Поставщик знаменитых колбас приветливо поздоровался с мистером Джонсоном.

– Вы уже в церковь?

– Нет еще, хотим прогуляться до Литл-Дорнигтона, – ответил мистер Раймер.

– Очень приятная прогулка, – заметил Джонсон.

– Очень, – подтвердил мистер Раймер.

– Желаю хорошо провести время, – сказал мистер Джонсон.

И когда счастливое семейство удалилось, добавил вполголоса:

– Преуспевающий господин! Приехал сюда четыре года назад без гроша в кармане. Тощий, как щепка. А посмотрите на него теперь!

– Надо отдать ему должное, он очень трудолюбив, – заметил он немного погодя, чтобы его пример прозвучал более назидательно.

Оба родственника на какое-то время погрузились в раздумье.

– Один человек способен делать одно, другой – Другое… – проговорил мистер Джонсон. – Кто хочет преуспеть в торговле, тому бездельничать некогда.

Приготовления к похоронам проходили дружно и слаженно благодаря расторопности миссис Джонсон. Накануне печального события она извлекла из комода кусок черного сатина, принесла из кухни стремянку, достала коробку с гвоздиками и стала украшать дом черными бантами и фестонами, проявляя бездну вкуса. Она повязала черным крепом ручку дверного молотка, прицепила большой черный бант на рамку портрета Гарибальди, украсила черными лентами бюст Гладстона, принадлежавший усопшему, повернула вазы с видами Тиволи и Неаполитанского залива так, чтобы видна была только голубая эмаль, находя, что веселые пейзажи неуместны для печальной церемонии; в гостиную купили наконец новую скатерть лилового цвета, что уже давно замышлялось, и постелили вместо старой плюшевой в выцветших розах и амурах, которая уже давно выполнила свое предназначение. Выло сделано все, на что способно богатое воображение, чтобы придать уютной квартирке вид скорбного достоинства.

Она освободила мистера Полли от скучной обязанности рассылать приглашения, а когда до прихода гостей остались считанные минуты, отправила его вместе со своим супругом в сад, который узкой полосой обрамлял дом сзади, чтобы на свободе бросить последние штрихи траурных приготовлений. Она отправила их туда, ибо в глубине души была уверена – хотя это и казалось ей странным, – что мистер Полли не прочь улизнуть от своих священных обязанностей, а из сада был только один выход на улицу – через дом.

Мистер Джонсон достиг совершенства в искусстве выращивать овощи. Особенно хороши у него были сельдерей и горох. Он шел по узенькой стежке между грядками и рассказывал мистеру Полли, как трудно выращивать горох, какое это капризное растение и что приходится преодолевать, дабы получить вознаграждение за свои труды. Скоро из дому донеслись громкие голоса и смех, возвестившие о прибытии первых гостей, и напряженность последних минут ожидания спала.

Вернувшись в дом, мистер Полли нашел там трех экстравагантных молодых особ, розовощеких, шумных, в подчеркнутом трауре; они о чем-то увлеченно болтали с миссис Джонсон. Каждая по старинному английскому обычаю расцеловала мистера Полли.

– Это ваши кузины Ларкинс, – сказала миссис Джонсон. – Это Энни! (неожиданные объятия и поцелуй), это Мириэм! (крепкие объятия и поцелуй), а это Минни! (долгое объятие и поцелуй).

– Очень рад, очень рад! – бормотал мистер Полли, слегка помятый и полузадушенный этими горячими объятиями.

– А вот и сама тетушка Ларкинс, – сказала миссис Джонсон, когда на пороге появилась более дородная и поблекшая копия трех молодых девиц.

Мистер Полли в приступе малодушия чуть не обратился в бегство, но от тетушки Ларкинс не так-то легко было отделаться. Потискав мистера Полли в своих могучих объятиях и громко его расцеловав, она схватила его за руку и принялась бесцеремонно разглядывать. Лицо миссис Ларкинс было круглое, добродушное и все в веснушках.

– Я бы узнала его где угодно! – с жаром воскликнула она.

– Ах, послушайте, что говорит мама! – сказала кузина по имени Энни. – Она мистера Полли и в глаза никогда не видала!

– Я бы узнала его где угодно! – повторила миссис Ларкинс. – Ведь это сын моей дорогой Лиззи. У него ее глаза! Удивительное сходство! Что же касается того, видала я его или нет, то, да будет тебе известно, я качала его на своих руках. Да, качала!

– Ну, сейчас уж не показать! – прыснула Энни.

Все три сестры громко расхохотались.

– Скажешь тоже, Энни! – сквозь смех проговорила Мириэм, и в комнате некоторое время царило буйное веселье.

– Прошло то время, когда меня качали на руках, – заметил мистер Полли, почувствовав необходимость что-то сказать.

Его слова вызвали такой восторг, что и более скромный человек, нежели мистер Полли, поверил бы, что сказал нечто необыкновенно остроумное.

Мистер Полли не удержался и выпалил еще одну фразу, почти такую же удачную.

– Теперь уж моя очередь кого-нибудь качать, – сказал он, лукаво поглядывая на тетушку.

И снова все расхохотались.

– Чур не меня! – поддержала шутку миссис Ларкинс. – Благодарю покорно! – добавила она, и все застонали от смеха.

Семейство Ларкинсов показалось мистеру Полли очень милым: с ними ему было легко. Они все еще продолжали хихикать, воображая, как мистер Полли станет качать на руках их мамашу, когда мистер Джонсон, вышедший на звук колокольчика, ввел в гостиную сгорбленную фигуру, при виде которой миссис Джонсон воскликнула:

– Это вы, дядюшка Пентстемон?

Дядюшка Пентстемон представлял собой довольно безобразную фигуру. Он был уже очень стар, но годы не придали его внешности благообразия. Время похитило растительность с его головы, оставив ему от похищенного жалкие крохи, которые пучками распространились по всему лицу. На нем были видавшие виды долгополый сюртук, высокий цилиндр, который он и не подумал снять, войдя в комнату. Он был согнут чуть ли не вдвое, в руках он держал плетеную корзинку, из которой застенчиво выглядывали свежие листочки салата и несколько луковых перьев, принесенные им в подарок по случаю похорон. Он проковылял в комнату, отмахиваясь от Джонсона, который пытался взять из его рук корзинку, остановился и, тяжело дыша, с откровенной враждебностью оглядел присутствующих. По его глазам было видно, что он всех узнал.

– И ты здесь? – спросил он миссис Ларкинс. – Ты ведь… А это твои девчонки?

– Да, мои, – ответила тетушка Ларкинс. – И лучших девчонок…

– Это Энни? – спросил дядюшка Пентстемон, указывая на одну из сестер заскорузлым большим пальцем.

– Кто бы подумал, что ты помнишь ее имя!

– Еще бы не помнить! Эта гадкая девчонка испортила мою лучшую грибную грядку! – сварливо прошамкал старик. – Ну и досталось ей тогда! По заслугам, по заслугам! Я хорошо ее запомнил. Я принес тебе свежей зелени, Грейс, только что с грядки. Это очень полезно. Корзинку мне потом отдашь. Смотри, не забудь… Вы уже его заколотили? Ты, Грейс, всегда все делаешь раньше времени.

Дядюшка Пентстемон замолчал: его внимание привлек больной зуб, и он яростно засосал его. От этого старика, заставившего всех притихнуть, веяло первобытной силой. Он, казалось, появился из тех далеких времен, когда наши предки занимались землепашеством, охотой и рыбной ловлей. Здесь, в этой гостиной, он походил на глыбу чернозема среди бумажных куколок. Он очень осторожно извлек из корзины сверток зелени с еще не отмытыми корнями, положил его прямо на новую лиловую скатерть, потом так же осторожно снял цилиндр и вытер вспотевший лоб и край цилиндра огромным красно-желтым носовым платком.

– Я так рада, дядюшка, что вы смогли прийти, – сказала миссис Джонсон.

– О, я пришел, – ответил дядюшка Пентстемон, – я-то пришел. Девчонки служат? – спросил он, поворачиваясь к миссис Ларкинс.

– Нет, не служат. И никогда не будут служить, – заявила миссис Ларкинс.

– Не будут, – повторил дядюшка Пентстемон таким тоном, что трудно было понять, одобряет он это или порицает. Потом перевел взгляд на мистера Полли.

– Сын Лиззи? – спросил он.

От возможного посрамления мистер Полли был избавлен раздавшимися в передней голосами: подошли еще гости.