Евреи ждали чуда. Когда Мойше сообщил, что ему явилось видение, его престиж в гетто невероятно вырос. До тех пор он был всего лишь одним из студентов медиков, который вместе с остальными медленно умирал голодной смертью. Он убедил евреев подняться с колен, помочь завоевателям прогнать нацистов и приветствовать ящеров.

Так Мойше стал одним из фаворитов ящеров. Он участвовал в пропагандистских радиопередачах, рассказывая — правдиво — об ужасах и преступлениях, совершенных немцами в Польше. Ящеры решили, что он готов говорить все, что ему прикажут. Ящеры хотели, чтобы он выступил с хвалебной речью в их адрес, когда они разбомбили Вашингтон, и сказал, что это так же справедливо, как и уничтожение Берлина.

Мойше отказался… и вот он здесь, в бункере, построенном в гетто, чтобы прятаться от фашистов, а не от ящеров.

Именно в этот момент его жена Ривка спросила:

— Сколько мы уже тут?

— Очень долго, — ответил их сын Ревен.

Мойше знал, что малыш совершенно прав. Ревен и Ривка прятались в бункере дольше, чем он. Они ушли в подполье, чтобы ящеры не смогли угрожать их безопасности, стараясь подчинить себе Мойше. После его отказа ящеры приставили к голове Мойше пистолет, чтобы заставить его говорить то, что им было нужно. Русси не считал себя храбрым человеком, но все равно отказался. Ящеры его не застрелили. В определенном смысле они поступили с ним еще хуже — убили его слова. Они изменили запись таким образом, что получалось, будто он произносит речи в их защиту.

Русси им отомстил. В крошечной студии в гетто он сделал запись, в которой рассказал о том, как с ним поступили инопланетяне, а бойцы еврейского сопротивления сумели вывезти ее из страны и, таким образом, доставили захватчикам массу неприятных минут. После этого Мойше пришлось исчезнуть.

— А ты знаешь, что сейчас — день или ночь? — спросила Ривка.

— Не больше, чем ты, — признался он.

В бункере имелись часы, и они с Ривкой старательно их каждый день заводили. Но довольно скоро запутались и перестали отличать день от ночи. В пламени свечи Мойше отлично видел циферблат — пятнадцать минут четвертого. Дня или глубокой ночи? Он не имел ни малейшего представления. Знал только, что сейчас они все бодрствуют.

— Не знаю, сколько мы еще продержимся, — поговорила Ривка. — Человеку не пристало прятаться в темноте, словно крысе в норе.

— Но если нет иной возможности остаться в живых, мы должны терпеть, — резко ответил Мойше. — Во время войны всем трудно — ты же не в Америке! Даже здесь, под землей, мы живем лучше, чем в нацистском гетто.

— Ты так считаешь?

— Да, я так считаю. У нас полно еды… — Их дочь умерла от голода во время немецкой оккупации. Мойше знал, что нужно сделать, чтобы ее спасти, но без еды и лекарств был бессилен.

— И что с того? — спросила Ривка. — Раньше мы могли встречаться с друзьями, делиться с ними проблемами. Немцы избивали нас на улицах только потому, что мы попадались им на глаза. Если нас увидят ящеры, они сразу будут стрелять.

Поскольку она говорила правду, Мойше решил изменить тактику и сказал:

— И тем не менее, наш народ лучше живет при ящерах, чем при нацистах.

— Да, главным образом, благодаря тебе, — сердито заявила Ривка. — И что ты за это получил? Твоя семья погребена заживо! — В ее голосе прозвучали такой гнев и горечь, что Ревен расплакался.

Утешая сына, Мойше про себя поблагодарил его за то, что он положил конец их спору.

После того, как они с Ривкой успокоили малыша, Мойше осторожно проговорил:

— Если ты считаешь, что так будет лучше, полагаю, вы с Ревеном можете выйти наверх. Вас знает не так много людей. С Божьей помощью пройдет достаточно времени, прежде чем вас предадут. Любой, кто захочет выслужиться перед ящерами, сможет меня заложить. Или какой-нибудь поляк — просто потому, что ненавидит евреев.

— Тебе прекрасно известно, что мы так никогда не поступим, — вздохнув, ответила Ривка. — Мы тебя не оставим. Ты совершенно прав, тебе подниматься наверх нельзя. Но если ты думаешь, что нам здесь очень даже неплохо, ты самый настоящий болван.

— Я не говорил, что нам тут хорошо, — подумав немного и стараясь припомнить, не сказал ли он в действительности чего-нибудь такого, проговорил Мойше. — Я только имел в виду, что все сложилось не так уж плохо.

Нацисты могли отправить варшавское гетто, целиком, в Треблинку или в Аушвиц — другой лагерь смерти, строительство которого они как раз заканчивали, когда прилетели ящеры. Мойше не стал напоминать об этом жене. Есть вещи настолько страшные, что их нельзя использовать в качестве аргумента даже во время ссоры.

Они прекратили спор и уложили сонного Ревена спать. Значит, и самим нужно ложиться. Заснуть, когда малыш бодрствовал и резвился в тесном бункере, не представлялось возможным.

Шум сначала разбудил Ривку, а потом и Мойше. Ревен продолжал мирно посапывать, даже когда его родители сели в постели. Они всегда пугались, если в подвале квартиры, под которой находился их бункер, раздавались слишком громкие звуки. Время от времени приходили борцы еврейского сопротивления, возглавляемого Мордехаем Анелевичем, и приносили семейству Русси свежий запас продуктов, но Мойше всякий раз опасался, что вот сейчас за ними, наконец, явились ящеры.

Бум, бум, бум!

Грохот наполнил бункер. Русси вздрогнул, Ривка сидела рядом с ним, поджав губы и глядя широко раскрытыми глазами в пространство — лицо, превратившееся в маску ужаса.

Бум, бум, бум!

Русси поклялся, что так просто врагам не сдастся. Стараясь не шуметь, он выбрался из кровати, схватил длинный кухонный нож и загасил единственную лампу — бункер мгновенно погрузился во мрак, чернее ночи, царившей наверху.

Бум, бум, бум!

Скрежет, штукатурная плита, прикрывавшая дверь, снята и отброшена в сторону. Бункер запирался изнутри. Впрочем, Мойше знал, что задвижка не выдержит, если кто-то решит ее сломать. Он поднял над головой нож. Тот, кто войдет первым — предатель еврей или ящер — получит сполна. Это Мойше себе обещал.

Однако вместо того, чтобы услышать, как по двери колотят ноги в тяжелых сапогах, или ее пытаются открыть при помощи тарана, Русси различил взволнованный голос, обратившийся к нему на идише.

— Мы знаем, что вы внутри, ребе Мойше. Откройте эту вонючую дверь… пожалуйста! Нам нужно увести вас отсюда прежде, чем явятся ящеры.

Обман? Ловушка? Мойше инстинктивно оглянулся на Ривку, но он же сам погасил лампу.

— Что делать? — тихо спросил он.

— Открой дверь, — ответила она.

— Но…

— Открой, — повторила Ривка. — Никто из компании ящеров не смог бы так выругаться.

Утопающий всегда готов ухватиться за соломинку. Но какая же она тонкая и ненадежная! Сломавшись, поранит не только ладонь Мойше. Но разве он в состоянии долго сдерживать тех, кто находится за дверью? Неожиданно Мойше сообразил, что им совершенно ни к чему его арестовывать. Враг ведь может просто начать стрелять в дверь из пулемета… или поджечь дом — и они все сгорят заживо. Мойше разжал пальцы, кухонный нож со звоном упал на пол, и, спотыкаясь в темноте, подошел к двери, чтобы ее открыть. Один из евреев, стоявших на пороге, держал в руках масляную лампу и пистолет. Тусклый свет фонаря ослепил Мойше.

— Долго же вы возились, — проговорил один из парней. — Пошли. Нужно спешить. Один болтун распустил язык, где не следует, здесь скоро будут ящеры.

Русси ему поверил.

— Возьми Ревена, — крикнул он Ривке.

— Сейчас, — ответила она. — Он еще не совсем проснулся, но все будет хорошо, мы идем… правда, милый?

— Куда? — сонно спросил Ревен.

— Уходим отсюда, — ответила Ривка, больше она все равно ничего не знала. Однако этого хватило, чтобы малыш окончательно проснулся и выскочил из кровати с воплем восторга. — Подожди! — вдруг вскричала Ривка. — Ботинки надень. По правде говоря, нам тоже не мешало бы обуться. Мы спали.

— В половине девятого утра? — спросил парень с лампой. — Я бы тоже не отказался. — Впрочем, подумав немного, он добавил: — Только не здесь, пожалуй.