разрыв между собою теперешним и прежним. Оцепенение, охватившее Найла прежнего, служило защитой от ошеломляющего прилива эмоций; теперь же эмоции отчасти утратили свою силу, и Найл теперешний перестал ощущать их во всей остроте. Остались гнев, жалость и чувство обреченности: отца больше нет, чему быть, того не миновать.
– Еще раз.
На этот раз даже гнев и жалость утратили силу.
– Еще раз.
Теперь в душе уже только жалость.
– Еще раз.
Жалость остыла в печаль, с оттенком обреченности.
– Еще раз.
Теперь было видно, что и печаль, и огорчение одинаково бессмысленны. Ничего уже не воротишь.
– Еще раз.
Найл покачал головой.
– Больше ни к чему.
Он чувствовал себя на удивление спокойно и умиротворенно; было еще и странное ощущение, будто он за эти секунды значительно прибавил в возрасте.
– Как это получилось у машины? – спросил он.
– Машина здесь ни при чем. Все это сделал твой собственный ум. Любую отрицательную эмоцию можно стереть, дав ей выход.
Найл, к удивлению, поймал себя на том, что зевает. Потрясение уступило место приятной расслабленности. Но в мозгу чувствовалась усталость, какая обычно возникает, если переусердствовать с медальоном. Найл на секунду закрыл глаза, соблазняясь желанием соснуть, но тут вспомнил, зачем сюда пришел, и стряхнул с себя сонливость.
– Ты говорил, я могу узнать об убийцах Скорбо.
– Ты желаешь попробовать непременно сейчас?
– Да, если можно.
– Можно, но я бы все-таки не советовал. Тебе нужно получше освоиться с интерналайзером. Я бы предложил, по крайней мере, другой день.
Найл покачал головой.
– Нет времени. Один из них, судя по всему, все еще находится в городе и к утру может уйти.
– Ну что ж, твоя воля. Ты отдаешь себе отчет об опасностях?
– Опасностях? – переспросил Найл с темным предчувствием.
– Из них ты уже столкнулся с худшей. Отрицательные эмоции.
– Худшей? – Найл не мог сдержать в голосе нотку облегчения.
– Не следует недооценивать отрицательные эмоции, – сказал старец неодобрительно.
– Разумеется, если ты не возражаешь…
– Я не могу ни возражать, ни одобрять.
Найл в очередной раз спохватился, что перед ним не человек, а компьютер.
– Тогда объясни, что надо делать.
– Прежде всего сосредоточься на этом человеке. Попытайся отчетливо его представить. Лучше, если будешь держать при этом в руке кулон. Затем, когда почувствуешь, что готов, нажми кнопку «два», вводящую в состояние альфа, а затем «девять», она усиливает краткосрочную память нескольких прошедших часов. Тогда сможешь начать прием информации. Если это не удастся, попробуй углубить состояние альфа.
Найл вынул кулон из кармана и подержал его, вытянув на правой ладони. Но что толку: в конце концов, не будет же он вот так же держать его во время приема. Поэтому цепочку Найл повесил на шею, и кулон лег на грудь. Затем коснулся второй кнопки. Дремотность возвратилась, в целом ощущение было такое, будто запрокидываешься на спину. Он закрыл глаза и вызвал в памяти лицо мертвого: большие глаза, нос-клюв, покатый подбородок. Секунду изображение было ясным, затем подернулось рябью. Он и тогда-то не очень четко его запомнил, а теперь и эта память потускнела, затертая другими образами. Чем усерднее старался Найл восстановить все детали, тем менее отчетливыми они становились. Он открыл глаза и тронул девятую кнопку. Результат получился ошеломляющий. Он опять стоял в захламленном коридоре, вдыхая специфический запах отсыревшей штукатурки и пыли, и смотрел в те странные темные глаза. Найл напрягся, зная, что сейчас должно произойти. Действительно, ощущение как от жесткого удара в лицо. Тем не менее поскольку Найл все это наблюдал со стороны, то продолжал пристально вглядываться в лицо ударившего и увидел, что его сознанием владеют неуверенность и волнение. Найл даже ощутил невольное сочувствие: незнакомец был один-одинешенек во враждебном городе, окруженный недругами. Безопасность его зависела от того, чтобы не быть узнанным, а теперь его опознали. Он перестал быть охотником и стал добычей…
Из-за плеча человека было видно, как через дыру в потолке бесшумно спускается паук-клейковик. Человек заслышал, как лапы паука коснулись пола, и стал разворачиваться в его сторону. Но не успел этого сделать, как недвижно застыл под хваткой паучьей воли. Через считаные минуты он был пригвожден к полу передними лапами, и в лицо ему прыснула тонкая струйка клея. В этот же момент перед глазами у Найла прояснилось. Понятно, это как раз когда над ним склонился Симеон и стал помогать подняться.
