Как ни был Павлик озабочен и даже испуган, но на мгновение он застыл в немом восхищении. То, что издали, из зеленой густой тьмы, казалось похожим на голый скрюченный кустарник, вблизи, на свету, оказалось сказочно пышным садом. Все стволы и ветви без листьев были сплошь покрыты живыми цветами, звездочками с вытянутыми, как язычки, лепестками всех красок и тончайших оттенков — от нежно-розового до кроваво-красного, от прозрачно-голубого, как дымка, до эмалево-синего и от желто-оранжевого, как золото, до густозеленого, как изумруд. Это были кораллы — то маленькие, тоненькие, извивающиеся веточки, прилепившиеся на боках скалы, то обширные колонии из миллионов крошечных животных-цветков, покрывших своими тельцами мощные отмершие массы предшествующих поколений. И крупные пестрые чашечки цветов у подошвы этих колоний были тоже кораллы, и даже пестрый мох между ними состоял из миллионов и миллиардов крошечных живых цветков.

Сад жил и укрывал в себе — в своих расселинах, тоннелях, гротах, больших и крохотных пещерах, в сплетениях своих стволов и ветвей — большую, яркую, кипучую жизнь. Тучи блестящих, словно отлитых из пестрого, разноцветного металла, рыб — от самых крохотных сардин до крупных, ярко раскрашенных рыб-попугаев — носились, словно тропические птицы, в коралловой чаще. Красивые прозрачные рачки лазили по веткам. Бесчисленные красные, желтые, оранжевые морские звезды медленно передвигались по дну, по скалам, по коралловым стволам, подтягиваясь своими ножками к ближайшим предметам.

Разноцветные офиуры, ближайшие родственники морских звезд с длинными, тонкими, гибкими, как плети, лучами почти кувыркались на коралловом мху, ища добычи. Черные морские ежи, с рассеянными по всему круглому телу голубыми пятнышками, целыми стадами ползали повсюду. Полчища самых разнообразных ракушек и морских улиток местами сплошь устилали дно и коралловый мох. Яркие пучочки и ажурные веточки жабер трубчатых червей выглядывали из их тонких трубочек. Мириады крохотных, окрашенных в яркие и блестящие цвета рачков, червяков, морских паучков, улиток ползали, прыгали, выбегали и вновь прятались в мельчайших щелях, ямках и трещинах, среди цветистой роскоши этих каменных животных.

Застыв на месте, Павлик смотрел широко раскрытыми глазами на эту феерию, на эту бесшумную кипящую жизнь. Но совсем близко от него, при первом его грубом вторжении, вся эта жизнь мгновенно замерла, скрылась, исчезла. Закрылись коралловые цветы, втянулись внутрь их лепестки, попрятались в глубине чащи крохотные рыбки, червяки, паучки. Серая, бесцветная, мертвая пустыня окружала Павлика.

Он поднял голову и над собой, у отвесной скалы, увидел стаю крупных рыб. Это были скарусы — рыбы-попугаи. Красота и гармония их расцветки могли привести в восторг самого строгого ценителя живописи. Природа, казалось, использовала все цвета, все оттенки и переходы, какие только можно было найти на ее богатой, неисчерпаемой палитре красок, чтобы перед этими морскими попугаями потускнела красота самых ярких тропических птиц.

Рыбы-попугаи висели головами вниз, тихо шевеля серовато-фиолетовыми, в нежных красноватых пятнах хвостами, окаймленными белой полосой. Они старательно объедали маленькими толстогубыми ртами нежные коралловые веточки на скале. Порою одни из них с наполненным ртом долго и рассеянно, как жвачку, прожевывали пищу. Немного выше Павлик заметил трех крупных рыб-попугаев, окруженных небольшой стайкой мелких сине-полосатых губанов. Павлик сразу не понял, что делают эти губаны вокруг смирно висевших в воде огромных по сравнению с ними скарусов. Ему показалось сначала, что губаны вцепились в них со всех сторон и хотят разорвать на части. Но, приглядевшись, Павлик неожиданно и громко рассмеялся.

— Парикмахерская! Рыбья парикмахерская! — закричал он, не в силах удержаться от смеха.

Округлые головы попугаев, их щеки и жаберные крышки с плотно сидящими крупными яйцевидными чешуями были покрыты слоем белой коралловой пыли. Казалось, что толстые расфранченные, разодетые в пух и прах баре отдали в распоряжение услужливых парикмахеров свои откормленные, густо напудренные морды. Губаны нежно и осторожно снимали эту коралловую пыль со щек и жабер попугаев, своих богатых родственников, и, очевидно, с наслаждением поедали ее.

В смех и возгласы Павлика, в непрекращающийся поток украинско-русской брани и возмущенных криков Скворешни под шлем Павлика ворвался голос зоолога:

— Чему смеешься, бичо?

И через минуту молчания послышался его тревожный оклик:

— Павлик! Павлик! Где ты? Куда ты девался?

Павлик оглянулся. Он был один. Успокоенная его неподвижностью, вновь расцвела и закипела вокруг него жизнь. Сколько он простоял здесь, зачарованный и окаменевший в этом великолепном, непередаваемой красоты саду? Минуту или час? Где Арсен Давидович? Как найти его теперь в этой чаще? Как выбраться отсюда?

— Арсен Давидович! — дрожащим голосом послал он робкий призыв в зеленое безграничное пространство вокруг себя. — Арсен Давидович!

— Говори, Павлик! — послышался ответ. — Говори, говори! Я слушаю! Где ты? Отключи Скворешню. Он мешает.

— Я среди кораллов. Я отстал от вас, Арсен Давидович, только на минутку. Я не знаю, куда идти…

У него скривились губы, и он неожиданно всхлипнул. Впрочем, он сейчас же закашлялся, так что со стороны нельзя было точно разобраться в этих звуках.

— Бичо, ты не пугайся, стой хладнокровно, не сходи с места. Я недалеко: мы, наверно, только минут пять как разошлись, не больше. Посмотри вокруг себя, Павлик. Я шел через кораллы напролом. Посмотри, не видно ли моих следов: сломанных веток, кустов… Осмотрись внимательнее, бичо.

— Да… нет… Арсен Давидович, — говорил Павлик, беспомощно оглядываясь вокруг. — Они все одинаковы, ветки и кусты. Они все как изломанные… ни… ничего не видно… Арсен… Арсен Давидович…

Последние слова Павлик произнес почти шепотом, прерывающимся голосом.

— Ну, и это не страшно, бичо. Ты только не пугайся. Стой на месте, никуда не ходи. Я сбегаю к Скворешне, помогу ему, а потом — к тебе. Через пятнадцать-двадцать минут я вернусь.

— Хорошо, Арсен Давидович…

— Стой неподвижно, никто тебя не тронет. На всякий случай надень перчатки.

У Павлика сжалось сердце от этих слов.

— Хорошо, Арсен Давидович… на… надену…

— Помни, как обращаться с ними. Включи ток. Лучше всего обнимай врага плотно, обеими руками, обеими ладонями, плотно… Я уже бегу к Скворешне, говорю с тобой на ходу и буду говорить, чтобы тебе не было страшно одному. Если увидишь что-нибудь подозрительное, скажи мне.

Пока зоолог продолжал разговорами развлекать Павлика, мальчик снял сверток с пояса и с трудом, не сгибающимися от страха пальцами развернул его. В руках у него оказались две белые резиновые перчатки не совсем обычного вида: они состояли из трех пальцев — для большого, указательного и одного общего для трех остальных. На вздутой ладони была видна выпуклая металлическая пластинка, и широкие длинные раструбы должны были далеко заходить за кисти рук. Павлик натянул перчатки на руки и пристегнул раструбы особыми кнопками к рукавам скафандра.

«Обнимай врага обеими ладонями», — повторил он про себя.

Он оглянулся вокруг. Какие враги? Кто они? Это, должно быть, что-то ужасное… Барракуда… Акула… Кто еще тут бывает? Барракуда… Акула… Обнять акулу…

Почти не слушая зоолога, он с замирающим сердцем следил за каждой тенью, появлявшейся вдали, в зеленом сумраке.

Проплывали то в одиночку, то целыми стадами разноцветные, нежно пульсирующие медузы. Мелькали рыбы, сверкая яркими красками. Проносились огромными стаями маленькие крылоногие моллюски с широкими плавниками и почти совершенно прозрачными, тонкими и нежными, как хрящ, раковинами. Креветки — изящные и тонкие морские рачки — стремительно охотились за ними и исчезали вместе с ними. Вдали мелькнула голубая искорка, скакнула вверх, упала вниз, встретилась с красной, синей, зеленой… Уже их сотни, тысячи, этих разноцветных, как драгоценные камни, скачущих вверх и вниз, во все стороны искорок. Вот уже все вокруг исполосовано, исчерчено миллионами и миллиардами сверкающих и горящих нитей и точек. Как будто густой дождь из крошечных пурпурных, сапфировых, изумрудных золотых искр вихрем носится кругом. Это был танец сафи-рин, крохотных рачков из отряда веслоногих.