Он вернулся через четыре дня и безмерно поразил мистера Джонсона, сказав ему, когда тот завел разговор о магазинчике на углу, что снял в Фишбурне небольшую лавку с домом.

Помолчав, он с еще более независимым видом добавил:

– Между прочим, я собираюсь совершить в Стэмтоне, так сказать, брачный церемониал. С одной из мисс Ларкинс.

– Церемониал? – воскликнул опешивший мистер Джонсон.

– Звон свадебных колоколов, старина. Бенедикт note 3 женится.

В общем, мистер Джонсон проявил удивительное самообладание.

– Это – твое личное дело, старина, – сказал он, когда более или менее уяснил ситуацию. – Надеюсь, тебе не придется жалеть, когда будет слишком поздно.

Миссис Джонсон заняла другую позицию. В первую минуту она потеряла дар речи от негодования, потом разразилась градом упреков.

– Чем мы заслужили, чтобы с нами обращались, как с последними глупцами? – возмущалась она. – Мыто о нем заботились, старались во всем ублажать его, ночей не спали! А он, хитрый обманщик, покупает лавку за нашей спиной и, не сказав нам ни слова, покидает нас! Как будто мы собирались украсть его деньги. Я ненавижу нечестные поступки, никак этого не ожидала от вас, Альфред! Теперь, сами знаете, летний сезон уже наполовину прошел, и что я буду делать с вашей комнатой, ума не приложу. Стыдно обманывать людей! Честная игра – так честная игра. Меня, во всяком случае, этому учили в детстве. А то как же получается: вы здесь живете, пока вам нравится, потом вдруг вам надоело, и вы уезжаете, не сказав нам спасибо и даже не спросив, как мы к этому отнесемся. Мой муж слишком уж с вами добр. Хотя бы слово оказал, а ведь он только и делал, что день и ночь считал, считал, считал, голову ломал над всякими проектами, как бы вам получше устроиться, все свои дела забросил.

Миссис Джонсон перевела дыхание.

– Во всем виновата любовь, – пробормотал в свое оправдание мистер Полли. – Я и сам этого не ожидал.

А женитьба мистера Полли приближалась с неумолимой неизбежностью.

Он пытался было убедить себя, что действует по собственной инициативе, но в глубине души понимал свою полнейшую беспомощность против приведенных им же самим в движение могучих общественных сил. Он должен был жениться по воле общества, так же как в далекие времена другим добрым душам предстояло по воле общества быть утопленными, сожженными или повешенными. Конечно, мистер Полли предпочел бы играть на свадьбе менее заметную роль наблюдателя, но, увы, выбора ему не оставалось. И он старался как можно лучше исполнить свою роль. Он купил себе красивые модные брюки в клетку. Весь остальной туалет, за исключением ярко-желтых перчаток, серо-голубого галстука и новой шелковой ленты на шляпе более легкомысленного цвета – черную пришлось снять, – на нем был тот же, что и в день похорон. Скорбь человеческая сродни радости.

Девицы Ларкинс сотворили чудеса из светло-серого сатина. Мысль о флердоранже и белой вуали была с сожалением отвергнута по причине того, что кэб оказался слишком дорогостоящим удовольствием. Да и недавно прочитанный рассказ о невесте, стоявшей у алтаря «в скромном, стареньком платьице», укрепил их в принятом решении. Мириэм откровенно плакала, Энни тоже, но все трое то и дело пытались смехом разогнать слезы. Мистер Полли нечаянно подслушал, как Энни говорила кому-то, что у нее самой не было никаких шансов выйти замуж, пока Мириэм вечно торчала дома, подкарауливая женихов, как кошка мышей. Эти слова не могли не дать, как говорят, пищу для размышлений. Миссис Ларкинс была красная, как кумач, и вся промокла от слез; она то и дело принималась рыдать, и язык ее ни на секунду не умолкал. Она была насыщена влагой, как только что вытащенная из воды губка, а в ее пухлом, красном кулачке был зажат носовой платок, в котором не было сухой нитки. «Такие хорошие девочки! – с дрожью в голосе твердила она. – Все такие хорошие!» Она залила слезами мистера Полли, когда бросилась целовать его. Чувства распирали ее до того, что пуговицы на ее платье не выдержали и отлетели, так что, пожалуй, последнее, что сделала Мириэм в отчем доме, – это в одиннадцатый раз заделала зияющую брешь на корсаже своей матери. На миссис Ларкинс была крохотная, плохо державшаяся на голове шляпка, черная с красными розами; сперва она была слишком надвинута на левый глаз, а когда Энни сказала об этом матери, шляпа переехала на правый глаз, отчего лицо миссис Ларкинс неожиданно приобрело свирепое выражение. Но после поцелуев – мистеру Полли в этот момент показалось, что его окунули в купель для крещения – деликатный предмет на голове миссис Ларкинс просто съехал назад и повис там, зацепившись за шпильку и время от времени жалобно колыхаясь на волнах слишком бурных переживаний. Шли часы, и шляпка все чаще и чаще привлекала внимание мистера Полли, под конец ему стало казаться, что на шляпку напали приступы зевоты.

На семейном торжестве не было только миссис Джонсон. Сам Джонсон на свадьбу пришел, но держался от всех поодаль, ни с кем не разговаривая, и поглядывал на мистера Полли большими серыми глазами с любопытством и недоумением, тихонько насвистывая что-то и втайне не переставая изумляться такому неожиданному повороту событий. Мистер Джонсон был прекраснейший в своем роде человек. В церковь пришла целая стайка в одинаковых серых шляпках хихикающих и подталкивающих друг друга локтями подружек Мириэм с последнего места ее работы, но на свадебный обед остались только две. Миссис Пант привела своего отпрыска – его жизненный опыт все обогащался, ибо и на свадьбе он был впервые. Посаженым отцом был дядюшка девиц Ларкинс – некий мистер Ваулс, хозяин трактира и владелец лицензии на продажу спиртных напитков. В высокой двуколке вместе со своей пухленькой, модно одетой женой он приехал в церковь из Соммершила. Зашли в церковь и два каких-то совершенно посторонних человека и уселись на последнюю скамью поглазеть на церемонию.

Крошечные фигурки людей казались ничтожными в черной и холодной пустоте церкви; ряд за рядом уходили в темноту скамьи с высокими спинками, кое-где валялись оставленные хозяевами молитвенники и подушечки для коленопреклонения. Вся обстановка выглядела нелепой, не соответствующей тому, что сейчас в ней совершалось. Джонсон осведомился у тонконогого, в коротенькой риве служки, все ли правильно заняли места. Из дальних дверей, ведущих в ризницу, появился священник в стихаре, задумчиво почесывающий щеку, что, по-видимому, было у него привычкой. Пока ждали невесту, мистер Полли, вдохновленный внутренним убранством церкви, стал делиться с Джонсоном своими впечатлениями.

– Арки или в ранненормандском стиле, или это поздняя английская готика, не правда ли? – заметил он.

– Не знаю, – ответил мистер Джонсон.

– Мозаика хороша.

– Во всяком случае, красиво уложена.

– Алтарь не приводит меня в восторг. Слишком витиеваты украшения.

Мистер Полли поднес руку ко рту, прокашлялся. В глубине души его не оставляла мысль, как будет расценен его побег в последнюю минуту: как преступление, или с ним просто перестанут здороваться. Стайка подталкивающих друг друга локтями девиц задвигалась, зашушукалась, возвещая прибытие невесты.

Те несколько шагов, что проделал мистер Полли от дверей церкви до алтаря, показались ему самыми длинными в жизни. Встретив невесту, церковный служка построил присутствующих согласно обычаю и церковным установлениям. Не внимая слезным причитаниям миссис Ларкинс, умолявшей не отнимать у нее дочь, он поставил Мириэм первой вместе с дядюшкой Ваулсом, за ними стали подружки невесты, затем сам мистер Полли, потерявший надежду высвободиться из объятий миссис Ларкинс, которая давала ему последние материнские наставления. Процессию завершала миссис Ваулс, кругленькая, маленькая женщина, полная собственного достоинства и невозмутимая в своем весьма модном платье.

Мистер Полли взглянул на невесту. И в его душе поднялась буря противоречивых чувств. Тревога, желание, любовь, благодарность и вместе с тем нечто похожее на отвращение и неприязнь – вот что составляло этот сложный калейдоскоп чувств. В новом сером платье она казалась ему чужой, незнакомой, заурядной, неестественной. В ней не было той томности, которая пленила неприхотливое чувство прекрасного в мистере Полли в тот день, когда они сидели на скамейке в городском саду и он предложил ей стать его женой. Ему не нравилось, как сидела на ее голове шляпка, украшенная аляповатыми серыми и красными розами, которая и в самом деле была не бог весть каким выдающимся произведением искусства. Затем его внимание перешло на миссис Ларкинс и ее шляпку, возымевшую над ним особую силу. Ему стало уже казаться, что, когда миссис Ларкинс идет, ее шляпка передает сигналы, как флажки моряков. Потом он поглядел на двух взволнованных девиц, которые становились его сестрами.