Им понравится, говорит Макс.
Еще минут десять мы ждем в автобусе. Люба читает книгу. Я спрашиваю Макса: у тебя много осталось? Много не много, а сколько-то есть.
В наш автобус залезает Крачун, а вслед за ним один из перевернувшихся. Кажется, итальянец. У него на лбу заметная шишка, сумка в руке. Его встречают приветливым гулом, он похож на героя. Других подбирают другие.
Остаток дороги я думаю о предприятии Макса. Стараюсь представить заказчиков, это кто ж? Вдовы? Убитые горем родители? Дета? Я думаю о них и не перестаю одновременно восторгаться тем, что вижу: красотой гор и долин. Мне начинает казаться, что Макс меня разыграл. Ничего не могло быть подобного в жизни. Я даже уверен теперь, что все было там на мосту, сплошной розыгрыш. А я и купился, как дурачок. Но и то, что я вижу за окном: Индия, горы - мне тоже начинает казаться розыгрышем. Не уверен, что Макса, но определенно розыгрышем. То ли я вижу, что вижу? И вот уже я не уверен, я ли на это смотрю. Мне ли это увидеть дано. И не остался ли там я, где меня нет - в каком-нибудь разговоре - в прежнем, простом, ни о чем.
Если это реальность, меня к ней возвращает остановка автобуса. Сейчас я узнаю, что дорога в Ганготри так и завершится в самом Гагнготри, упершись в открытые ворота белостенного храма богини Ганга, но дойти дотуда можно только пешком. Въезд на машинах в селение запрещен, да туда и при всем желании не въехать, вернее, въехать-то можно, но не получится развернуться. Перед границей селения небольшая площадка над крутым обрывом, - если как-нибудь потесниться, допустим, подъехать колесами к самому краю, место для стоянки всегда можно найти. Мы выходим из автобуса и оказываемся во власти тех, кто предлагает гостиницы. Переговоры ведет Макс. Потом нас дальше ведут по дороге, превращающейся в узкую улицу - пожалуй, единственный из проходов, который еще можно назвать в Ганготри улицей. С обеих сторон, когда нет справа обрыва, ресторанчики, лавки - продается еда и предметы первой необходимости (кажется, так их называли в моем детстве). По улице движутся два встречных потока людей, - ну, хорошо, хорошо, Франсуаза, поток, сознаюсь, я громко сказал, поток это справа внизу под обрывом - там Ганг. А здесь просто люди идут навстречу друг другу. Подаяние просят на каждом шагу. Нас обгоняет носильщик, тяжелонос. Из-под груза, обернутого полотном, (размеры шкафа) только нога виднеются, - шкаф на ногах бежит сквозь расступающуюся толпу. Тяжелее тем, кто несет сверхполнотелую даму в сиреневом сари, она не способна ходить. Они несут ее вчетвером, кособоко сгибаясь под жердями, давящими на плечи, - дама непостижимым образом заключена в дощатое вместилище, проделанное к этим жердям. Ее лицо спокойно, она уверена в прочности здешнего дерева и крепости мужских позвонков.
Ряд калек. Сидят на земле. Седовласая женщина с красивым лицом вытянула на дорогу ногу с двупалой ступней: большой палец и очень-очень большой - заменяющий сразу четыре. Все тянут руки, у всех перед собой котелки. Один сидит «по-индийски», но с поправкой на то, что не имеет ноги ниже колена. Он читает газету. Деревянная нога с преувеличенно крупной ступней лежит рядом.
Похоже, Макс несколько растерялся. Он не ожидал, что здесь так много людей. Еще месяц назад, полтора, он говорит, здесь не было никого. Большую часть года эти места недоступны. Он заглядывает в лицо едва ли каждому, надеясь узнать моего будущего избавителя (догадайся, от кого, Франсуаза): почему-то я не уверен, что он помнит его в лицо. Подавая седобородому нищему брахману, осведомляется, не знает ли он Гириш бабу и нет ли того в Ганготри. Макса не понимают; похоже, здесь мало кто владеет английским.
Направо проход к пешеходному мосту через Ганг, а мы дальше идем - сквозь наружные ворота храма богини Ганга, куда сама собою приводит дорога (буквально ведущая к храму). Мы хотим снять обувь, но провожатый небрежно машет рукой, дескать, можно, это ж не храм еще, а площадь-двор (а нам не в храм, а в гостиницу). На всякий случай держимся ближе к краю, чтобы не осквернить площадь подошвами. Здесь кто-то в обуви, кто-то без. Оглядываясь на храм и скалу, Люба говорит: сказка! И в колокол ударив (тут всюду колокола, и все ударяют), сказка! сказка! - повторяет Люба. Вниз направо ведут к священной реке ступени, там толпится народ. Но нал! надо выше - по другой лестнице, там невзрачная постройка, это одна из гостиниц; поднимаемся, оставляя за спиной фигуры богов и священных животных.
В двухэтажном строении верхняя половина принадлежит нам; номер, если на доллары, - одна десятка; большую часть моего помещения занимает кровать. Туалет, как тут везде, не европейский, с двумя подставками для ступней, кран, ведро с водой, кувшин, все для левой руки, которой и надо воспользоваться, но есть которой в Индии недопустимо.
Мальчик (Люба назвала его мальчиком, вот он и мальчик теперь) обещает по ведру горячей воды, тридцать рупий ведро. Еще мы соглашаемся на чай, который он откуда-то берется доставить. Командор просит его разузнать о Гириш бабе, в Ганготри ли он. Мальчик предупредительно кивает, но я не уверен, что Макс понят.
Чего мне здесь не хватает, это перил. Особенно когда напоминает о себе горная гипоксия, а у внешней лестнице короткие и высокие ступени. Да здесь все ступени высокие! А если они еще и к стене примыкают снаружи здания, можно не сомневаться, что перил не будет. И возвышающиеся над чем-либо какие-либо площадки для пребывания-стояния-обозрения тоже все без перил. Местные жители шестым чувством предохраняют себя от падений. У нас, равнинных жителей, этого чувства нет. Зазевался, задумался, засмотрелся - и: шагнул в пустоту.
Чем-то еще занимались. Ходили куда-то. Потом, как и раньше случалось уже, стало темнеть.
Доносились песнопения со стороны храма.
Кстати, вот: электричество. Оно отключилось в Ганготри. На местной электростанции, оказывается, вторые сутки проблемы. И только в гостинице на той стороне - та гостиница побогаче - работает дизельная установка: там есть освещение. Вижу, как отблески света играют в несущихся водах. В моей руке выключенный фонарик, - когда обладаешь фонариком (как я обладаю), жить вполне даже сносно, хотя на нашей стороне мрак. Я сижу на площадке, на стуле, который вынес из номера, и смотрю на сверкание Ганга, и слушаю Ганг.
Мальчик, о котором мы совершенно забыли, прибежал наконец (что ли, видит он там в темноте?) и принес нам будто бы чай, но не в емкости типа хотя бы ведерка, а в прозрачном полиэтиленовом мешочке, туго завязанном узелком. Вышли с фонариками Макс и Люба, появился Крачун. А где горячая вода? Воды нет. Не сумела нагреться. Лучше бы горячую воду. Люба сомневается, что этот чай - чай. Мальчик пытается одной рукой развязать пузырь-узелок, он плохо говорит по-английски, чтобы рассеять наши сомнения относительно чая - что и откуда, и почему в мешочке? - но его английского вполне достаточно для того, чтобы воодушевить Макса. Только Макс умеет разбирать этот как бы английский. Оказывается, мальчик узнал: Гириш баба действительно здесь, он живет в Ганготри уже несколько дней (медитирует у водопада), а с рассветом, то есть с этим рассветом, то есть завтра уже, поутру, он уходит вверх по реке - дальше, значит, еще.
Не представляю, как умудрился Макс выудить столько информации из слов мальчика. По мне, так тот повторял все время: Бхуджбаса, Гомукх, Бхуджбаса, Гомукх. Я знаю, что такое Бхуджбаса, радостно объявил Макс. Мы завтра его там настигнем, в этом Бхуджбасе, не ждать же нам здесь, не терять же зря время.
Макс азартен, Макс очень азартен.
Ганготри - священное место, почитаемое как исток Ганга, но по- настоящему исток несколько дальше, за день можно дойти.
Я, наверно, сильно устал. Я не помню, что мы сделали с чаем. Скорее всего я от него отказался, и чай перестал для меня существовать.
Помнишь, Франсуаза, мы с тобой хотели увидеть гималайские звезды. Да, это звезды, я тебе доложу.
Я пытался медитировать или это что-то другое. Словно куда-то исчез и опять появился. Дали свет, и зажегся фонарь на нашей площадке. Я по- прежнему на стуле сижу. Думаю, меня и разбудил этот фонарь тем, что зажегся.