После событий беспокойной ночи, когда Жюстен Ми-нар возвращался с улицы Шапталь вместе с Мегрэ, они остановились у дверей дома, в котором жил Мегрэ.

— Вы женаты? — спросил Мегрэ.

— Да.

— Ваша жена, наверно, волнуется?

— Какое это имеет значение!..

И Жюстен зашел к Мегрэ. Последний записал все показания флейтиста и дал ему подписать протокол. Но тот все не уходил.

— Жена устроит вам скандал… Жюстен повторил с мягким упорством:

— Какое это имеет значение!..

Почему Мегрэ думал об этом сейчас? Ему с трудом удалось выпроводить Жюстена почти на рассвете. Уходя, флейтист с какой-то робостью, смешанной с настойчивостью, спросил у него:

— Вы позволите мне прийти повидать вас?

Он подал жалобу на дворецкого Луи, решительно требуя вмешательства полиции.

Все бумаги были в полном порядке, они лежали на столе у комиссара поверх ежедневных, менее важных донесений.

Никто и никогда не видел, как появлялся Максим Ле Брэ, — он всегда шел коридором и сразу же проходил в свой кабинет, — но все слышали его шаги. И на этот раз у Мегрэ екнуло сердце.

Вся скамья уже была занята посетителями — главным образом бедняками и оборванцами. Он по очереди вызывал каждого из них, выдавал им справки о месте жительства или нуждаемости, регистрировал потерянные вещи или находки, отправлял в камеру задержанных на бульварах нищих или торговцев запрещенными товарами.

Прямо под часами в черном футляре поблескивал колпак электрического звонка, и когда раздастся звонок…

Он рассчитал, что чтение его доклада и жалобы Минара должно занять приблизительно минут двенадцать. Прошло двадцать минут, а его все еще не вызывали. Наконец легкий щелчок звонка дал ему знать, что начальник просит соединить его с кем-то по телефону.

Кабинет Ле Брэ от зала комиссариата отделяла обитая войлоком дверь, заглушавшая даже самые громкие голоса.

Быть может, Ле Брэ уже связался по телефону с Ришаром Жандро, гостем которого он был столь часто.

Вдруг дверь приоткрылась без звонка:

— Мегрэ!

Доброе предзнаменование? Или плохое?..

— Войдите, голубчик.

Прежде чем усесться за письменный стол, комиссар, попыхивая сигарой, несколько раз обошел кабинет.

Наконец, задумчиво положив руку на папку с делами и словно подыскивая слова, он сказал:

— Я прочел вашу бумажку.

— Да, господин комиссар.

— Вы сделали то, что полагали своим долгом сделать. Ваш рапорт составлен очень подробно, очень точно.

— Благодарю, господин комиссар.

— В нем даже я упомянут.

Он жестом остановил Мегрэ, попытавшегося было открыть рот.

— Я вас ни в чем не упрекаю, напротив.

— Я старался как можно точнее записать все сказанное и виденное.

— Да, ведь вы получили возможность осмотреть весь дом.

— Меня водили из комнаты в комнату.

— Значит, вы убедились, что ничего подозрительного нет.

— В комнате, указанной Жюстеном Минаром, тюлевая занавеска была зажата оконными створками, словно кто-то наспех захлопнул их.

— Это могло произойти когда угодно, верно же? Нет никаких доказательств, что занавеска не находилась в таком состоянии уже несколько дней кряду.

— Отец, мосье Фелисьен Жандро-Бальтазар, был крайне удивлен, застав меня в своем доме.

— Вы написали «испуган».

— Таково мое впечатление.

— Я знаком с Жандро — мы с ним несколько раз в неделю встречаемся в клубе.

— Да, господин комиссар.

Комиссара, красивого, породистого мужчину, можно было встретить на всех светских раутах, так как он был женат на одной из самых богатых наследниц Парижа. Однако, несмотря на свой образ жизни, он все же заставлял себя регулярно работать… Веки у него всегда были помятые, у глаз вырисовывались гусиные лапки морщин. Надо полагать, что в эту ночь, как, впрочем, и в большинство других, он спал не больше Мегрэ.

— Вызовите ко мне Бессона.

Бессон был единственный инспектор, которого оставили в комиссариате на время королевского визита.

— У меня есть для вас небольшая работенка, старина Бессон.

Произнося эти слова, он записал на листке блокнота фамилию и адрес флейтиста Жюстена Минара.

— Соберите-ка мне негласные сведения об этом музыканте. И чем скорее, тем лучше.

Бессон мельком взглянул на адрес, расплылся в улыбке, убедившись, что работать предстоит в самом Париже, и пообещал:

— Тотчас же приступлю, шеф. Оставшись наедине с Мегрэ, комиссар изобразил на своем лице некое подобие улыбки и проворчал:

— Ну вот. Должно быть, это единственное, что можно пока сделать.

Сидя за своим черным столом, Мегрэ с неведомым ему дотоле раздражением вот уже несколько часов подряд занимался разбором каких-то замусоленных документов и бумаг, выслушивал скучные жалобы консьержей и объяснения уличных торговцев и продавцов газет.

Самые невероятные решения приходили ему на ум: скажем, немедленно подать в отставку.

Итак, единственное, что, по мнению комиссара, следовало предпринять, — это собрать сведения о флейтисте. А почему бы не арестовать его и не избить?

Мегрэ мог бы также позвонить высшему начальству и даже пойти к нему на прием. Он был лично знаком с Ксавье Гишаром, начальником Сыскной полиции. Тот довольно часто проводил отпуск неподалеку от их деревни, в Аллье, и был когда-то дружен с отцом Мегрэ.

Он не то чтобы протежировал Мегрэ, но тайно следил за ним издали, вернее, сверху, и, по-видимому, именно при его содействии вот уже четыре года Мегрэ то и дело переводили с одной работы на другую, чтобы он на опыте познакомился со всеми пружинами полицейской службы.

«Минар не сумасшедший. Он не был пьян. Он видел, как открылось окно. Он слышал выстрел. И я сам прекрасно видел масляные пятна на мостовой».

Он все это выложит, черт возьми… И потребует…

И вдруг ему пришла в голову одна мысль. Он вышел из комнаты, спустился по лесенке из трех ступенек и очутился в дежурке, где агенты в форме играли в карты.

— Скажите, бригадир, все, кто дежурил этой ночью, уже сдали свои рапорты?

— Нет, еще не все.

— Мне хотелось бы, чтоб вы спросили у них: не заметил ли кто-либо из ваших между двенадцатью ночи и двумя утра машину марки «дион-бутон» в нашем квартале? Шофер в кожаном пальто серого цвета и в больших очках. Был ли кто-нибудь еще в машине, не известно.

Обойдемся без комиссара! «Всякое начатое следствие или наблюдение…»

Он прекрасно знал теорию. Будь то Бальтазар или не Бальтазар, но следствие ведет он.

В полдень сон начал одолевать Мегрэ, но его очередь завтракать еще не подошла. Веки его смыкались. Он по несколько раз задавал посетителям один и тот же вопрос.

Вернулся Бессон. Запах абсента, исходивший от его усов, напоминал о прохладе бистро или о мягком освещении террасы одного из кафе на Больших Бульварах.

— Шеф еще здесь?

Комиссара не оказалось, я Бессон присел рядом с Мегрэ, чтобы составить рапорт.

— Бедняга! — вздохнул он.

— Кто?

— Флейтист.

И Бессон, пышущий здоровьем розовощекий крепыш, продолжал:

— Прежде всего, у него туберкулез. Одного этого уже предостаточно. Вот уже два года его пытаются отправить в горы, но он и слушать не желает.

В сторону площади Сен-Жорж с топотом проскакали лошади. Утром состоялся военный парад на площади Инвалидов, и теперь войска возвращались в свои казармы. В городе все еще царило возбуждение, повсюду реяли знамена, разгуливало множество военных в парадной форме, играли оркестры, пестрая толпа спешила в Елисейский дворец, где давали большой официальный завтрак.

— Они живут в двухкомнатной квартире, окнами во двор. Пятый этаж без лифта.

— Вы поднимались к ним?

— Я говорил с угольщиком, который живет в этом же доме, и с консьержкой — она оказалась моей землячкой. Не проходит и месяца, чтобы жильцы не жаловались на него из-за флейты: он играет с утра до ночи, открыв настежь окна. Консьержка к нему очень хорошо относится. Угольщик тоже, хотя он ему задолжал за уголь. Что же до его матроны…