К ним подошли актеры. И, воспользовавшись этим, Кейт убежала.

Это незначительное происшествие всколыхнуло, однако, ее воображение. Актер говорил о своей наблюдательности, а значит, он заметил в отношении Роджера к ней и наоборот нечто, что позволило ему подумать о них, как о семье. Как это прозвучало… Опередил события…

И вдруг ее охватила какая-то непонятная удовлетворенность жизнью, стечением обстоятельств и собой. И даже те оскорбления, которые она услышала от Гого, показались ей сейчас благоприятным событием.

«Опередил события… А почему бы и нет, почему я не могла стать женой Роджера?.. Морально я свободна и могу распоряжаться собой, да и юридически освобожусь скоро».

Кейт стояла в темном уголке освещенного зала. У рампы две актрисы и режиссер спорили о чем-то с Роджером. Его профиль и высокий силуэт казались ей такими понятными и близкими, такими незаменимыми и единственными…

«Это чувство, — спрашивала она себя, — это и есть любовь?.. А если так, то когда она родилась?»

Минута за минутой она как бы переворачивала странички прошлого. Вот Полясский читает его повесть. Нет, тогда она чувствовала какую-то солидарность с Роджером, уже была счастлива, радуясь его успеху. Значит, еще раньше. Может быть, тогда в санях, когда понесли кони? Нет, тоже нет! Она волновалась за его жизнь и поцеловала. Воспоминания вернули во времена ее приезда в Пруды, и Роджер, который ждал ее у камина…

«А еще на станции я почувствовала сожаление, что он не приехал за мной…»

Да, невозможно найти начало этой цепи фактов. Когда впервые он появился в ее квартире такой холодный и официальный, не родилось ли в ней уже тогда нечто неуловимое, а может, когда он прислал цветы, пришел и говорил о давних стихах. А потом Иоланта восторгалась им, и на следующий день они бродили по Театральной площади. На обратном пути домой она уже понимала, что ей интересно с ним.

Ее размышления прервались окончанием репетиции. Как обычно, они вышли вместе, собираясь зайти в несколько магазинов и поехать к Роджеру домой, где уже заканчивали клеить обои.

— Итак, — сказал он, — послезавтра генеральная репетиция, а во вторник премьера.

— Вы счастливее меня, — вздохнула Кейт. — Вы будете за кулисами, а я в зрительном зале покроюсь гусиной кожей или упаду в обморок.

— Я не теряю надежды, а вы все-таки боитесь?

— О нет! Волнение это — не отсутствие уверенности в качестве произведения, это что-то совершенно непонятное, физиологическое, не зависящее от естественных возможностей.

— Вот поэтому я посоветую вам кое-что: сделайте так, как я, и не ходите на премьеру вообще.

— Вы серьезно не собираетесь? — возмутилась она.

— Почему это вас удивляет?

— Не удивляет, а возмущает.

— Мы же все равно увидим генеральную репетицию, а премьера всего лишь реакция зрительного зала. А еще я признаюсь вам, что мне неинтересно наблюдать за этим явлением, выслушивать аплодисменты или считать количество оваций.

— И поэтому вы не хотите идти?

— Не совсем так. Мне не хочется говорить о творчестве и о впечатлениях знакомых, кроме того, не хочется, чтобы меня выталкивали на сцену, если публика потребует автора, ведь я же не актер, выражением которого является его внешность, а я автор, который обращается к людям посредством своих произведений… Разве вы не понимаете меня?

— Вполне, — улыбнулась Кейт, — но публика будет огорчена и… я тоже. Я так радовалась, представляя те минуты…

— В таком случае, — воскликнул он весело, — решено. Я, конечно, буду в театре.

— Нет-нет, — запротестовала Кейт, а сердце забилось сильнее, — я не такая уж эгоистка, чтобы ради своего удовольствия требовать от вас жертв.

— Ах, пани Кейт, неужели вы не знаете, что то, что может быть для вас приятным, для меня не может быть жертвой, а только радостью.

— Я знаю, что вы слишком добры ко мне, но позвольте мне маленький реванш. Я хочу доказать вам, что некоторые жертвы для меня — радость. Вы убедили меня, и, значит, мы вместе не идем на премьеру.

Тынецкий, улыбнувшись, сказал:

— Что за странное создание человек. Добивается того, к чему стремился, и вместо того, чтобы поблагодарить богов, тотчас же думает, чего бы это еще пожелать.

— Какие же у вас дальнейшие желания? — спросила задорно Кейт.

— О, они такие смелые, что боюсь даже произносить их вслух.

— Иногда смелость оплачивается, — заметила она.

— Тогда рискну. Пани Кейт, я мечтал провести вечер премьеры с вами.

Он произнес это легким, почти шутливым тоном, а после паузы добавил:

— С вами наедине… это не слишком смело?

— Нет, не слишком, — усмехнулась она, — я с удовольствием проведу вечер с вами.

— Да, но вы, наверное, не принимаете во внимание того, что я говорил о человеческой природе.

— Это значит, что у вас уже появились новые желания? — спросила она, развеселившись.

— Вот именно, — вздохнул Роджер, — как видите, я ненасытен.

— Действительно, — согласилась Кейт. — Когда же, наконец, исполнятся ваши желания?

— О, об исполнении всех сейчас не смею и мечтать.

— И каким же будет окончательный комплект?

— Программа минимум касается лишь оговоренного вечера.

— Итак?

— Значит так: вам не нравится ресторан и мне тоже. Так где же мы проведем вечер?

— Вы придете ко мне.

— Там мы не будем одни.

— Наоборот. Я думаю, что все пойдут на премьеру и мой муж в том числе.

Он снова вздохнул.

— Я думал о чем-то другом. Вы не рассердитесь?

— Я совершенно убеждена, что вы никогда не предложите того, за что я могла бы рассердиться.

— Весьма благодарен вам за доверие, но тем более я должен постараться не потерять его.

Кейт посмотрела ему в глаза.

— Мне кажется, что вам это не удастся даже в том случае, если вы захотите.

— И все-таки что бы вы сказали, если бы я, например, предложил провести этот вечер у меня дома?

Кейт задумалась.

— Вот видите, — обеспокоился он ее молчанием, — я переборщил, но я должен объяснить вам свои мотивы. Прежде всего, если речь идет об общественном мнении, то никто о нашем вечере не узнает. Если я приду к вам, то сочтут, что я захотел воспользоваться отсутствием мужа, не так ли? К тому же мы — родственники, и вы не сомневаетесь в характере моих намерений, правда? И, наконец, еще один аргумент: вечер премьеры моей первой повести это такой большой праздник и мне бы хотелось поделиться им с вами.

— Я согласна, — кивнула головой Кейт, — и уверяю вас, что и для меня он не будет будним днем.

— Я очень, очень вам благодарен, — произнес он взволнованно.

Кейт рассмеялась, чтобы не выказать своего волнения.

— А сейчас вы должны мне признаться, что это была уловка.

Изобразив на лице изумление, он спросил:

— Какая?

— Это же неправда, что у вас рождались новые желания. Готовенький план был с самого начала.

— Признаюсь с раскаянием и бью себя в грудь.

— Готова поспорить, что вы уже давно все это спланировали.

— Ничего не скроется от вашей проницательности.

— И поэтому вы так спешили, чтобы ко вторнику все в доме было готово.

— Согласен, — рассмеялся Роджер. — Я разоблачен.

Он действительно еще несколько недель назад придумал все это. Был и еще один, самый важный пункт, но о нем Кейт не догадывалась.

Во вторник после обеда, как всегда, на чай пришли Тукалло, Полясский, а позднее Стронковский и Иоланта. Главной темой разговора была, конечно, премьера пьесы Тынецкого, на которую шли все.