Глядя в спину лоха того, за восемь каких-то шагов Адмиралов придумал, что скажет. Он так скажет примерно: «Ты меня, братан, извини, я в отношения ваши не вмешиваюсь, но там подруга твоя тебе какую-то хрень в кофе подсыпала. Прости».
Только он подошел, а лох уже отвернулся от стойки и, обеспеченный пачкой «Мальборо», направился к своему столу.
Адмиралов, ища поддержки, посмотрел на своих. Возможно, психотерапевт Крачун и посылал ему ответственные рекомендации в стиле спасительных флюидов, но лицо его в тот миг показалось Адмиралову на удивление отрешенным. Что до Макса и автора пьески про синдромы Обломова, почему-то сидевшего теперь спиной к Адмиралову, то они общались друг с другом, словно и не заметили адмираловский порыв.
Да так и было: позже оба скажут, что даже не поняли, зачем и куда Адмиралов пошел и что сказал прежде, чем куда-то пойти. Максиму, впрочем, кроме слов «спасать надо», будто бы что-то послышалось о «мужской солидарности». Но ни психотерапевт, ни драматург ничего такого не помнили. Драматург не помнил даже «спасать надо» - он, вообще, плохо запоминал реплики.
Крачун потом скажет, что Адмиралов хотел всего лишь остановить руку.
И он будет прав: ничего другого не хотел Адмиралов.
И что не рассчитал силу, скажет потом Крачун.
И будет прав: не рассчитал силу.
И главное, никто не поймет, что это на него вдруг нашло.
Делая свой внезапный рывок от стойки к столу. Адмиралов уже видел, что сейчас будет: глупый полет этой чашечки с вензелем заведения и в воздухе черную подвижную кофейную кляксу. Даже если бы он захотел остановить себя, он бы не смог уже ничего поделать, потому что ничего поделать нельзя, если тебе уже все показано.
Так что он увидел дважды это: полет чашечки и в воздухе черную кляксу.
Реплика «Не сладко», произнесенная тем, тоже образовалась в пространстве, как вполне материальный предает, и медленно поползла, как черная подвижная клякса.
А по руке он сбоку ударил. И в роковой миг непосредственного удара Адмиралов успел почувствовать, как напряжена та рука. Как тот сам напряжен, словно только и ждал, когда оно совершится.
Чашечка взлетела, задев того по носу, отчего стала кувыркаться в воздухе, и упала ей на колени, кофе уже не был горячим, но она закричала, почти как цапля - увидев в воздухе черную кляксу, и не смогла увернуться, а он - это уже Адмиралов видел единожды только, только в первый и только в последний раз - стал грозно распрямляться, как отпущенная пружина, - тот тип, тот лох, тот псих ненормальный, - доставая «Осу» или как ее там, травматический свой...
Он произвел, будет сказано в протоколе, два выстрела, практически оба в упор.
Первая попала Адмиралову в шею, вторую он не почувствовал.
46
Говорить. И это прежде всего. Мы с ним уже давно говорим, не произнося ни звука, и не знаю, на каком языке. Я даже не знаю, о чем. И давно ли. И знает ли он, что я не знаю. Как не может знать, когда он знает все? Или не все? Или ничего не знает? Он глядит в сторону, мой баба, но я-то знаю, что видит. Делает вид, что он удивлен. Типа того: неужели то, что мучило тебя, тебя мучит сейчас, думает он (это я так думаю, что он думает).
А меня ничего не мучит. Я всего лишь должен войти в этот грот.
Ну конечно! Хочет сказать, что я заблудился, пришел не туда. Ошибся тропой. Да ведь тут одна лишь тропинка - вдоль реки! Никуда не свернуть, ни туда, ни туда, никуда!
А с другой стороны - как же так? Если каждому воздастся по вере его, нет ли тут ошибки со мной, вдруг недоразумение это? Да, это верно, я, конечно, в детстве стоял, и подолгу, на голове, но это не моя, совершенно не моя вера... Тут ли быть мне сейчас?
В грот. Он огромен, но не глубок. Стены и свод быстро сходятся к месту осуществленья реки. Вот уж здесь лед как лед - не так, как снаружи. Несколько сделал шагов, а ступать дальше некуда, боком стою, упираюсь левой рукой в ледяной выступ. Холодно здесь. По ту сторону осыпается лед. Вижу, как бьется река, дотягиваясь до моих ботинок. Щель, из которой она вырывается, - в пяти шагах от меня (эти шаги невозможны). Там темно, там ночь, там больше нет ничего в узком пространстве - между водой и ледовым навесом. Приседаю, пытаюсь вглядеться и только вижу одно: вечная ночь, и она извергает с неведомой силою реку. Кусок льда срывается сверху. С шумом плюхнувшись в воду, он мгновенно уносится прочь. Я невольно отпрянул, и на место, где только что был, падает ледяная глыба - с грохотом, не заглушаемым ревом потока, она разлетается на куски. Пятясь, спотыкаясь, поскальзываясь, вижу, как срывается лед кусками: он живой, этот ледник. Он живет своим разрушением.
Мой баба, забыл его имя, занят чисткой чаши для подаяний, сейчас ему, конечно, не до меня. Больше никого тут нет, все исчезли куда-то - в черном и другие паломники, и наших нет никого. Мой товарищ, забыл его имя, он бы мог мне помочь, куда ж он ушел, запропастился? Взобрался-таки на верх ледника? Чтобы пепел из последних конвертов рассеять над истоком реки?
Забыл его имя, занят чашей для подаяний, но я-то знаю, он наблюдает за мной. Он не похож на целителя. Брахман, он никогда не стрижет волосы. Я помню, что одеяние на нем оранжевое, но почему-то теперь не различаю цвета.
Краски исчезли, как люди, как их имена. Нет больше ни красок, ни боли.
Металлический стержень установлен между камней. На перекладинах колокольчики, железяки.
Но не звенят. Ветра нет. Были тучи - и нет.
Ослепительна вершина горы. Бьет свет по глазам.
Дотянуться рукой.
Дин.
Чистый звук.
Дин. Дин.
47
- Доктор! - Дина кричит. - Мизинец!
- Ась?
- У него шевельнулся мизинец!
- Правда?.. Неужели живой?
48
Под собой не чуют ног
Козлик Прыг и козлик Скок.
Хлеба вынесешь кусок:
Козлик Прыг навстречу - скок!
Ну а высунешь язык:
Козлик Скок в испуге - прыг!
XXX
Как-то раз Андрюша Боре
Коробок пустой проспорил.
Говорит Андрюша: «Борь,
Что-нибудь и ты проспорь».
XXX
На спине лежащий Боря
Видит небо голубое.
А Андрюша на боку
Видит белку на суку.
Ну а я на животе.
Удивляясь красоте
Всей природы,
Вижу:
Боря
Видит небо голубое,
А Андрюша на боку
Видит белку на суку!
Тридцать село, на небе тучек.
Двести шариковых ручек.
Днем не виден Млечный Путь.
Оглянуться не забудь.
Два больших зеленых глаза.
Франсуаза. Франсуаза.
Об авторе и книге
Сергей Носов (р. 195, Ленинград) - прозаик, драматург, эссеист. Носова называют главным питерским постмодернистом, его романы входили в шорт-листы премий «Русский Букер» («Хозяйка истории») и «Национальный бестселлер» («Дайте мне обезьяну»); пьесы с успехом идут в театрах («Берендей» поставлен в БДТ им. Г. А. Товстоногова). Каждая книга Сергея Носова - это творческий эксперимент, игра с умным читателем.
Что будет, если отправить в горную Индию на встречу с брахманом Гириш-бабой детского поэта, позитивного психиатра, страдающую от ревности семейную пару и загадочную Франсуазу? Тем более что в Петербурге накануне их отъезда происходили весьма странные события...
«...Роман о странностях жизни, ее внезапностях и причудливости. О неочевидном вреде табакокурения, очевидной пользе пиявок и чудесах Индии. О том, что очень опасно влюбляться в неантропоморфные объекты, равно как и ненавидеть их, но куда бесполезнее откапывать уже закопанное. О том, что некоторым женам нелегко с мужьями. И о том, что жить, вообще, нелегко... хотя с другой стороны - очень даже легко. И если кто-то сам не выбирает дорогу, все равно неизбежно пройдет путь» (Сергей Носов).
Примечания
1. Скорее всего, он читал у Павла Крусанова — в романе «Мертвый язык».
