Главная прелесть мемуаров Казановы (они не издавались на английском языке) заключается в полной откровенности, с какою он смакует каждую подробность, рассказывает о себе самые грязные, гнусные и постыдные вещи, даже не подозревая их истинной сущности и считая, что они вызовут восхищение и одобрение читателей. То же должен проделать и твой трус. Твои трус должен быть, не сознавая этого, самым подлым и гнусным образчиком человеческой породы, но он должен иногда вставлять несколько слов, осуждающих безнравственность пли безбожие, чтобы читатель рассердился.

Руссо признается, что он занимался рукоблудием, воровал, лгал, подло предавал друзей и был склонен к мужеложеству. Но, рассказывая, он вполне сознает всю постыдность того, о чем идет речь, а твой трус и твой неудачник должны пребывать в счастливом неведении.

Возьмись-ка за одну из этих книг и пришли мне первую главу для замечаний и поправок. Имей в виду, что тебе почти наверняка придется несколько раз рвать и переписывать заново первые главы, пока ты не найдешь верного тона. Потому что человек, который в твоем возрасте пускает в ход такие обороты, как: «Похоже, вроде он хочет вернуться домой» и «Может, тебе лучше одеть сюртук?», совершенно явно лишен необходимого слуха и столь же явно лишен литературных навыков.

Возьмись за одну из этих книг и просто расскажи свою историю самому себе, обнажая до конца все гнусности и ничего не скрывая. Забудь о читателе и обо всем, что может тебе помешать. Если книга будет хорошо написана, на нее будет спрос, а на ту, которую ты пишешь сейчас, в наше время спроса еще нет, так что она может пока подождать.

Кланяйся Молли и всем остальным.

Твой Сэм.

22

У. Д. ГОУЭЛСУ

Хартфорд, 71 марта 1880 г.

Дорогой Гоуэлс,

...повесть доставляет мне такое удовольствие, что мне очень не хочется спешить: жаль дописать и расстаться с нею. Говорил ли я вам когда-нибудь, как она задумана? Действие начинается 27 января 1547 года в 9 часов утра, за семнадцать с половиной часов до смерти Генриха VIII, начинается с того, что принц Уэльский и нищий мальчишка, его сверстник, очень на него похожий (при этом знающий больше раза в полтора, куда более даровитый и наделенный гораздо более живым воображением) меняются одеждой и местами, после чего маленькому законному королю круто приходится среди бродяг и головорезов в глухой части графства Кент, а маленький поддельный король, окруженный роскошью и поклонением, скучает и мается на троне, связанный непривычными строгостями дворцового этикета, — и так продолжается три недели; наконец, 20 февраля, среди великолепия коронации в Вестминстерском аббатстве, туда пробирается оборванец — истинный король, но подлинность свою он не может доказать, пока этого не делает за него король мнимый, вспомнив одну подробность из того, что случилось в первый день; после этого они вновь меняются платьем, и коронация идет новым, законным порядком.

Я стремлюсь передать ощущение крайней суровости тогдашних законов, применив некоторые кары к самому королю и дав ему случай видеть, как закон карает других, — все это объясняет известную мягкость, отличающую царствование Эдуарда VI от правления его предшественников и преемников.

Вы только представьте, я увлек этой детской сказкой даже самую миссис Клеменс. Обычно она строго осуждает мои писания, а если и хвалит, то крайне скупо, — но на сей раз все наоборот. Она обернулась ненасытной вымогательницей, и, как я пи тороплюсь, ей все кажется, что я шипу слишком медленно. А это немалая победа, дорогой сэр!

Вчера вечером, впервые бог весть за сколько времени, мы были в театре, смотрели «Любовь Йорика». Нет слов, чтобы выразить, как это великолепно. Язык так хорош, чувства так прекрасны, интрига так увлекательна, вся пьеса так захватывает, и чарует, и трогает! Но я приложу вырезку из «Карента», там все верно сказано.

А какие хорошие актеры, как правдиво они все играют! Старомодное «ты» ласкало мой слух, ведь это — язык «Принца и нищего». Этим превосходным произведением вы оказали немалую услугу своей родине...

Всегда ваш

Марк.

23

ДЖОЭЛУ ЧАНДЛЕРУ ГАРРИСУ

Элмайра, штат Нью-Йорк, 10 августа 1881 г.

Дорогой мистер Гаррис,

себе вы, пожалуй, еще можете внушить, будто источник жизни в самих сказках, а не в их обрамлении; но не трудитесь понапрасну, убеждая в этом других,— ни одного умного человека, кроме самого себя, вы в эту веру не обратите. В действительности эти сказки — просто груша «аллигатор», которая идет лишь на украшение салата. Дядюшка Римус обрисован преискусно, это такое милое и славное ваше творение; он и мальчик и их отношения друг с другом — это настоящая, отличная литература, они достойны жить сами по себе, и, конечно, это не заслуга сказок. Но хватит — я, кажется, стараюсь убедить создателя таблицы умножения, что дважды два — четыре.

Я много думал вчера и сегодня (полная возможность поразмыслить, так как я лежу в постели с прострелом на нашей маленькой летней ферме, среди молчаливых горных вершин) — и пришел к выводу, что могу вполне уверенно ответить на один ваш вопрос, а именно: выпустите эту книгу подписным изданием. Очень немногие книги, которые относятся к чистой беллетристике, могут разойтись по подписке; но если дядюшка Римус не разойдется, значит, дар пророчества изменил мне. Когда уж книга расходится по подписке, она расходится в количество вдвое, втрое большем, чем при обычной продаже, а доход больше, потому что розничная цена выше.

Вы не спрашивали меня относительно издателя. Если бы вы спросили, я бы порекомендовал вам Осгуда. Осенью его издательство открывает подписку на мою новую книгу...

Приходил доктор и пытался помешать моему рассказу о «Золотой руке», но я все же добрался до конца.

Вслух я, конечно, рассказываю это негритянским говором, иначе нельзя, но я не пытался сделать это на бумаге, — тут вы несравненный мастер, мне так не написать. Просто чудо, как вы и Кейбл умеете передать негритянский и креольский говор. Две важные особенности пропадают в печати: таинственное завывание ветра, то нарастающее, то замирающее, что так легко изобразить голосом; и внушительные паузы, красноречивое молчанье, приглушенный шепот в конце сказки (тут дети обращаются в слух, они сидят раскрыв рот, затаив дыхание, пока внезапное, пугающее: «Она у тебя!» — не заставит их содрогнуться от ужаса).

Старый дядюшка Дэниел, шестидесятилетний раб моего дяди, каждый вечер рассказывал нам, детям, сказки в кухне, у очага (другого света не было), и каждый вечер напоследок мы упрашивали его рассказать про золотую руку. К этому времени в очаге только и оставалось, что зловещие багровые отблески, или мерцали две-три искорки на последней головешке. Мы тесней жались к старику и вздрагивали при первых же хорошо знакомых словах — и, завороженные его рассказом, всегда заново ужасались, когда под конец грозная черная тень в полутьме с воплем кидалась к нам.

Вы только взгляните на сказку — и сразу ее вспомните, она так же общеизвестна, как «Смоляное чучелко». С вашим обычным искусством вы создадите атмосферу, и сказку охотно напечатают.

Как видно, прострел делает человека болтливым, но уж вы меня простите.

Искренне ваш

С. Л. Клеменс.

24

ЧАРЛЬЗУ УОРРЕНУ СТОДДАРДУ

Хартфорд, 26 октября 1881 г.

Дорогой Чарли,

чем я перед тобой провинился, что ты не только сбежал в царство небесное прежде, чем заслужил его, но еще и сам злорадно сообщаешь мне об этом?..

В доме полно плотников и маляров; а в сущности, нам тут нужен поджигатель. Если бы только дом сгорел дотла, мы бы взяли ребят в охапку и сбежали на острова блаженных, и укрылись и целительном уединении кратера Халеакала, и основательно отдохнули бы; ведь там нас не достанет ни почта, ни телефон, ни телеграф. А отдохнув, мы спустимся немного пониже по горному склону и заживем подобно благочестивому туземцу в набедренной повязке - станем питаться толченым таро, будем кротки и смиренны и возблагодарим за такое счастье подателя всех благ, и уже никогда больше не станем обзаводиться домом и хозяйством.