На пятой минуте перечисления Лешка просто забрал у Зои трубку и спросил, какого черта я, имея мобильную связь, отключила телефон и ушла в подполье?

— Леш, я забыла про телефон. А с утра вообще в тюрьме была, Барракуда велел тебе кланяться.

— Протоколы у него подписала?

— Подписала.

— По краже поговорила?

— Поговорила. Отрицает, и довольно убедительно.

— Чем мотивирует?

— Бабушкой-блокадницей.

— Чего? — удивился Лешка.

— Я тебе с Зоей передам протокол его допроса, почитаешь.

Я спросила Лешку, как его нога, порадовав тем, что весь следственный изолятор уже знает про его травму.

А Лешка сказал, что хахаль здешней медсестры — той самой, с людоедскими манерами — меня знает, я его якобы допрашивала.

— Ага, Лешка, — засмеялась я, — уголовный мир сжимает вокруг тебя свои кольца?

— Да нет, этот хахаль — бывший работник милиции.

— Фамилия?

— Киреев.

— Не знаю такого.

— Вспомни хорошенько.

— Ладно, заеду к тебе, поговорим.

— Он тебе привет просил передать. Кроет тебя на чем свет стоит, говорит, ты его допрашивала три часа.

— Да не знаю я такого, — прервала я Лешку, но он продолжал.

— Ты дослушай; говорит, ты его три часа допрашивала, не выпуская изо рта сигарету.

Я хихикнула.

— Тогда понятно. А самогон из большой бутыли я не прихлебывала?

Попрощавшись с Лешкой, я начала прозванивать всех по вышеприведенному списку. Сначала позвонила маме, и узнала, что сыночек мой проболтался относительно истинных причин его эвакуации из дома, поэтому мама, в течение целого дня не сумев застать меня на работе, сходит с ума от страха, воображая, что маньяк уже напал на меня, разрезал на кусочки и развеял по ветру. Так, с мамой я провела профилактическую беседу, убедила ее в том, что до кусочков еще дело не дошло, и что не родился еще маньяк, способный справиться со мной. Маму я относительно успокоила.

Следующим в списке, по старшинству, был шеф. Я осмелилась побеспокоить его дома, услышала, что дело об убийстве оперуполномоченного стоит на контроле в городской прокуратуре, поэтому до отъезда к командировку я должна представить развернутый план расследования, назначить основные экспертизы, а завтра к девяти утра мне следует быть в городской с рапортом, содержащим подробное обоснование необходимости проведения следственных действий лично мной в Коробицине, поскольку наш зональный настаивает на том, чтобы в командировку ехал оперативник, а не я. Шеф же считает, что целесообразно ехать мне, а я должна доказать это руководству. Так, если в девять мне нужно быть в горпрокуратуре (не понимаю, что изменится, если я там буду не в девять. А в десять, например), то не позднее половины девятого нужно поймать шефа, чтобы он завизировал мой рапорт. Я уж не говорю о том, что этот рапорт нужно составить.

Теперь, по логике вещей, надо связаться с Костей Мигулько. Но сначала я набрала номер нашего экспертно-криминалистического отдела. Мигулько еще долго будет торчать на работе, а Федорчук вот-вот уйдет, если уже не ушел. А если он меня искал, то значит, у него что-то важноe. Tрубку в ЭКО долго не снимали, я уж решила, что упустила Федорчука, и расстроилась. Но тут мне ответили, к телефону подошел сам Гена и сказал, что торчал на работе специально, ждал моего звонка; отчаялся и собрался домой, но уже с лестницы услышал телефон, пришлось вернуться, о чем он не жалеет.

— Маш, я чего тебя искал, — Гена, как обычно, говорил тихо и обстоятельно, — я тут исследовал записку из квартиры актрисы. Может быть, тебе будет интересно?

— Будет, — мгновенно подтвердила я.

— Я почему-то так и подумал. Пальцев на ней огромное количество. Но старых. Пальцы разные. Ты не забудь мне заслать ее дактило-карту.

— Геночка, если дело возбудим, зашлю обязательно.

— А что, дело не возбудили? — удивился Гена.

— Пока нет.

— Странно. Там же типичное убийство. Я усмехнулась.

— Похоже, Гена, ты один так считаешь.

— А ты?

— А я пока сомневаюсь. Но думаю, что там действительно убийство.

— Вот видишь. И еще одного человека я знаю, который готов это убийство раскрывать.

— Ты про Петра Валентиновича, что ли?

— Ну да. Между прочим, ты к мальчику присмотрись, с ним в разведку пойти можно. Он уже ко мне прибегал, интересовался, чего я выжал с места происшествия. А вот ты не удосужилась пока.

— Я вообще-то тоже не груши околачивала, — обиделась я.

— Пошутил, — невозмутимо сказал Гена. — Так вот, слушай дальше про записку.

— А что, еще не все?

— Да нет, это только начало. Я еще почерк посмотрел, у меня допуск есть на почерковедение.

— Она писала?

— Она, без сомнения. Только очень давно. Я насторожилась.

— Что значит — давно? Почерковедение почерковедением, а чтобы определить давность исполнения документа, нужна другая экспертиза. И потом, за два дня ты давность не определишь, там методика очень трудоемкая, требует времени.

— Конечно, я тебе заключения за два дня не напишу. Я посмотрел предварительно, но думаю, что коллеги подтвердят мои догадки. Этой записке не меньше двух лет.

Я помолчала, и Гена забеспокоился.

— Маш, ты где?

— Я здесь. Ген, знаешь, что самое смешное? Я сегодня подумала, что мне нужен реквизитор из съемочной группы фильма «Сердце в кулаке». Интересно, кто писал предсмертную записку героини? Помнишь, там актриса оставляет записку «Меня никто не любит, я должна умереть»? Эта записка в кадре.

— Нет, Маша, самое смешное — это то, что у меня в видике кассета с фильмом «Сердце в кулаке», — поделился Гена. — Я сегодня сделал стоп-кадр на записке и провел сравнительное почерковедческое исследование. Та записка, которая использована в фильме, написана рукой самой Климановой.

— Я так и думала. Поэтому у меня к реквизитору вопрос — а куда потом записка делась, после того, как фильм сняли?

— Маш, ты можешь даже не искать реквизитора, я тебе и так скажу. На записке, использованной в фильме, имеется ряд характерных особенностей: почерка, расположения текста на бумаге, качества красителя и так далее.

Совпадений по этим параметрам с нашей запиской достаточно для категорического вывода…

— Что это та самая записка?

— Да, — просто ответил Гена.

— Нет, реквизитор мне все-таки нужен. Мне интересно, записку сразу сперли, два года назад, или уже сейчас?

Сашка, с любопытством прислушивавшийся к моим репликам, и, очевидно, хорошо понимавший, о чем идет речь, тихо заметил:

— А ты не допускаешь, что записку тогда, на съемках, взяла себе сама Климанова? Может, она собирает реликвии какие-нибудь с фильмов, в которых снимается?

— Ген, извини, — я закрыла трубку рукой и повернулась к Сашке. — Никакого архива мы у нее не нашли.

— Это ты с кем обсуждаешь секретную информацию? — ревниво спросил Федорчук.

— А ты еще не понял? С доктором Стеценко, — услышав это, Гена сразу успокоился.

— Гена, я поняла. Но у тебя на такие исследования допуска нет?

— В принципе, у меня есть допуск на техническое исследование документов, просто для такой» экспертизы у меня возможностей нет.

— Ген, а куда назначать? Это Москва делает?

— Поскольку речь идет о старом документе, давностью более года, это тебе специалисты в региональном экспертном центре сделают, у нас. А Москва делает давность до года.

— А почему? — удивилась я.

— Вот такое у них. распределение. Так что вези в региональный центр.

Да, Гена Федорчук меня озадачил. Неужели еще тогда, два года назад, кто-то стибрил записку-реквизит, имея дальний прицел на инсценировку самоубийства Климановой? Хотя можно допустить и такой вариант: кто-то утащил со съемок записку, собираясь воспользоваться ею немедленно, тогда же. Но почему-то не смог. Или не захотел. Или отпала нужда. А теперь опять появилась. Тогда надо признать, что похититель реквизита — весьма дальновидный субъект, с недюжинным терпением.