– Всеволод Владимирович, а вы никогда не думали, что если бы вы чуть меньше хамили собеседнику – быть может, вас лучше бы понимали?

Брови профессора взметнулись вверх.

– Хамить? Помилуйте! То, что я вам только что сказал, по нынешним временам считается комплиментом. Просто я сказал в прямой форме, а принято – в завуалированной. «Вы хорошо зарабатываете, имеете престижную работу в медиасфере, имеете возможность проводить свой досуг в модных клубах и не думать о дне завтрашнем». Разве нет? Но вернемся к кастовому обществу. Вы знаете, был такой анекдот в свое время: «Может ли сын полковника стать генералом? Конечно же, нет, ведь у генералов есть свои сыновья!» Вот и здесь так же: дети сильных мира сего станут новыми сильными мира сего. Дети управляющих – управляющими. Дети рабочих – рабочими. И да, под «рабочими» я подразумеваю отнюдь не только работников заводов. Дети изгоев…

– Станут изгоями? – с иронией перебил ведущий.

– Нет, что вы. Популяция изгоев и так будет пополняться. Человечество не безнадежно, и у него есть шанс побороть систему, так что профнепригодные винтики всегда будут оставаться и отваливаться. А дети изгоев… знаете, это я глупость сказал. У изгоев просто не будет детей.

– Как вы считаете, существует ли вероятность того, что изгои могут объединиться внутри системы, мимикрируя под добропорядочных членов общества?

– Для начала давайте определимся, о каких именно изгоях вы говорите? Со знаком «плюс» или со знаком «минус»? То есть о тех, кто является наркоманами, алкоголиками, преступниками, попросту дураками, или же о людях, чей дух восстанет против потребительской системы ценностей?

– И о тех, и о других.

– Те, что со знаком «минус» – безусловно, смогут мимикрировать. Больше того, многие из этих самых преступников и алкоголиков в итоге даже не станут изгоями. А вот другие… нет. Не смогут. Система провоцирует потенциальных революционеров, лишенных возможности развивать свои таланты, на бунт.

– То есть вы считаете… как вы сказали? Изгои со знаком «плюс»? Так вот, вы считаете, что революционеры – это, так сказать, положительные изгои?

– Безусловно.

– Слово «революция» у девяноста процентов населения ассоциируется с кровавой бойней.

– Это оттого, что девяносто процентов населения не имеет не то что образования, но, как мне иногда кажется, и мозгов, – издевательски усмехнулся Всеволод Владимирович. – Революция в изначальном понимании этого термина – качественное изменение, скачок в развитии. К примеру, гелиоцентрическая теория Коперника – это революция. Я понятно объясняю?

– Вполне, профессор. Но что-то мне подсказывает, что те революционеры, о которых говорите вы, – они будут устраивать революции вовсе не в науке.

– Разумеется. К науке их не подпустят толстозадые чиновники, самозваные правители мира, которым развитие науки и как следствие развитие человека – невыгодно. Многие из моих – позвольте называть их так – революционеров могли бы кардинально изменить сам взгляд на понятие «человек», но система не даст им такой возможности. Осознав непроходимость болота тупости и косности системы, они будут бунтовать, будут отвергнуты обществом и окажутся на задворках жизни – в тех самых трущобах или гетто, о которых я говорил.

– Таким образом, общество будет защищено от них?

– До какого-то момента – безусловно.

– Какого, например?

– Новый апокалипсис, – улыбнулся профессор. – И вы не представляете, как мне жаль, что я до этого момента не доживу.

– Вам всего сорок пять лет…

– Увы, на ближайшие полстолетия концов света не запланировано. Вернемся к теме беседы?

– Да, конечно. Мы остановились…

– Мы остановились на том, о чем мне больше нечего сказать.

– Тогда вернемся к вопросам производства. Ваша позиция относительно производства одежды, жилья, продуктов и тому подобных предметов ясна…

– Не надо передергивать.

– Что же, по-вашему, должно производить общество на самом деле?

– Нынешнее? Аннигиляционную бомбу, чтобы взорвать себя. А если серьезно… Вы никогда не задумывались о том, сколько средств тратится на разработку, допустим, новых автомобилей, отличающихся только внешним видом, на создание новых виртуальных игр с эффектом присутствия, на изобретение новой косметики, которая не размажется даже при ядерном взрыве? Задумайтесь и поинтересуйтесь. Еще можете сравнить, к примеру, суммы, затраченные на постройку элитного жилья, и суммы, затраченные на восстановление жилых районов Екатеринбурга, где до сих пор не решена проблема перенаселения коммунальных квартир.

– Вы не ответили на вопрос.

Всеволод Владимирович опять вздохнул. Посмотрел на интервьюера, вздохнул еще раз. Взял со столика стакан, наполнил водой, покрутил в пальцах, поставил на место.

– Не то, что направлено на усугубление потребления. Не то, что служит для удовольствия. Вместо новых виртуальных игр и новой техники для них – роботы для выполнения простой работы на заводах, к примеру.

– И тысячи людей тут же останутся без работы.

– Да, тысячи людей смогут получить образование. На сэкономленные государством при замене работников машинами деньги.

– Допустим. А где будут работать эти получившие образование люди? Кому нужно такое количество…

– Кого? – перебил Меркурьев. – Инженеров? Ученых? Врачей? Моя бы воля, я бы ввел обязательное тестирование подростков среднего школьного возраста на определение предрасположенности к тому или иному виду деятельности. Какое количество проблем сразу решилось бы, сколько прекрасных специалистов получила бы страна через десять лет, сколько судеб не было бы сломано! Но это все мечты, к сожалению. Обществу потребителей, где новый вид туши для ресниц куда важнее, чем освоение космоса, специалисты не нужны.

Он тяжело поднялся.

– Но мы еще не закончили… – робко заметил ведущий.

– Какая мне разница, закончили вы или нет? – безразлично сказал профессор. – Я сказал все, что хотел. А у вас в программе стоит интервью со мной. И черта с два вы нарежете даже половину времени из того, что я наговорил «нейтрального». Придется либо заменять программу – а на вашем канале это не приветствуется, либо…

– Либо пускать в эфир то, что вы наговорили. Умно, Всеволод Владимирович, – раздался со стороны двери приятный баритон. – Но предсказуемо, к вашему сожалению.

В круг света ступил мужчина лет тридцати пяти, темноволосый, с привлекательным лицом и живыми темно-карими глазами. Меркурьев при виде него помрачнел, кулаки его сжались.

– Майор Лебягин, какая неприятная встреча, – процедил он сквозь зубы.

– Мы же предупреждали вас, Всеволод Владимирович, – совершенно спокойно сказал Лебягин, останавливаясь в паре шагов от профессора. – Вы известный ученый, прекрасный специалист, добропорядочный семьянин и все такое. Казалось бы, образцовый член общества. Ну зачем вам вся эта муть? Оппозиция, одинокий глас правды… Зачем?

– Вам не понять.

– Безусловно. Зато вам, Всеволод Владимирович, должно быть предельно понятно, что у вас ничего не выйдет. Ни одна передача с вашим участием не пойдет в эфир до того, как с ней ознакомятся в Четвертом управлении. Госбезопасность – это, знаете ли, не шутки… Да и даже если бы пошла, даже если бы люди услышали ваш, простите, бред про систему и винтики – думаете, вам бы кто-нибудь поверил? Хотя, возможно, кто-нибудь и поверил бы – вот только едва ли стал бы что-нибудь менять.

– Тогда какая вам вообще разница? Зачем вам так важно заставить меня молчать?

– Вы же сами говорили, Всеволод Владимирович. Изгои. Негодные винтики. Сломанные, неспособные работать в системе. Хуже того – могущие по злому умыслу или по глупости нарушить что-то в отлаженном механизме. Одна из задач Четвертого управления – не допустить преступного инакомыслия. А вы именно его и провоцируете.

– И теперь вам поручено заставить меня говорить то, что угодно системе?

– Что вы! Во-первых, если вы начнете говорить то, что полезно слышать людям, это будет воспринято неправильно.