Со скамейки под могучим дубом открывался чудесный вид на кущи старых берез и грабов на противоположной стороне и на обрывистый холм с белой часовенкой. Скамейка имела еще и те достоинства, что стояла вдалеке от посещаемых мест парка, и никто незамеченным не мог приблизиться к ней.

Они шли молча и, не нарушая молчания, сели. Лишь спустя какое-то время заговорила Кейт:

— Гого, ты должен мне пообещать, что рассказанное мною ты воспримешь спокойно.

— Можешь быть уверена, Кейт.

— Так вот, я начну с того, о чем я еще ни с кем не говорила. Ты — первый. Я верю тебе, но в данном случае не это важно. Просто это касается только тебя.

— Я слушаю, Кейт.

— Вчера вечером умерла Михалинка Зудрувна, и, как тебе известно, я присутствовала при ее кончине.

— Да, Кейт, я знаю.

— Перед смертью она призналась мне…

Низкий глубокий голос Кейт сорвался и стал почти суровым.

— Она призналась, что считающийся ее сыном Матей Зудра на самом деле не является ее сыном. Он — совсем другой человек.

Гого заинтересовался.

— Так, и кто же он?

Мертвенная бледность покрывала лицо Кейт.

— Он — граф Роджер Тынецкий.

— Не понимаю.

— Он является графом Роджером Тынецким, сыном Маурицио Тынецкого и Матильды Тынецкой. И это их единственный сын.

Гого смотрел на нее с таким выражением лица, точно общался с умалишенной.

— Извини, пожалуйста, Кейт, — произнес он мягко, — не хочешь ли ты сказать, что Матей — сын моих родителей.

— Да, Гого, единственный.

Он рассмеялся.

— Хорошенькая шутка! Так кто же в таком случае я? Она, случайно, не сказала этого тебе?

Веселая улыбка играла на его лице.

— Разумеется, сказала. Ты — ее сын, Матей Зудра.

— Я?!. Я?! — Гого разразился громким безудержным смехом. — Я — Зудра?.. Ха… ха… ха. Прости, Кейт. Ха… ха… ха. Извини, но я не могу удержаться… Моя дивная, моя любимая Касенька… И это тебя так встревожило? Какая глупость! Ха… ха…

— Это не глупость, Гого, это — правда.

В ее тоне звучала такая убежденность, что он даже удивился.

— Как могла ты поверить такой нелепости!

— Люди на смертном одре не говорят нелепостей.

— Значит, бредят, — заявил он почти со злобой, разозлившись, что такая интеллигентная девушка, как Кейт, приняла всерьез этот вздор. — Бредят, у них появляются галлюцинации. Эта добрейшая женщина понарассказывала тебе сказок, а ты…

— Гого, — перебила его Кейт. — Я не так наивна, как ты думаешь. И я не начинала бы этого разговора, не затрагивала бы этой темы, если бы не знала, если бы не была абсолютно уверена, что Михалинка сказала правду.

Роджер попытался успокоиться. Кейт рассказывала эту абсурдную историю так серьезно, что следовало с такой же серьезностью убедить, что ее ввели в заблуждение. Овладев собой, он спросил:

— Отсюда вытекает, что меня и Матея заменили?

— Да.

— И кто же это сделал?

— Она, Михалинка, твоя настоящая мать.

— Прошу тебя, не называй ее моей матерью… Потом будешь краснеть, когда вспомнишь об этом. А ты не задумывалась, как она могла это сделать?

— Очень просто. Ты, наверное, забыл, что она кормила двух младенцев одного возраста. И ей захотелось своему сыну обеспечить лучшую судьбу. Вот она и поменяла вас местами.

— Как это, — произнес Гого раздраженно. — И ты считаешь, что этого никто бы не заметил?

— Мог никто и не заметить, однако нашелся человек, кто не только видел, но и поймал на месте преступления.

— Кто же это был?

— Александр, камердинер, Александр Жолонь.

— А поймав, он, самый преданный слуга моего отца, не счел нужным уведомить своего хозяина? Задумайся!

— Не иронизируй, Гого, — грустно ответила Кейт. — Да, он знал, что это его долг, и все-таки не исполнил его. Михалине тогда было двадцать два — двадцать три года, а ему за пятьдесят. Вот он и «купил» ее ценой молчания.

В глазах Роджера впервые появилось беспокойство.

— Сказочка вполне ловко сложенная, но, к счастью, Александр еще жив и…

— К несчастью, он все подтвердил, — закончила Кейт.

Лицо Роджера заполыхало. Он с минуту молчал, а потом взорвался:

— Это неправда! Это гнусное вранье! Подлая интрига! Это заговор против меня!

— Успокойся, Гого.

— Откуда ты знаешь, что Александр все подтвердил?!

— Я разговаривала с ним. Рыдая и стоя передо мной на коленях, он признался и умолял не ворошить эту историю. Он боится суда и лишения пенсионного обеспечения.

— Последнее не минует этого старого негодяя, — произнес Гого, сжимая кулаки. — Ах, жалкие скоты, ничтожные твари! И еще осмелились тебя, именно тебя, моя любовь, мой ангел белокрылый, втягивать в эту омерзительную интригу, но я с ними разделаюсь… Ха, полюбуйтесь на него! Он не только стишки сочиняет, а еще и планы продумывает. Какая мелочность! Одним махом ограбить меня, отнять фамилию, имение, титул! Неплохой заговор: умирающая мать, старый слуга и этот тип. Я ручаюсь, что это он все придумал, он был зачинщиком всей этой дьявольской махинации. Ну, я с ним разберусь!

Гого побледнел, его била мелкая дрожь.

— Позор, позор, позор, — повторял он, не успокаиваясь.

— Не говори так, Гого, потому что и я бы, возможно, не поверила всему этому, если бы не было абсолютно убедительного доказательства, которое, поверь, не оставляет никаких сомнений.

— Доказательство?

— Да.

— И что же это за доказательство?

— Пойдем со мной.

Гого взял ее за руку.

— Подожди, тебе не нужно показывать мне это доказательство. Достаточно будет, если ты объяснишь, что это такое.

— Умирая, Михалина сказала мне, что ее сына можно узнать по родимому пятну на правой ноге над щиколоткой, в том же месте и такое же, как у нее. Я проверила. Оно было у покойной. К тому же Александр, который в то время, вероятно, сильно интересовался ножками Михалинки, именно по этому знаку понял, что вас заменили. У тебя на правой ноге над щиколоткой есть коричневое пятно?

Кейт взглянула на него и ужаснулась: он был бледен как полотно, лицо его застыло в какой-то болезненной гримасе, в глазах — безнадежность и панический страх.

Она взяла его руку и осторожно распрямила судорожно сжатые пальцы. Безграничная жалость комком сдавила ей горло.

«Бедный парень, бедный парень», — думала Кейт, но не могла выдавить из себя ни единого слова, только все нежнее и сердечнее гладила его руку.

Минуты убегали одна за другой. Тишину нарушал лишь шелест листьев, изредка опадающих с дерева, или короткий всплеск воды в пруду.

Наконец Роджер произнес хриплым и глухим голосом:

— Это страшно… это страшно. Я — сын той женщины. Нельзя испытать более позорного унижения.

Спустя минуту он взял руку Кейт и поцеловал.

— Какое счастье, что именно ты узнала обо всем.

— Я не считаю это счастьем и предпочла бы никогда не узнать об этом.

— Понимаю, — согласился он, — но представь, только представь, что возле той… женщины мог оказаться кто-нибудь другой, тогда я бы погиб.

Глаза Кейт широко раскрылись.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Ну, не было бы у меня спасения. Этот приказчик отнял бы у меня все и пустил бы по миру. Любой другой, услышав такое признание Михалины, тотчас же раструбил бы об этом повсюду. Я, правда, искренне удивлен твоей осторожностью и предусмотрительностью, Кейт. Ведь ты только мне рассказала обо всем?

— Да, потому что ты должен был узнать первым.