Честен ли я? Даю вам слово, что нет (но это между нами). Вот уже семь лет я держу под спудом книгу, которую совесть велит мне опубликовать. Я знаю, опубликовать эту книгу — мой долг. Во многих других случаях я свой нелегкий долг исполняю, но этот исполнить не в силах. Да, я и сам бесчестен. Не во многих отношениях, по в некоторых. В сорок одном примерно. Безусловно, в одном или нескольких отношениях все мы люди честные — все до единого, — хотя у меня есть основания полагать, что я единственный человек на свете, чей список грехов столь короток. Порою мне даже как-то неуютно в этом возвышенном одиночестве.

Нет, о нет, я не забываю о «неуклонном прогрессе», о том, что «век от веку близится наступление всеобщей праведности и царства божьего на земле». «Век от веку» — поистине головокружительная быстрота. Я (и наш старый мир) не доживем до этого, но не беда— оно придет, оно без сомнения настанет, это долгожданное время. И напрасно вы то и дело иронически извиняетесь за господа бога. Если царство божие на земле должно наступить, стало быть, он этого желает, — и не очень великодушно с вашей стороны ехидничать, что это делается не слишком быстро, меня даже коробят такие шуточки. Между тем несправедливо с моей стороны было бы отрицать, что эти насмешки заслуженны. Если божество чего-либо желает, трудится над этим век за веком — и все еще не видно, чтобы хоть на волос приблизилось завершение его трудов, то мы... нет, мы не смеемся, но лишь потому, что не смеем. Источник «праведности» — наше сердце? Да. А руководит и управляет им наш разум? Да. Так вот, история и предания свидетельствуют, что сердце наше осталось точно таким же, каким было на заре человечества,—оно ничуть не изменилось. Его добрые и злые порывы н их последствия все одни и те же — в библейские времена, в древнем Египте, в древней Греции, в средние века и в двадцатом веке. Ничто не изменилось.

И разум наш тоже не изменился. Он все такой же, как был. На свете есть несколько по-настоящему умных людей и великое множество глупцов. Так было в библейские времена и во все иные времена — в древней Греции и Риме, и в средние века, то же и в двадцатом веке. У дикарей, к какому бы они племени ни принадлежали, средний человек смыслит ровно столько же, сколько средний человек у нас или в любой другой стране. Когда-нибудь, если хотите, я вам это докажу. И среди них тоже есть выдающиеся умы. Могу доказать вам и это, если хотите.

Ну-с, в девятнадцатом веке достигнут прогресс — впервые после «веков и веков», — громадный прогресс. В каком смысле? В области материальной. Чудесные достижения делают жизнь многих людей приятней и удобней, а жизнь многих других — еще тяжелей. Но достигли ли мы большей праведности? Можно ли тут обнаружить хоть малый прогресс? По-моему, невозможно. Материальные ценности изобретаются не ради праведности; по-моему, никак не докажешь, что благодаря им мир стал праведнее, чем прежде. В Европе и Америке (по милости материального прогресса) сильно переменились идеалы и стремления, — но восхищают ли вас эти перемены? Всюду в Европе и Америке идет лихорадочная погоня за деньгами. Деньги — вот высший идеал, все остальное для огромного большинства людей и в Европе и в Америке стоит где-то на десятом месте. Алчность и корысть существовали во все времена, но никогда за всю историю человечества они не доходили до такого дикого безумия, как в наши дни. Это безумие paзлагает людей и в Европе и в Америке, делает их жестокими, подлыми, бессердечными, бесчестными угнетателями.

Возмутилась ли Англия гнусностью войны с бурами? Нет — она была всецело за эту войну. Возмутилась ли Америка гнусностью войны с Филиппинами? Нет — она была всецело за эту войну. Возмутилась ли Россия гнусностью нынешней войны? Нет — тихо и покорно ее приняла.

Стала ли Россия с начала времен хоть на волос ближе к царству божьему? А Европа и Америка, если принять во внимание всеобщее стяжательство и алчность — этот огромный шаг назад? А любая другая страна? Если с первых дней творенья и по сей день люди стали хоть немного праведнее (я, по своей неистребимой честности, сильно в этом сомневаюсь), то этот прогресс охватывает самое большее десять процентов жителей христианского мира (Россия, Испания и Южная Америка, разумеется, не в счет). Стало быть, мы имеем десять процентов от 320 миллионов населения. Иначе говоря, к праведности и царству божию на земле за все время, пока пролетали «века и века», приблизились 32 миллиона человек, а божество смотрело на это с небес, очень довольное делом рук своих. Как видите, миллиард двести тысяч остаются за флагом. Они все на том же месте, где были испокон веков; ничто не изменилось.

NB.Bce эти данные предоставляю вам безвозмездно. Приезжайте поскорее, Джо.

С сердечным приветом

Марк.

82

СЕНТ-КЛЕРУ МАК-КИЛУЭЙ

Пятая авеню, 21, воскресенье утром, 30 апреля 1905 г.

Дорогой Мак-Килуэй,

ваши бесчисленные друзья рады и счастливы. Как я понял из телеграммы, машинист вашего поезда отродясь в глаза не видел паровоза. Что ж, я только могу еще раз возблагодарить недремлющее провидение за то, что оно существует, дабы предвидеть возможные последствия и вовремя послать Огденов и Макинтайров на выручку нашим друзьям.

Как сообщается в официальном правительственном отчете, за прошлый год наши железные дороги убили тысячу двести человек, искалечили и ранили шестьдесят тысяч, и это убеждает меня, что в настоящих условиях одному-единственному провидению не под силу должным образом заботиться о нашем железнодорожном транспорте. Но ведь у нас в Америке всегда так — вечно мы страдаем от нехватки рабочих рук, потому что экономим на заработной плате.

Присоединяюсь к радости вашего семейства и остаюсь неизменным вашим другом

С. Л. Клеменс.

83

ТЕЛЕГРАММА ПОЛКОВНИКУ ДЖОРДЖУ ХАРВИ

Я все еще болен, не то я был бы счастлив познакомиться с прославленными чародеями, которые явились сюда, вооруженные только пером, и при его помощи достигают не меньшего, чем другие — мечом на поле брани. Есть все основания предполагать, что и через тридцать веков историки будут восхищаться этими людьми, которые взялись решить задачу, казавшуюся всему свету невыполнимой, — и решили ее.

Марк Твен.

84

ТЕЛЕГРАММА ПОЛКОВНИКУ ДЖОРДЖУ ХАРВИ

Я все еще болен, не то я был бы счастлив познакомиться с этими прославленными чародеями, которые росчерком пера упразднили, свели на нет, уничтожили все, что завоевано было японцами на поле брани, и обратили трагедию грозной воины в превеселую комедию. С вашего позволения я хотел бы почтительно их приветствовать как моих собратьев-юмористов, — я уступаю им первенство, как и подобает человеку, который от природы не обладал скромностью, но понемногу обретает ее, потратив немало усердия и тяжких трудов.

Марк.

85

ТЕЛЕГРАММА ПОЛКОВНИКУ ДЖОРДЖУ ХАРВИ

Дорогой полковник.

Нет, не приеду, ибо это — пиршество полюбовного соглашения ради; позовите меня, когда будете созывать гостей на тризну.

86

МИСТЕРУ И МИССИС ГОРДОН

Пятая авеню, 21, 24 января 1906 г.

Дорогие друзья,

только что получил извещение о вашей золотой свадьбе и теперь пытаюсь собраться с мыслями и понять, что это значит. Непостижимо! В один миг ваша карточка переносит меня назад в такую даль времен, которую можно измерить лишь астрономическими понятиями и геологическими эпохами. Передо мной встает миссис Гордон — пухленькая, молоденькая, хорошенькая; и чета Янгблад с их двумя малышами, и Лора Райт — эта милая чистая девушка, прелестный цветок наших равнин и лесов. Сорок восемь лет прошло с тех пор!

Тогда жизнь была чудесной сказкой, теперь она — трагедия. Когда мне было сорок три, а Джону Хэю сорок один, он сказал мне, что жизнь становится трагедией после сорока лет, и я с ним спорил. Три года тому назад он спросил, стою ли я по-прежнему на своем; я сосчитал могилы моих близких — и не нашелся, что ему ответить.