Широкий отклик в печати получил обед в одном из лондонских клубов, где среди ораторов, чествовавших Хавкина, выступил президент Королевского общества Джозеф Листер. Речь Листера обошла всю мировую прессу. («Одесские новости» перепечатали ее из «Берлинер Тагеблатт», а «Бомбей-газетт» из лондонского «Таймса».)
«Мистер Хавкин так же скромен, как и даровит, — заявил под гром аплодисментов Листер. — В течение многих лет он самоотверженно пренебрегал своим здоровьем, подвергал жизнь опасностям и, не щадя себя, героически боролся с чумой». Похвалой Листера — человека, преобразившего хирургию задолго до того, как терапевты поняли благотворность открытий Пастера, Хавкин мог бы гордиться не меньше, чем похвалой самого Пастера.
Лето 1899 года оказалось подлинной вершиной славы Владимира Хавкина. В Бомбее в районе Парель, в огромном старинном доме — бывшей резиденции губернатора — 10 августа состоялось официальное открытие Хавкинской лаборатории. Доктор Кашкадамов, свидетель церемонии (она происходила весьма торжественно в присутствии губернатора Бомбея и виднейших медиков города), сообщал в Петербург: «Состав лаборатории заключает восемь докторов и четырнадцать помощников и писцов, а также одного специального инженера и двадцать одного служителя. „Лимфа“ до сих пор посылалась на Цейлон, Кипр, в Занзибар, на Мадагаскар, в Наталь, Капскую колонию, остров Маврикия, Гонконг и многие области Индии. За последние дни поступили большие требования из Лондона, Испании, Италии. Лаборатория может производить ежедневно около 10 тысяч доз… Работа предстоит огромная, так как приходится поставлять вакцину во все концы мира».
Хавкин, находившийся в это время в отпуске, получил должность Главного директора бомбейской лаборатории.
Хотелось бы воссоздать внутренний облик героя в эти наиболее благополучные дни его жизни. Увы, история оставила слишком мало свидетельств о душевном мире этого человека. Корреспонденты лондонских газет тех лет жалуются на немногословность ученого. Публичные выступления бактериолога касаются лишь специальных предметов. Современники, будто сговорившись, пишут о скромности и сдержанности Хавкина. С портретов того времени на нас смотрит человек с замкнутым, несколько даже надменным выражением лица. Но что скрывается за этой замкнутостью? Что испытывал исследователь, завершивший трудное восхождение к вершинам науки, достигший полного признания своих заслуг?
Лондонцев поражало одиночество Хавкина. В 39 лет он оставался неженатым. Его родственники жили в России, куда ученого по-прежнему не пускали. Райт и Симпсон были, пожалуй, единственными близкими к нему в Лондоне людьми. И то скорее как научные единомышленники, нежели сердечные друзья. Среди медиков и биологов ходила фраза, брошенная профессором Райтом: «Успехи Хавкина в Индии я отношу прежде всего за счет того, что он не обзавелся семьей». Все знали Райта как ярого женоненавистника, автора книги, направленной против избирательных прав женщин. Этот незаурядный ученый мог часами толковать о том, что любовь почти всегда вызывается бактериальными ядами, и цитировать язвительные высказывания писателей прошлого о слабом поле. Естественно, что никто не придавал серьезного значения его оценкам матримониальных отношений. И все же я позволю себе утверждать, что между деятельностью Хавкина в Индии и его одиночеством действительно существовала известная связь.
Александр Хает рассказывал мне, что в 1892 году он спросил Владимира, почему тот не женится. «Брак помешает моим научным целям», — ответил ассистент Пастеровского института, готовившийся через несколько месяцев испытать на себе противохолерную вакцину. Румынский доктор М. А. Галеви, встречавшийся с Хавкиным в Париже в 1923–1925 годах, вспоминает, что его собеседник доверительно сказал ему как-то о давнем своем чувстве к одной молодой особе. Брак не состоялся, так как Хавкин «не посмел обречь свою подругу на тяготы жизни в колониях, где она в любой час могла бы остаться вдовой». Эти два свидетельства приоткрывают завесу над внутренним миром человека, которого многие считали сухарем. Наука, научные знания действительно были главным делом его жизни. Но в сердце ученого оставалось место и для любви и для самоотречения от нее.
Маска холодной корректности, с которой знаменитый бактериолог не расставался в кругу посторонних, обманывала порой не только чужих, но даже близких людей. Однажды из Одессы в Индию приехал племянник бактериолога Александр. Он тщетно пытался попасть на прием к директору бактериологической лаборатории. Наконец, ему удалось передать со слугой листок бумаги, на котором он назвал себя вымышленным именем доктора Вишневского из России. Его провели в кабинет, где Хавкин совещался со своими сотрудниками. Совещание длилось довольно долго, и молодой одессит, на которого никто не обращал внимания, был убежден, что дядя не узнает его. Однако, как только сотрудники ушли, директор спросил по-русски:
— Где ты остановился?
Александр назвал какую-то гостиницу. Не меняясь в лице, Хавкин вызвал слугу и поручил проводить «доктора Вишневского» в свой дом и туда же перенести из гостиницы вещи приезжего. Молодому человеку предоставили комнату. Прошел обед и ужин, а хозяин дома все не приходил. Хавкин появился в комнате племянника только поздно вечером. Но что за перемена произошла с директором прославленной лаборатории! Он был в халате и, казалось, вместе со строгим черным костюмом снял с себя броню дневной отчужденности. «Мне долго думалось, что я разговариваю с другим человеком, — вспоминал потом Александр. — Он просил у меня прощения за все, что произошло днем, бурно со слезами на глазах говорил об оставленной родине, до самых незначительных подробностей выспрашивал все о жизни братьев и сестры. А наутро за завтраком я снова увидел холодно-вежливого джентльмена, к которому, пожалуй, не осмелился бы обратиться иначе, как с добавлением слова „мистер“…».
Этот эпизод, более чем полувековой давности, рассказала мне со слов своего отца Александра Хавкина, преподаватель Одесского медицинского института, кандидат наук Янина Александровна Хавкина. Нужны ли тут комментарии? Можно лишь догадываться, какие душевные удары должен был пережить человек, прежде чем заковать свою душу в столь непроницаемый панцирь…
Один из таких ударов (и не самый ли тяжелый?) обрушился на Владимира Хавкина осенью 1902 года. Однако тучи над его головой начали сгущаться значительно раньше. Индийская общественность встретила возвращение бактериолога из Англии осенью 1899 года с энтузиазмом. У индийцев были для этого особые причины. В колонии все громче раздавался ропот против недавно введенных «санитарных мер». Снова начались выселения людей на неприспособленные для жизни изоляционные поля. По окончании срока карантина горожане и крестьяне находили свои дома, как правило, полуразрушенными в результате пороховых взрывов и выжигания, либо пропитанными карболовой кислотой настолько, что в этих домах нельзя было жить. В одном из районов Бомбея, например, на полторы сотни небольших домишек администрация излила три миллиона галлонов карболки!
В начале августа 1899 года один из поборников «решительных мер» генерал Роджерс выступил в «Таймсе» с письмом, в котором обвинял Хавкина в противодействии санитарным мерам правительства. Позицию бактериолога Роджерс определил как «опасную, если не гибельную для Индии». Хавкин дал сдержанный в несколько строк ответ, «Если чума уже развилась, источники заражения неизвестны, наличный состав и средства недостаточны для всеобщего применения санитарных мер (как это было в Индии. — М. П.), тогда прививки получают несравненно больший смысл».
В Англии дискуссия эта не привлекла большого внимания, зато индийские газеты, отражая всеобщее возмущение «генеральскими» приемами борьбы с эпидемией, встали на защиту вакцины и ее создателя. Особенно активно выступала издаваемая в Пуне газета «Кесари», что в переводе с языка маратхов значит «лев». «Кесари» редактировал выдающийся деятель индийского национально-освободительного движения Балгангадхар Тилак (1856–1920 гг.). Левый демократ Тилак считал, что в ратоборстве с колониализмом годятся любые средства вплоть до насилия. Маленькая газета прославила себя непрерывными атаками на колониальный режим. После русской революции 1905 года на ее страницах звучал призыв Тилака «подражать методам борьбы русского народа за свободу». Неизвестно, был ли Тилак лично знаком с Хавкиным, но со времени успешных прививок в Пуне (в начале 1898 г.) «Кесари» вела настойчивую компанию за массовую вакцинацию населения во всех очагах чумы. Поддержка прививок со стороны «бунтовщика» Тилака естественно доставила Хавкину немало врагов среди хозяев Индии.
