Можно было бы, конечно, поскандалить на эту тему, но я скандалить не стала, и даже сама себе удивилась. Пускай попристают к телохранителям, что-то подсказывало мне, что уж карасевская охрана тут ни сном ни духом, тем более, что всю полезную информацию Лешка Горчаков от них уже получил и зафиксировал в протоколах допросов.
Тем не менее от слишком активного присутствия начальников у меня безумно разболелась голова. Поставив точку в протоколе, я покидала в сумку бумаги и уголовно-процессуальный кодекс, заехала в дежурку РУВД заштамповать свежевозбужденное дело, после чего решительно объявила, что еду домой.
Мигулько, сопровождавший меня в РУВД, удивленно покосился в мою сторону. Хоть он не промолвил ни слова, я понимала, что означает его взгляд: на повестке дня стоял обыск в квартире Карасева, а там — по результатам: если в ходе обыска будет обнаружено что-то, проливающее свет на сегодняшнее убийство, то без следователя не обойтись. Я безропотно написала постановление о производстве неотложного обыска, приколола к нему отдельное поручение нашему убойному отделу и ОРБ одновременно, только предложила Костику сначала попробовать договориться с родственниками, чтобы они пустили сами осмотреть квартиру, — дабы не заморачиваться с судебным подтверждением законности обыска, проведенного без санкции. И помахала им ручкой. Пусть они обшаривают квартиру, фиксируя все на видео, я потом посмотрю.
Уже подъезжая к дому, я подумала, что раньше не отнеслась бы так халатно к расследованию убийства по горячим следам; извиняло меня только то, что мысли мои были заняты исчезновением Нагорного, а задействованная в сегодняшнем убийстве машина его жены прочно связывала два этих события. И я чувствовала, что, раскрутив исчезновение Нагорного, я пойму все про убийство Карасева.
Войдя в квартиру в десять минут второго, я застала потрясающую идиллию: мои мужчины сидели на диване плечом к плечу, законный супруг доктор Стеценко увлеченно читал газету «Спид-инфо», а великовозрастный ребенок не менее увлеченно играл в «Плейстейшен».
Сил ругаться уже не было; я подошла к ребенку и попыталась укоризненно на него посмотреть. Помню, что моей маме это удавалось, она никогда на меня не кричала, просто смотрела так, что хотелось немедленно сделать все, что нужно родителям, и даже больше, стать образцом для подрастающего поколения, всегда говорить правду, одеваться так, чтобы нравиться пожилым родственникам, и получать одни пятерки. Именно под этим взглядом я уже в сознательном возрасте долго не разводилась с мужем, созрев для этого в душе, но боясь огорчить маму.
Но то ли мой уставший взгляд не обладал достаточной силой, то ли у поколения «пепси» выработался стойкий иммунитет против родительской воли… В общем, максимум, чего я добилась, — это бурчания ребенка, чтобы я отошла и не загораживала собой экран.
Понимая, что явившись домой глубокой ночью, смешно проверять, мыл ли ребенок уши и сделал ли уроки, я попыталась хотя бы запихнуть его в постель. И потерпела сокрушительную неудачу. Не отрываясь от экрана, сын мне просто сообщил, что спать не хочет, поэтому не считает целесообразным ложиться в постель. И более уже на меня не отвлекался. Я произнесла краткую, но доходчивую речь про значение режима в жизни подростка, но на пятой минуте ораторства вдруг обнаружила, что меня с интересом слушает муж, отложив газету, а ребенок даже не делает вид, что обращает внимание на то, что я говорю. Поэтому я замолкла на полуслове и стала просто разглядывать сына, благо не так часто удавалось мне это сделать.
С грустью отметила я изменения во внешности Хрюндика, произошедшие за последние несколько месяцев. Во-первых, он перестал стричься и отрастил непотребную челку, которую по утрам старательно вытягивал к кончику носа. Во-вторых, проколол себе нижнюю губу и сделал пирсинг, не без влияния некой девочки-одноклассницы, которую я про себя прозвала «белобрысой лахудрой», хотя та пока еще ни в чем передо мной не провинилась.
Правда, о пирсинге он мечтал давно и регулярно ныл, чтобы я финансировала эту акцию, и, в конце концов, я сдалась, посчитав, что запрещать это невинное, в общем-то, мероприятие бессмысленно, пусть сделает себе дырку в губе, засунет туда этот самый пирсинг, поносит и в конце концов поймет, как это смешно и неудобно.
Однако, проколов губу и заполучив туда какую-то сомнительную серьгу с шариком, мой безалаберный ребенок проявил чудеса организованности: в точном соответствии с данными ему в салоне инструкциями приобрел перекись водорода, ватные палочки, какие-то таблетки со сложным названием, растворял их в строгой пропорции и двадцать раз в день промывал свою дырку в губе. И ведь хватало же терпения! Вот если бы это терпение, да на мирные цели, мечтала я, но на выполнение домашних заданий такая организованность не распространялась. И неудобств, причиняемых наличием постороннего предмета в губе, он, казалось, не замечал. Время шло, а он все не разочаровывался в пирсинге.
И вот, с тоской созерцая вульгарнейшее металлическое кольцо в губе Хрюндика и размазанную по глазам челку, я как-то отстраненно подумала, что мне понадобится немало душевных сил, чтобы признать за своим ребенком право выглядеть так, как ему хочется. Да, длинные лохмы выглядят неопрятно, но это с моей точки зрения. Когда я пытаюсь довести это до сведения ребенка, он мгновенно парирует, что ему вот не нравится моя прическа, и хоть ты тресни. Справедливости ради следует сказать, что лохмы чистые, голову он моет регулярно.
Вот удивительно: я ведь прекрасно помню, как боролась со старшим поколением за то, чтобы мой внешний вид соответствовал не бабушкиным представлениям о приличной барышне, а представлениям моих друзей о современной девушке. Когда я училась в девятом классе, бабушка сшила мне юбку, которая была всем хороша, кроме длины. Прекрасно понимая, что в дискуссии вступать бесполезно, я как отличница по предмету «Домоводство» тихой сапой укоротила юбку на десять сантиметров, тщательно отгладила и повесила в шкаф; через пару дней вытащила ее, надела и убедилась, что укоротила мало, юбка по-прежнему была мне длинна.
Соображая, почему же я плохо смерила, я снова проделала ту же операцию, не забыв отгладить. На следующий день юбка снова оказалась мне длинна. Тогда я не обладала следственным опытом, поэтому еще раза три выполняла художественный шов и утюжку, прежде чем до меня дошло, что мы с бабулей занимаемся шитьем по очереди. Моя мудрая бабушка усекла факт потрясения основ, но не стала скандалить, видимо, рассудив так же, как и я, — мол, бесполезно дискутировать, этому поколению хоть кол на голове теши, и заботливо выпустила то, что я накануне старательно укоротила (благо я подгиб не обрезала, а подшила).
Справедливости ради надо сказать, что мои представления об оптимальной длине нарядов в тот момент были за гранью приличий. Вырвавшись от предков в стройотряд, я первым делом отхватила подол у прелестного польского платьица — наученная горьким опытом, я уже не подшивала лишнее, а безжалостно отрезала. И хватанула ножницами до такой степени, что на фотографии, сделанной влюбленным в меня мальчиком, из-под платья отчетливо видны плавки от купальника.
Ну и чего же я, особа с небезупречной юностью, в итоге хочу от своего великовозрастного балбеса с детской рожей и волосатыми ногами? Чтобы он модельно стригся и по дому ходил в галстуке, как добропорядочный яппи? Этого не будет, у него абсолютно другая концепция стиля.
За этими раздумьями чело мое разгладилось, и в тот самый момент, когда мой взгляд утратил какую бы то ни было педагогическую осмысленность, мой сыночек зыркнул в мою сторону, быстро свернул игру, с фантастической скоростью почистил зубы и нырнул в постель.
Опустившись без сил в кресло напротив Сашки, я вытянула ноги и спросила, почему ребенок не был загнан в постель в надлежащее время. Сашка виновато объяснил: мол, ребенок клялся, что завтра ему ко второму уроку, апеллировал к тому, что он «сова» и физиологически не может ложиться спать рано и был так убедителен, что Стеценко поддался на провокацию и разрешил лечь спать тогда, когда организм этого захочет.
