— Ей уже во время съемок стало хуже, — продолжал Латковский.
— В чем это выразилось? — я старалась говорить участливо и терпеливо.
— В чем? В ее нервозности. Правда, режиссер, олух, только радовался. Генка Фиженский, знаете? Он все приговаривал, что Татьяна ему выдает такую рефлексию, без всяких репетиций… А она эту рефлексию из своих нервов выкручивала. А потом, после съемок, вообще в больницу попала. Ей бы уже тогда, до съемок, полечиться, а Фиженский ей только димедрол мешками покупал. Послушайте, вы что-нибудь собираетесь делать с этим маньяком? — его голос зазвучал умоляюще. — Вдруг это он убил Татьяну? Вы не думали об этом?
— Знаете, Андрон Николаевич, мы его, конечно, попробуем найти. Но вряд ли он убил Татьяну Викторовну. Во-первых, как бы ему удалось войти в квартиру? А во-вторых, если бы он знал, что она умерла, то не звонил бы сейчас.
— Не факт. — Латковский опять опустил голову на руки. — Если это псих, то оставьте логику в покое.
— Вы собирались звонить кому-то, — очень кстати напомнил Петр Валентинович.
Латковский некоторое время непонимающе смотрел на него, потом встряхнул головой.
— А… Да-да, спасибо, что напомнили.
Он стал набирать номер, а я тем временем показывала понятым, где нужно расписаться, краем уха слушая, как Латковский сухо и по-деловому сообщает кому-то о смерти Татьяны Климановой и решает вопросы организации похорон. Когда он, закончив третий по счету разговор, положил трубку и передохнул, я рассказала ему, куда и когда следует обращаться для оформления документов.
— Завтра с утра подойдите ко мне в прокуратуру за разрешением на захоронение, но предупреждаю, что кремация не будет разрешена.
— Нет, я не собирался ее кремировать, мы ее похороним на кладбище, в могилу к ее родителям, там есть место. А вы что, завтра работаете?
— А почему нет? — удивилась я, но вошедший на кухню Стеценко пихнул меня в бок и шепотом сообщил, что завтра суббота, в связи с чем и труп будет вскрыт только в понедельник, не раньше.
— Ох ты, а я совсем забыла! Тогда в понедельник с утра приходите. — Я хотела сначала попросить Латковского проверить, не пропало ли что-нибудь из квартиры, но потом решила, что сделаю это позже, после того, как труп увезут.
Пусть Петр Валентинович опечатает квартиру, а в понедельник вместе с Латковским заедем сюда и все осмотрим.
Отведя в сторонку Петра Валентинович», я шепотом отдала ему распоряжения — дождаться спецтранспорта, которому сдать труп с документами, после чего опечатать квартиру, а в понедельник прибыть ко мне за дальнейшими указаниями.
Бурова я отпустила домой, но он сказал, что вместе со мной доедет до РУВД, — мне ведь все равно надо туда заехать, зарегистрировать материал в книге учета происшествий и преступлений. Он вызвал машину, бедный Петя остался дежурить в квартире рядом с трупом; Латковский сказал, что дождется труповозов, но пойдет ждать к соседям, они активно его звали, и я рассудила, что так будет правильно.
Как только закончился осмотр, я осознала, что у меня безумно болит голова.
Конечно, поесть я так и не успела, а вспомнила об этом только сейчас. И под ложечкой заныло… Гастрит; а может, уже язва.
Дружной стайкой мы вышли на лестницу, и Петр Валентинович, прощаясь со мной до понедельника, тихо спросил:
— А что мне делать завтра? И послезавтра?
Я потерла виски — было такое ощущение, что голова сейчас отвалится.
— Отдыхать, Петр Валентинович.
Он непонимающе посмотрел на меня.
— Как отдыхать? А убийство?
Я не смогла сдержать улыбки, и тут же сморщилась, потому что от такого бурного выражения эмоций по черепу прокатилась болевая волна.
— Какое убийство, Петр Валентинович? Скорее всего несчастный случай. И вскроют только после выходных. Так что отдыхайте.
— Мария Сергеевна, — Петруша притормозил и ухватил меня за рукав, — а маньяк?!
— Какой маньяк? Ах, это который звонил? Петр Валентинович, успокойтесь, наверное, просто поклонник сдвинутый. Из другого города звонил, раз так долго не могут установить его координаты.
— Нет, — Петр Валентинович упорствовал, — этот звонок наверняка связан со смертью потерпевшей. Мы что, так и будем бездействовать?
Я прислонилась к стене, провожая взглядом Бурова и Стеценко, уже миновавших два пролета. Стеценко, медленно шагая вниз по ступенькам, призывно смотрел на меня — мол, ждать или как?
— Иду, — сказала я в пролет. Оставалось либо плюнуть на Петрушины чувства и уйти, навек подорвав в молодом оперативнике доверие к прокуратуре и убив веру в справедливость, либо задержаться и разъяснить ему диалектику бытия.
— Хорошо, Петр Валентинович. Сделайте, пожалуйста, поквартирный обход.
Может, жильцы видели, как к Климановой кто-то приходил. Только обходите не сегодня ночью, люди спят уже. Завтра с утра. И тщательно; если кого-то дома нету, узнайте, когда будет, и вернитесь в эту квартиру.
Петр Валентинович кивнул, хотя по лицу его было видно, что он ожидал большего. Ему хотелось прямо сейчас мчаться и задерживать. И он явно подозревал, что задание про поквартирный обход — просто способ отделаться от него. Недалек был от истины.
Еще раз потерев виски, я стала медленно спускаться. Каждая преодоленная ступенька отзывалась в голове волнами боли. Это, конечно, хорошо, что Петя такой энтузиаст; но надо трезво смотреть на вещи. Возбуждать в таких случаях уголовные дела об убийствах — это слишком большая роскошь. Пока что больше доводов в пользу самоубийства неуравновешенной дамочки. Личная жизнь не задалась, нервишки пошаливают, и винить, в общем, некого. А все эти загадочные звонки — не более чем фон. Ну, звонил кто-то, ну, молчал в трубку. Так это не преступление. Сегодняшняя реплика — мелкое хулиганство, вот и все. Тем более, что сказал он это мне, а не Климановой. А говорил ли он это ей — мы никогда не установим, если только псих не явится с повинной.
Интересно все же, почему она не поставила на телефон определитель номера?
Самой было не справиться, а попросить некого? А как же господин Латковский с его хорошим отношением? Тьфу, я даже споткнулась на ступеньке, увлекшись.
Нечего забивать себе голову лишними проблемами. Если при вскрытии подтвердится факт отравления димедролом, то ни один прокурор не даст возбудить дело об убийстве. Я заранее знаю, что скажет шеф, если я приду к нему с постановлением о возбуждении дела: данных, указывающих на преступление, нет. Отсутствие в квартире ручки, которой была написана предсмертная записка, отсутствие рядом с трупом стакана или чашки, из которой запивались таблетки, телефонный звонок и прочие мелочи меркнут перед тем обстоятельством, что насильно актрису никто димедролом не кормил. Иначе были бы повреждения.
Мужчины ждали меня в машине. Милицейский УАЗик домчал нас по пустым ночным улочкам до РУВД, водитель выразил готовность отвезти медика в главк, пока я штампую материал, но Буров его осадил и предложил нам со Стеценко зайти к нему в кабинет, пообещав, что потом отправит доктора в главк в лучшем виде.
Пообщавшись с дежурным по РУВД, я поднялась в убойный отдел. Там было пусто, все кабинеты наглухо закрыты, кроме одного — оттуда вырывался свет и слышалась негромкая музыка. Это был кабинет ушедшего на пенсию старого опера Кужерова, куда, судя по всему, и заселился новый рекрут отдела по раскрытию умышленных убийств.
Буров и Стеценко сидели на ободранном диване и чокались пузатыми бокальчиками. Не успев выпить, они одновременно оглянулись на меня. Буров вскочил и достал из шкафа третий бокальчик. Я машинально отметила, что в убойном отделе давно не пили из такой хорошей посуды. Прежний хозяин кабинета имел один граненый стакан на все случаи жизни, включая гигиенические нужды. Еще я отметила, что кабинет чисто убран, наиболее поврежденные и засаленные участки стены прикрыты плакатами и календариками, а на окне появились горшки с цветами.
И лампочка вкручена намного более сильная, чем раньше, отчего кабинет сразу стал уютнее.