Еще один предел — документы. Айуамарканцы существуют в умах людей, но не на бумаге. Не приносят с собой ни метрик, ни кредитных карт, ни биографий. Сначала это не имело значения. Люди, с которыми я работал, — мошенники, воры, насильники и убийцы, — были ниже всех этих юридических тонкостей. А легкие нестыковки запросто сходили мне с рук. Потом, когда я объял своим полем деятельности более возвышенные сферы, появились проблемы. Но к этому времени у меня уже появились ресурсы для подделывания нужных документов. Тяжелая это работа. Создать марионетку для меня — дело одной ночи, но прежде мне приходится месяцами корпеть над бумагами.

Сложнее всего с людьми, которые на виду. Мэры и полицейские комиссары — это просто семь потов… Чего только не делаешь, чтобы создать им правдоподобное прошлое, к которому даже самый дотошный следователь не подкопается… — Кардинал скорбно вздохнул.

— А чтобы стереть айуамарканца, нужна маленькая булавочка и большой-туман. Видали слепых жрецов, когда город заволакивает нашим знаменитым зеленым туманом? — Я кивнул. — Вам говорили, что они поклоняются туману? — Я вновь кивнул. — Ничего подобного, — заявил Кардинал. — Они его вызывают.

У моих марионеток есть сердца, которые бьются. Когда я хочу это прекратить, я протыкаю сердце булавкой. И айуамарканец исчезает с лица земли. Тогда жрецы — они словно бы предвидят мои поступки заранее — выходят на улицы и нагоняют туман. Этот туман обволакивает город, очищая сознание всех, до кого дотрагивается, стирая из людской памяти персонажей моих снов, которых раньше все считали живыми людьми.

Вот почему никто не вспомнил ни И Цзы, ни Адриана. Они были реальны постольку, поскольку я держал их в городе, но стоило их стереть — и они вернулись в царство пустоты. Вы думали, что Соня лжет насчет Адриана. Отнюдь. Она просто забыла. С ее точки зрения — как и со всеобщей — никакого Адриана никогда не было.

Айуамарканцы — не настоящие люди, мистер Райми. Это замысловатые иллюзии, безупречные голограммы — люди, которые дышат и едят, живут, ходят, говорят. Но нажми на выключатель — и все: они гаснут моментально, точно лампочка, и вместе с ними испаряются все материальные следы их существования. Когда туман развеивается, он забирает с собой воспоминания города.

— Ну а люди за пределами города? — спросил я. — Даже если вы говорите правду и туман действительно на такое способен, как же остальной мир?

— Остальной мир ничего не замечает, — пояснил Кардинал. — Мои создания по большей части слишком ничтожны, чтобы их знала широкая публика. И даже те, кто бывает на людях — например, мои мэры, — стараются не привлекать к себе излишнего внимания. Да и страна ничуть не интересуется отцами нашего города. Иногда поступают запросы о прошлых, стертых айуамарканцах, но с ними управиться несложно.

Если вы сомневаетесь в истинности моих слов, если вам не верится, будто деятель городского уровня может исчезнуть без общенационального скандала, вот вам простое задание: вспомните пять крупных городов и попробуйте назвать имена их мэров.

Я попытался — и никого не вспомнил.

— Ну ладно, я их не знаю, — сознался я. — Но из этого еще не следует, будто мэров не знает вообще никто?!

— Чего только люди не знают, — согласился Кардинал. — Но держать эти маленькие кучки сведущих людей под колпаком — дело нехитрое. Покамест я не делаю глупостей — не создаю президентов всей страны, например, — я смогу жонглировать айуамарканцами хоть до второго пришествия.

— А если их просто убивать? — спросил я. — Если просто застрелить Адриана или И Цзы? Им придет конец, верно?

— Нет. Айуамарканцы не прекращают существовать, пока я и мои слепые друзья не отправляем их назад в их родное измерение. Даже в мертвом виде они по-прежнему играют свои роли; физическое состояние моих созданий ничего не значит. Я открыл этот закон чуть ли не с самого начала. Вот почему я не сумел овладеть всем миром так, как владею этим городом. Я силен, мистер Райми, и мой дар придает мне дополнительную силу, но тут у меня кишка тонка.

— Пока тонка? — спросил я.

— Навсегда тонка, мистер Райми, — улыбнулся он. — Эта задачка — для моего преемника.

Я задумался над его рассказом. Бред? Конечно. Невероятно? Еще как. Но в данном контексте, с учетом таких обстоятельств, как существование Мартина Робинсона, могилы и вашего покорного слуги… почему бы и нет?

— Откуда мы беремся? — спросил я. — Вы наверняка выяснили за столько времени. Как вы это делаете? Почему зовете нас «айуамарканцами»?

— Я не на все вопросы могу ответить, мистер Райми, — проговорил он. — Разгадки собирал с миру по нитке, на протяжении многих лет. Однажды я создал человека и решил: пусть у него будет все в порядке с памятью, пусть он знает все о себе и о моем даре. Получилось: он пришел ко мне и рассказал все о своей прошлой жизни — как его звали, где он жил, от чего умер. Он помнил, как умер, а потом — много ли времени миновало, он определить не мог — очнулся в нашем аэропорту. Я проверил его историю — все оказалось правдой. Но ничего, кроме этого, он мне сказать не мог — силы, стоящие за моей властью, были ему неизвестны. Я попробовал еще раза два, и каждый человек рассказывал мне то же самое: он жил, умер, вернулся на мой зов с новым характером, новым именем, новыми способностями. Никто не говорил об ином мире — ни про ад, ни про рай. Только тьма, а затем — свет. Забытье, сменяющееся пробуждением.

Имена мне подсказывают кукольники. За эти годы мы много времени провели вместе, хотя они никогда не говорят по-английски и никогда ничего не поясняют. Может быть, они сами не знают. Может быть, они так же невежественны, как и я. В любом случае, хотя я так и не установил, на каком языке они говорят, несколько слов я от них перенял. Например, «Айуамарка». Ума Ситува. Атауальпа. Манко Капак. Слова из языка инков. — Он помолчал. — Может быть, они — инки? — задумался он. — Вполне может быть. Логика подсказывает, что да. Но они никогда ничего не говорили прямо, если не считать обмолвок.

— Это они продиктовали вам мое имя? Имя Амы? И Цзы?

— Нет, — улыбнулся он. — Я сам придумал. Решил, что им приятно будет получить от меня такой знак уважения. — Кардинал пожал плечами. — Думаю, я просто хотел повыделываться. Показать, что я не такой уж невежда, что у меня есть насчет них кое-какие догадки.

— А магазин? — спросил я. — Вы туда по-прежнему ходите?

Кардинал покачал головой:

— Надоело таскаться. В конце концов я перевез их сюда. Они живут на нижнем ярусе подвалов. Время от времени сменяются. Двое, с которыми я познакомился сначала, спустя несколько десятилетий уступили место другим, а те — третьим. С виду они похожи и говорят на одном языке, и каждый — такой же загадочный и слепой, как та первая парочка. Понятия не имею, откуда они берутся.

— Они ЗДЕСЬ? — воскликнул я. — ПРЯМО СЕЙЧАС?

— Да.

— А наружу они когда-нибудь выходят?

— Никогда.

— Вы уверены?

— Да.

Неужели слепцы Кардинала — те же самые, что у нас с Амой? Однозначно. Как там их агент сказал Аме: он нам доверяет, но мы ему не друзья?

Я встал:

— Я хочу их увидеть.

— Со временем.

— Нет. Сейчас же. Прежде, чем вы продолжите рассказ. Я хочу их увидеть.

Несколько секунд он испытующе разглядывал меня, затем утвердительно склонил голову.

— Хорошо, — сказал он, поднимаясь с кресла. — Да будет так. — И, величаво ступая, вышел из кабинета. Я последовал за ним. У двери ждал Форд Тассо. Кардинал, наклонившись к его уху, что-то шепнул. Тассо серьезно кивнул. Кардинал, распрямившись, поманил меня за собой. Войдя в кабину лифта, погрозил пальцем лифтеру:

— Вон.

Тот без промедления повиновался. Я вошел в кабину, двери закрылись, и лифт пошел вниз.

— Я вел себя эгоистично, мистер Райми, — заявил Кардинал. — Я злоупотреблял этим даром, извращал его истинную ценность. Подумайте, сколько добра я мог бы сделать людям; я мог бы создать восемь Эйнштейнов и, засунув нашему миру ядерную ракету в зад, запулить его к светлому будущему. Мог бы создать проповедников и установить вечный мир. В моей власти было создавать умы и тела, которые разительно и необратимо изменили бы облик и будущее нашей планеты. Политиков, которые отменят войны. Писателей, чье слово достучится до сердец всех людей на свете. Ученых, которые смогут исцелить все болезни нашего общества. Я сознавал это тогда и сознаю до сих пор. Но что я сделал? Я воспользовался властью, чтобы сделаться Кардиналом. Я не прошу прощения — я рад, что сделал то, что сделал, — но иногда, по ночам, когда, свесившись с подоконника, я внимаю голосам города и слышу крики «Помогите!»…