Победа! Первая победа, да ещё над превосходящим по численности врагом! Вся наша шестёрка в сборе, а противник не только не смог нанести бомбардировочного удара, но и потерял четыре самолёта, один самолет сбил мой ведомый В. Муравьев. Трудно передать, с какой радостью встретили нас на аэродроме. Мы убедились, что противника можно хорошо бить. Кожедуб предупреждал, что следующий бой может быть значительно труднее. Враг, вероятно, изменит боевой порядок групп, его лётчики не будут столь беспечны. Он призывал не терять бдительность, настойчивей учиться мастерству меткой воздушной стрельбы и полнее использовать хорошие качества своих самолётов. Жизнь довольно скоро подтвердила слова Кожедуба. Поняв, что пора безнаказанных налетов в этом районе фронта проходит, американское командование изменило многое в практике боевого применения своих истребителей и бомбардировщиков. Они увеличили состав вылетающих за линию фронта групп, перешли к трёх–, а порой и к четырехъярусному построению боевых порядков. «Летающим крепостям» стали давать семи– десяти кратное истребительное прикрытие.

В этих условиях для достижения победы нашим летчикам мало было личной смелости и отваги, нужны были выдержка, хладнокровие и опыт. Не обладая еще в полной мере этими качествами, лётчики соседнего подразделения вынуждены были удовлетвориться ничейным исходом боя, хотя обстановка для них вначале была очень благоприятной. Они перехватили пятерку бомбардировщиков противника в то время, когда прикрывающие их истребители далеко ушли вперёд. Стараюсь использовать этот момент, наши лётчики, как потом рассказывал участник боя Н. Антипов, сразу кинулись в атаку. Но излишняя поспешность в построении манёвра, неумение определить дистанцию открытия огня (цель непривычно большая) привели к тому, что первая и вторая атаки оказались безрезультатными. Тактически выгодный момент был упущен. К району боя подошли вражеские истребители. Правда, наши летчики неплохо провели схватку с ними, не потеряли ни одного самолёта, но и сами не сбили ни одной вражеской машины.

Детальный разбор этого, да и других боёв, усиленные тренировки в построении манёвра и определении дистанции огня были большой школой для всех нас. Мы непосредственно в боях убедились, что вражеские летчики смело вступали в бой, если их было вдвое или втрое больше. Они становились особенно нахальными, если им удавалось сбить хотя бы один наш самолёт. Но картина резко менялась, если начинали гореть вражеские машины. В таких случаях летчики противника даже при большом преимуществе торопились покинуть район боя. Накапливая опыт, наши лётчики с каждым днем действовали все более искусно. Потери американцев росли. Американское командование, убедившись, что одного численного превосходства недостаточно, стало пополнять свои группы специально подготовленными пилотами, начало применять методы так называемого двойного удара. Суть этого метода была довольно проста. В заданный район сначала прилетала группа из 24–30 машин. При встрече с нашими самолётами они на большой скорости выполняли одну атаку и вне зависимости от её результата уходила с опредёленным курсом в строну моря. Через одну-две минуты в этот же район приходила вторая группа самолетов противника. Она атаковала на пересекающихся курсах наши машины, преследующие первую группу, а затем также на большой скорости выходила из района встречи. Пока наши летчики отрада вторую атаку, первая группа самолетов противника успевала набрать высоту над морем и возвращалось в район воздушного боя. Они поняли, что нам запретили ходить над морем. Кроме того, они активно стали применять ловушки: одна или две пары наиболее опытных летчиков, отрываясь от основной группы самолётов, выходили вперед. Создавалось впечатление, что они отстали от того отряда, который уже покинул район воздушного боя. Но как только наши самолёты устремлялись за ними, на них сверху бросались две–три четвёрки вражеских истребителей. Вскоре мы разгадали хитрость противника, научились вести круговое наблюдение поясной осмотрительностью и бить самолёты противника на манёвре. Митусову удалось именно с манёвра сбить три вражеских истребителя.

В мае нас усилили полнокровной истребительной дивизией Лобова. Впоследствии он стал командовать корпусом. А командование этой дивизией принял Куманичкин — хороший друг Кожедуба. Дивизия пришла в полном составе со средствами обеспечения и людьми для обеспечения полнокровной боевой работы. Базировалась она на соседнем аэродроме. Жить нам стало веселее. Нагрузку в вылетах мы разделили с ними, а часто и все вместе вылетали. Тогда американцы улепётывали во все лопатки в спасительный для них район над морем. Взаимодействовали мы с куманичкинцами, как говорят, на высшем уровне. Один раз наши летчики выручили Лобова в воздушном бою, когда его одного пытались зажать «Сейбры». Четверка наших истребителей, пилотируемые Вишняковым, Милаушкиным, Крамаренко, Феоктистовым в бою с шестнадцатью вражескими самолётами над мостом через реку Чхон-Чхон-Ган уничтожила шесть самолётов врага и одновременно выручили товарища, попавшего в беду в этом районе. Смелость и отвага, настойчивость и готовность пойти на риск в наших авиационных подразделениях были массовым явлением. Взаимная выручка в бою — это закон для истребителя… Сам погибай, а товарища выручай. Взаимодействие наше ещё подкреплялось и личной дружбой Кожедуба и Куманичкина.

Эту мысль я помнил всегда, ещё с курсантских времён. Эта мысль была записана на общих фотографиях наших выпускников, когда я ещё работал лётчиком–инструктором Армавирского училища в звене Степана Галатюка. И вот, в боях она воплощалась в действительность. Как приятно это было сознавать!

В мае наша работа была отмечена правительственными наградами. Я был награждён орденом Красного Знамени. В этом же месяце нам дали не новые, но более усовершенствованные самолёты МиГ-15бис. Они были с бустерным управлением к которому надо было привыкнуть. На своих старых машинах мы чувствовали себя увереннее, потому что потерю скорости в воздушном бою можно было определять по ручке управления, то есть по нагрузке на элероны и рули высоты и не смотреть на прибор скорости, как это приходилось делать теперь.

…В конструкции должны быть заложены знания о человеке, его психических и физических возможностях. В авиации сложнее, чем где бы то ни было, ввести новизну, хотя именно здесь сосредотачивается острие технической мысли и многие научные открытия века находят отзвук в каждой последующей конструкции самолёта. Но иногда автоматика в усовершенствовании управления отдаляет человека от машины. Нарушается сложная связь лётчика с самолётом. А ведь в любом самом «стандартном» полёте необходимо тонкое, пока не поддающееся анализу «чувство самолёта» — состояние, когда человек ощущает машину в полноте, как своё тело, когда органы управления кажутся продолжением рук, ритм работающего двигателя становится биением сердца, когда представление о пространственном положении, определение своего места в воздухе неотделимо от сознания. Так как же найти ту грань, за которой автоматика из союзника летчика становится неуместным опекуном? Вот в чём вопрос!

В первом же бою на МиГах с бустерным управлением несколько человек сорвалось в штопор — мы к ним ещё не успели привыкнуть, был первый вылет в бой. Я тоже штопорил. Произошло это так: тысячах на девяти попытался поймать в прицел ведущего первой пары шестерки «Сейбров», они шли на меня вертикально вверх, а я сваливал свою машину сверху вниз, оставалось немного, буквально миллиметр довернуть прицел на ведущего шестёрки, как меня бросило в сторону и начало вращать. Я сразу понял, что попал в штопор. Дал рули на вывод. Самолет не реагирует, вертится, а кругом летят огненные шары от трассы снарядов. Думаю: «Что же это такое?» Оказывается, я сам нажал на гашетку при отдаче ручки управления от себя. Мои пальцы были на кнопках открытия огня по «Сейбрам», и поэтому при силовой отдаче ручки от себя пальцы сжались и включили оружие. Стрельба из пушек ещё больше уменьшила скорость моего самолета, и он перешел в плоский штопор, вращение стало очень быстрым. Я трижды пытался вывести самолёт из штопора, а он всё не выходил. Высоты осталось 1800 метров. Думаю: «Ещё раз сделаю вывод, и, если не выйдет из штопора мой МиГ… катапультируюсь». Ещё раз дал рули на вывод, и тут мой самолет замер, правда, не сразу. Я резко дал ручку от себя для набора скорости, меня даже оторвало от сиденья, и я коснулся головой фонаря кабины. МиГ шел в отвесном пикировании, чуть даже с отрицательным углом, а «Сейбры» неслись за мной справа, слева и сзади, видимо, хотели сбить меня на выходе из штопора. Скорость быстро росла, а земля приближалась ещё быстрей. «Надо выводить, а то врежусь», — подумал я и потянул энергично ручку управления на себя: огромная невидимая сила старалась вдавить меня в сиденье, сжав всё тело и пригнув голову к груди, сильно ломило поясницу, которая потом долго болела. В бою мы плечевые привязные ремни освобождали от фиксации в натянутом положении и поэтому могли свободно поворачивать плечи, чем увеличивали поворот головы при осмотре задней сферы. Кожедуб учил нас сидеть в кабинах так, как сидит кобчик — вертеть головой во все стороны и видеть всё вокруг.