Что-то холодное ткнулось в щиколотку с другой стороны. При этом послышалось тоненькое-претоненькое поскуливание.

Чармейн очень медленно отодвинула в сторону юбки и край скатерти и посмотрела вниз. Под столом сидел невероятно маленький и взъерошенный белый песик, жалобно глядел на нее и весь дрожал. Когда он увидел, что Чармейн на него смотрит, то поднял драные белые ушки с бахромкой по краям и замолотил по полу коротким хвостиком. После чего снова тоненько заскулил.

– Ты кто такой? – спросила Чармейн. – Про собаку меня не предупреждали!

В воздухе снова раздался голос дедушки Вильяма:

– Это Потеряшка. Будьте с ним очень ласковы. Я подобрал его на улице, и он, кажется, всего боится.

Чармейн никогда не умела обращаться с собаками. Мама говорила, что они грязные и кусаются и она ни за что не потерпит собаку в доме, поэтому Чармейн побаивалась всех собак без разбору. Но этот песик был такой маленький. Такой беленький и чистенький. И похоже, боялся Чармейн гораздо сильнее, чем Чармейн – его. Он по-прежнему весь дрожал.

– Да перестань ты трястись, – сказала Чармейн. – Я не сделаю тебе ничего плохого.

Потеряшка продолжал дрожать и жалобно глядеть на нее.

Чармейн вздохнула. Потом отломила большой кусок пирожка и протянула его Потеряшке.

– Держи, – сказала она. – Это тебе за то, что ты не слизняк.

Потеряшка повел в сторону куска блестящим черным носом. Он посмотрел на Чармейн снизу вверх, чтобы убедиться, что она не шутит, а потом очень вежливо и деликатно взял кусок пирожка в рот и съел его. Потом песик опять посмотрел на Чармейн – попросил добавки. Чармейн не ожидала, что он окажется таким вежливым. Она отломила еще кусочек. И еще. В конце концов они поделили пирожок пополам.

– Все, – сказала Чармейн, отряхивая крошки с юбки. – Постараемся растянуть эту сумку надолго: похоже, больше еды в этом доме нет. Покажи мне, Потеряшка, что делать дальше.

Потеряшка тут же засеменил к задней двери и остановился там, виляя тоненьким хвостиком и тихонько, полушепотом, поскуливая. Чармейн открыла дверь – это оказалось так же трудно, как и в прошлые два раза, – и вслед за Потеряшкой вышла во дворик, решив, будто Потеряшка намекает ей, что пора накачать воды для мытья посуды. Но Потеряшка просеменил мимо водокачки к чахлой яблоньке в углу, задрал там коротенькую лапку и пустил струйку на ствол.

– Понятно, – сказала Чармейн. – Но ведь это ты должен делать, а не я. И вообще, Потеряшка, дереву это вредно.

Потеряшка покосился на нее и забегал по дворику туда-сюда, ко всему принюхиваясь и задирая лапку на пучки травы. Чармейн видела, что он чувствует себя в этом дворике как дома. Если подумать, она тоже. Здесь было тепло и спокойно – как будто дедушка Вильям наложил на дворик охранительные заклятья. Она остановилась у водокачки и заглянула через забор – на поднимавшиеся уступами горы. С вершин долетали легкие порывы ветра, они приносили с собой аромат снега и весенних цветов, и Чармейн почему-то сразу вспомнила эльфов. Она подумала, что эльфы, наверное, забрали дедушку Вильяма именно туда, в горы.

И лучше бы они поскорее его вернули, подумала она. Еще день – и я тут с ума сойду!

В углу, у стены дома, была будка. Чармейн подошла посмотреть, что это такое, бормоча про себя: «Наверно, там лопаты, цветочные горшки и все такое прочее». Но когда она сумела распахнуть неподатливую дверцу, оказалось, что внутри стоит большой медный котел с катком для белья и топкой внизу. Чармейн все внимательно рассмотрела – как рассматривают странный музейный экспонат – и наконец вспомнила, что дома в саду тоже есть похожий сарайчик. Его содержимое казалось ей таким же загадочным, как внутренность этой будки, потому что заглядывать в сарайчик ей запрещали, но она знала, что раз в неделю приходит краснорукая, багроволицая прачка и устраивает там жар и пар, после чего оттуда появляется чистое белье.

Ага. Прачечная, подумала она. Наверно, надо положить все эти мешки с бельем в бак и вскипятить их. Но как? Кажется, у меня была слишком уж беззаботная жизнь…

– И это хорошо, – сказала она вслух, вспомнив красные руки и багровое лицо прачки.

Но посуду здесь не помоешь, подумала она. И ванну не примешь. Мне что, кипятиться самой в этом баке? И где мне спать, скажите на милость?

Оставив дверь открытой для Потеряшки, Чармейн вернулась в дом, прошагала мимо раковины, мешков с бельем, стола с чайниками и груды собственной одежды на полу и рывком открыла дверь в дальней стене. За ней снова была заплесневелая гостиная.

– Безнадежно! – воскликнула Чармейн. – Где спальни? Где ванная?!

В воздухе послышался усталый голос дедушки Вильяма:

– Если вам нужны спальни и ванная, душенька, поверните налево сразу после того, как откроете дверь из кухни. Прошу вас, извините меня, если найдете, что там недостаточно чисто.

Чармейн обернулась и посмотрела в кухню через открытую дверь.

– Правда? – удивилась она. – Сейчас проверим.

Она попятилась назад в кухню и закрыла дверь перед собой. Потом снова с трудом открыла – она уже привыкла, что всегда приходится напрягаться, – и резко повернула налево, к косяку, не успев подумать, что ничего не выйдет.

Она очутилась в коридоре с открытым окном в дальнем конце. Ветер, влетавший в окно, нес с собой сильный горный аромат снега и цветов. Чармейн мельком увидела покатый зеленый склон и голубые дали, но, не теряя времени, уперлась плечом в ближайшую дверь и нажала ручку.

Дверь открылась без труда, как будто ею часто пользовались. Чармейн едва не упала – и тут ее охватило благоухание, от которого она мгновенно забыла ароматы за окном. Она застыла, задрав нос, и восторженно принюхалась. Это был восхитительный, чуть затхлый запах старых книг. Да их тут сотни, поняла Чармейн, оглядев комнату. Книги стояли на полках по всем четырем стенам, высились стопками на полу, громоздились на столе – по большей части старые, в кожаных переплетах, хотя на полу виднелись и книги поновее в ярких обложках. Судя по всему, это был кабинет дедушки Вильяма.

– О-ой… – сказала Чармейн.

Не обращая внимания на вид из окна – оно выходило в сад с гортензиями, – Чармейн бросилась разглядывать книги, лежавшие на столе. Это были большие, толстые, благоуханные книги, переплеты у некоторых застегивались на металлические застежки, как будто их было опасно открывать. Чармейн уже схватила ближайшую книгу, но тут заметила на столе лист плотной бумаги, исписанный нетвердым почерком.

«Моя дорогая Чармейн», – прочитала она и уселась в мягкое кресло за столом, чтобы прочитать остальное.