— Внешность обманчива, господин Эбб, — пробормотала она, — и в этом случае она, безусловно, обманывала. Несколько лет тому назад, когда так скоропостижно скончался отец мальчиков, мой дорогой сын, я попросила нашего тогдашнего домашнего врача обследовать всех моих внуков. Я вспомнила тогда старинную английскую поговорку, что лучше предупредить, чем лечить. И выходит, оказалась права. Доктор обследовал мальчиков, и выводы его были не столь радужными, как я надеялась. Артур оказался далеко не таким крепким молодым человеком, как можно было подумать. Я говорила об этом доктору Дюроку, но он…

Казалось, Мартин только теперь пришел в себя настолько, что обрел дар речи.

— Вскрытие! — закричал он. — Только… только этого не хватало! Будто Артур привлекал к себе недостаточно внимания при жизни! Неужто это будет продолжаться и после его смерти? То-то славно! Я согласен, он умер внезапно, но у бабушки есть справка от нашего старого врача, что он был слаб здоровьем, а вообще все мы непременно умрем, таков закон природы. Omnes eodem cogimur, omnium sors exitura — дивные стихи! «Мы все гонимы в царство подземное. Вертится урна: рано ли, поздно ли — нам жребий выпадет».[24] Жребий выпал Артуру несколько раньше, чем можно было ожидать, но раз он был хворым, это не так уж странно!

Доктор Дюрок поднял руку, сильную, красивой формы, ухоженную руку врача; видно было, что такая рука способна не дрогнув манипулировать самыми острыми инструментами.

— Простите, мистер Ванлоо, но ситуация не так проста, как вам, судя по всему, представляется! Ваш брат страдал болезнью желудка, которая со временем могла стать роковой. У него было почти полное отсутствие кислотности, в столь молодом возрасте это необычно. Низкая кислотность может привести, а в определенных обстоятельствах неизбежно приводит к различным недугам, о которых нет необходимости здесь распространяться. Все это явствует из свидетельства, составленного моим достопочтенным предшественником. Но я исключаю возможность того, что этот недостаток кислоты мог в течение нескольких часов привести к смерти, да притом к смерти при, назовем их, в высшей степени острых симптомах. Закон требует, чтобы я составил свидетельство о смерти. Но поскольку я не могу определить причину смерти, то, к сожалению, вынужден настаивать на вскрытии. Вы думаете о том повышенном внимании, какое всегда вызывает вскрытие, и я понимаю ваши чувства, мадам. Но есть еще одно соображение, о котором вы забыли.

— Какое? — прошептала она. Глаза ее не отрывались от Мартина.

— Ваш внук скончался скоропостижно, — ответил доктор. — Не думаете ли вы, что в этом маленьком, падком на сплетни городке поползут самые разные слухи, если причина смерти не будет установлена совершенно точно?

По ее хрупкому телу пробежала дрожь.

— Вы правы, доктор! Делайте, что считаете нужным. Без сомнения, так будет лучше!

— Granny! — Голос Мартина дрожал от волнения. — Ты подумала о том, что говоришь? Утверждать, что люди станут болтать, если не произвести вскрытия, — это, с позволения сказать, нонсенс. Люди умирают в любом возрасте, и никто не обращает на это внимания. Но если назначат вскрытие…

— Мартин! — оборвала она его своим тонким, хрустально-чистым голосом. — Почему ты так волнуешься? Разве ты не слышал, что сказал доктор? Он отказывается подписать свидетельство о смерти, если мы не выполним его требование. Ты что, думаешь, какой-нибудь другой врач согласится это сделать, если доктор Дюрок откажется? Я тебя не понимаю!

Возбуждение Мартина улетучилось так же быстро, как и появилось. Он пожал плечами, желая изобразить галльскую надменность, но ему это не вполне удалось.

— Прошу прощения, — сказал он. — Когда я однажды закрою глаза, мне глубоко безразлично, что будут или чего не будут делать с моими бренными останками. Так с какой стати мне беспокоиться о чужих? Прошу вас, доктор, — я со своей стороны предоставляю вам carte blanche![25]

Доктор Дюрок поклонился с признательностью, возможно преувеличенной. Он пробормотал что-то насчет того, что вскрытие проведет он лично и без всякого шума, да и вообще, если не будет острой необходимости, об этом никто из посторонних не узнает. После чего он удалился, отвесив глубокий поклон старой даме и коротко кивнув на прощанье Мартину и Эббу. До сих пор миссис Ванлоо держалась на удивление прямо, но тут она слегка пошатнулась, зонтик опустился вниз, и яркий солнечный свет выявил на ее лице множество мелких морщинок.

— Мартин! Будь добр, проводи меня в дом! Все это было немного… слишком трудно!

И две фигуры, одна хрупкая и изящная, другая крепкая и полная жизни, удалились в направлении виллы. Эбб остался один, неотступно думая о том, что так и не узнал того, ради чего сюда пришел: как, когда и где умер Артур Ванлоо.

Надеяться, что он все узнает, когда доктор проведет свое исследование и напишет отчет? Но еще неизвестно, сообщат ли посторонним о его отчете, и это не устраивало Эбба. Накануне он предложил двум своим скандинавским коллегам решить то, что он назвал проблемой, которая может возникнуть, уравнением с тремя неизвестными… С тех пор, за несколько коротких часов, уравнение «упростилось» способом, который весьма редко встречается в математике. Его упростила сама Смерть, и теперь в нем осталось всего два неизвестных…

Накануне он и его друзья спорили о различных предметах, которые теперь казались почти смешными: о Наполеоне, о погребальных обрядах народов эпохи мегалита. И еще о том, кто был лучшим сыщиком, лорд Питер, мистер Френч или отец Браун… А что, если попытаться проверить эти теории на деле? Конечно, Эбб не мог предъявить своим коллегам никаких фактов — это неоспоримо. Но нельзя оспорить и то, что случившееся с тех пор требовало ответа — нет, оно просто вопияло об ответе!

Эбб огляделся. Прямо перед ним был вход в виллу. Слева, вероятно, находилась кухня и ее службы.

Справа, за апартаментами старой дамы, тянулся продолговатый низкий флигель, в котором, очевидно, жили остальные обитатели виллы.

Эбб свернул в боковую аллею, которая должна была привести его к этому флигелю. Жужжали пчелы, благоухали цветы. И когда вдруг перед ним открылся фасад флигеля, он понял, что пришел именно туда, куда хотел. Понял это, потому что на трех окнах в самом конце флигеля ставни были закрыты и сквозь щели в них просачивался слабый электрический свет, почти незаметный на ослепительном мартовском солнце. Во Франции, когда кто-нибудь умирает, в комнате покойного непременно закрывают окна и зажигают электрический свет. Стало быть, именно здесь «выпал жребий» минувшей ночью. Здесь до конца шла мучительная предсмертная борьба… Если бы у Эбба еще оставались сомнения, они бы вскоре развеялись.

Седовласый слуга вынес на улицу стол и поставил его перед дверью, которая находилась рядом с закрытыми окнами. Он поставил стол на гравийную дорожку, накрыл его скатертью, положил книгу, похожую на книгу записей, оглядел свою работу критическим взглядом, исчез и вскоре вернулся с чернильницей, ручкой и промокательной бумагой. Во Франции, когда кто-нибудь умирает, перед домом усопшего принято выставлять стол с письменными принадлежностями для тех, кто хочет выразить соболезнование близким покойного.

Кристиан Эбб дождался, пока слуга покончит со всеми этими приготовлениями, а потом вышел из боковой аллеи. Он первым вписал свое имя в список скорбящих, тщательно промокнул подпись и заговорил со слугой:

— Если не ошибаюсь, это вход в личные покои мистера Артура?

— Да, месье.

— Я вижу, что во флигеле есть и другие двери. Там, наверно, живут братья мистера Артура?

— Да, месье.

— И у каждого небольшая личная квартира с отдельным входом?

— Совершенно верно, месье.

Кристиан Эбб вспомнил, что директор банка говорил накануне вечером о сходстве этой виллы с всемирно известным домом на острове Святой Елены. Наверняка те, кто сопровождал Наполеона в изгнании, непрерывно ссорились между собой, и им было бы очень кстати иметь личные апартаменты с отдельным входом, как у трех препирающихся друг с другом братьев Ванлоо! Но сподвижникам императора едва ли удалось этого добиться.