Литмир - Электронная Библиотека

Я стоял перед освещенным высоко висящими голыми лампочками прилавком с фруктами на площади Чинкваченто и рассматривал пирамидки красной с черными семечками вырезанной арбузной мякоти, сложенные горками ананасы, мякоть кокосов в мисках. Я слушал арабскую музыку. Верблюды стояли на коленях перед богато украшенным цветами алтарем Тела Христова. Церковные нищие сновали по улицам, играя на свирелях. На газоне на площади Чинкваченто сидели голодающие из Африки. Они ели пиццу и тут же мочились, затем, когда опустилась ночь и роса, спали, завернувшись в лохмотья, пока не были разбужены карабинерами и их собаками. Расхаживая взад-вперед, пара трансвеститов нервно цокала высокими каблуками по асфальту. За кафетерием, в котором циничные мальчики и трансвеститы пили капучино и кампари, я увидел троих тунисских юношей, в сопровождении сорокалетнего тунисца сворачивающих в темный переулок. Я пошел за ними и, увидев, как они присели на скамейку, тоже селна каменную скамейку неподалеку. Тунисский юноша подошел к ближайшему уличному фонтанчику вымыть кисть желто-зеленого винограда. Я тоже подошел к фонтанчику, чтобы вымыть липкие руки, которыми я разламывал полумесяц ананаса, и в упор посмотрел в его лицо. Когда я присел перед ним и протянул руки под струю фонтанчика, он какое-то мгновение с удивлением посмотрел на меня. Затем отстранился и пошел к своим друзьям, положив кисть винограда в коричневый бумажный пакет. Пожилой африканец, отщипывая виноградинку от кисти, на смеси арабского, французского и итальянского спросил меня, давно ли я живу в Риме, как долго хочу здесь оставаться и чем я занимаюсь. Он присел на каменную скамью справа от меня, не заметив лежащую на ней раскрошенную пиццу. Парень слева от меня наклонился ко мне, а тот, что мыл виноград под струей фонтана, сел на корточки у моих ног и посмотрел мне в лицо. Как только их круг сомкнулся, я стал испуганно и растерянно оглядываться. Я испугался за свою черную кожаную сумку, в которой лежала моя записная книжка с изображениями высохших тел епископов и кардиналов из Коридора Священников катакомб капуцинов в Палермо, потянул сумку себе к животу и положил на нее руки. По глазам африканцев я понял, что этот жест их задел. Лица у парней были свежие, волосы чисто вымыты, одежда опрятная. Из всего этого я сделал вывод, что они прибыли в Рим совсем недавно. Затем тунисцы встали и с темной улицы направились на площадь Чинкваченто. Вставая с каменной скамейки, я достал из кармана брюк банкноту. Яркий свет, горевший в стеклянном кафетерии, освещал площадь Чинкваченто. Сверкнув глазами, самый молодой из парней прошептал своему другу, что у меня в руке банкнота. В то время как другие пошли дальше, парень, которому сказали про деньги, остановился, обернулся в мою сторону, ожидая, что я с ним заговорю. «Vuoi soldi?» – спросил я у африканца. «Far' l'amor?» – прошептал парень. Он спросил, знаю ли я подходящее место, и, предупредив предварительно своих друзей, сказал мне, что не позднее чем через два часа будет на площади Чинкваченто. Я подумал, что мы могли бы устроиться под одним из многочисленных кустов, но там было сыро, мерзко пахло дерьмом и мочой, там постоянно шныряли, что-то вынюхивая, собаки, а бело-голубой свет фар полицейских патрульных машин безжалостно освещал все углы и закоулки. Пока мы шли мимо киоска, в котором продавались аудиокассеты, шестнадцатилетний тунисец рассказал мне, что он вместе со своими друзьями всего несколько часов назад прибыл из Туниса в Рим. Они зайцами добрались на корабле из Туниса в Кальяри, оттуда в Чивитавеккия, а затем автобусом в Рим. Мы подошли к автобусной остановке на улице Финанце. Люди, стоявшие в ожидании автобуса у края археологического раскопа, посмотрели на нас подозрительно. Когда мы проходили мимо зевак, я положил руку на плечо Омара и дотронулся до его иссиня-черных вьющихся волос. Мы пошли дальше, через настежь открытые железные ворота, перешагнув через порог, и оказались на заднем дворе церкви. Перед освещенной дверью черного хода, ведущего к кабинетам и в ризницу, были припаркованы две машины. Однако аркада церкви была не освещена. Я положил свою черную кожаную сумку на каменную скамью, подальше от Омара, так как боялся, что он стащит ее. Затем я снял пуловер, очки, положил их в сумку и подошел к стоящему в углу и ждущему меня Омару, уже расстегнувшему молнию на своих брюках. Губами я коснулся его пахнущих шампунем волос, его лба, стянул вниз его брюки и потянул резинку белых узких трусов, вытащил его член и обнажил ягодицы. Его трусы соскользнули ему на колени. Затем, когда я снял с себя брюки и трусы, мы прижали друг к другу наши вставшие члены. Amarcord! В шестнадцать лет, вырезав из иллюстрированного журнала фотографию обнаженного черного юноши, я пошел с ней на сеновал и там, на стоге сена, под ласточкиными гнездами, сняв трусы, прижал ее к бедрам. В аркаде я встал на колени, прикоснулся губами к бедрам тунисца, принялся лизать его черную мошонку и взял в рот его обрезанный член. Когда я стал сосать его, он с легким стоном начал ритмично, как при половом акте, двигать бедрами и гладить волосы у меня на голове. Я выпустил его член изо рта и уткнулся носом в его пах, вдыхая мальчишеский аромат его лобковых волос. Он послюнил свой член и дал мне понять, чтобы я повернулся к нему задом. Но когда он вошел в меня, я почувствовал такую сильную боль в заднем проходе, что буквально скрючился, и его член выскользнул из меня. Тогда он снова повернул меня к себе лицом, поставил перед собой на колени, и, задрав свою рубашку до сосков, прижал мое лицо к своему животу и паху. Я вдыхал аромат его лобковых волос, мошонки и головки полового члена, сильно сжав его ягодицы ладонями, я погрузил свой язык в его пупок. Я обонял запах его бедер, лизал его коленки, а когда он повернулся ко мне задом, так глубоко засунул язык между его ягодицами, что почувствовал вкус его кала. Я зарывался губами и языком в густые черные волосы на его плечах, сосал его соски и снова утыкался лицом в его темное «лоно». Услышав какой-то шум, мы отпрянули друг от друга, повернули головы и на мгновение прислушались. Я снова встал перед Омаром на колени, прижался лбом к его голому животу, но буквально через полминуты услышал, как закрываются железные ворота, а в темноте за нашими спинами появился человек и закричал: «Andiamo! subito! andiamo!» Мы поспешно оделись. Я нащупал в темноте мои очки и пуловер. Только когда мы уже переступили через порог железных ворот, монах заметил нас и понял, что выгнал двух гомосексуалистов. Его лицо задергалось, а изо рта полетели ругательства на римском диалекте. Нетвердо ступая, мы быстрым шагом пошли оттуда и засмеялись, вновь оказавшись на автобусной остановке, на площади Финанце. В поисках нового укромного местечка мы подошли к огромному дому с садом, но кусты в нем были недостаточно густые и высокие. Когда мы вошли туда, то увидели ведущую к дому грязную мощеную дорожку. Под аркой ворот я снова снял сумку и пуловер. Омар, уже стянувший одежду со своих бедер, подошел ко мне и расстегнул молнию на моих брюках. Я снова и снова целовал его пропахшую сигаретным дымом правую руку, тихо приговаривая: «Убей меня! Убей меня!» Я встал перед нимна колени и снова взял его стальной жезл в рот, стал нюхать его чресла, зарываясь носом и языком в его лобковые волосы, лизать его яички. Со слипающимися от его спермы глазами, я вышел из переулка на благоухающую духами виа Венето, где одна из соблазнительных проституток, подойдя ко мне, плюнула мне под ноги, когда я сказал ей, что не испытываю сексуального влечения к женщинам. Мне повстречался также транссексуал, выливший на себя целых полфлакона духов. Через Виллу Боргезе я вышел на улицу Антонио Грамши, оттуда на улицу Сан-Валентино и, наконец, на улицу Барнаба Тортолини. Войдя в прихожую, я услышал болтовню, из которой понял, что у синьоры в гостях пожилая дама из швейцарского посольства. Я подал гостье руку, но, боясь, что она почувствует запах чресел юного африканца на моих пальцах, тут же отдернул ее, как только она к ней прикоснулась. Я присел к столу и оперся на локти, чтобы незаметно вдыхать запах чресел Омара, оставшийся на моей руке. Затем, когда гостья ушла, я сел на диван и заплакал. Я закрыл левую часть лица рукой, чтобы читающая в кожаном кресле синьора Леонтина Фэншоу не увидела моих слез. Позже, умываясь, я старался не намочить правую руку, чтобы не смыть запах тунисского мальчика. Перед сном я мыл лицо только левой рукой, стараясь, чтобы зубная паста не брызнула на мою правую руку. Я заснул с запахом «лона» Омара на правой руке. Утром, когда я проснулся, запах безвозвратно улетучился.

13
{"b":"166191","o":1}