Мы расплатились и отправились в гостиницу. Девушки шли чуть впереди и о чем-то щебетали. Слов было не разобрать, но, судя по смеху и жестикуляции, разговор их был радостным и необычным. И я подумал, что странная все-таки штука — женская дружба. Не приведи господи, какая странная!

Аюрведическии массаж

В аюрведическом массаже есть одна тонкость: пациент должен быть голым или, если уж очень стеснительный, в кокане[24], прикрывающем святая святых. Иначе в масле окажется не только тело, но и одежда, да и руки массажиста будут «спотыкаться» на ненужных трусах.

Когда пришли в номер, Люда была явно возбуждена и, с интересом поглядывая на меня, ждала указаний. Я постарался как можно деликатнее объяснить задачу.

— Только надо раздеться, — добавил я, смущаясь и стараясь смотреть на Юлю. — Без этого руки скользить не будут.

— Чего уж там, — изрекла Юля после паузы, — все одно, женишься! — И, повернувшись к Люде, скомандовала: — Ну давай же!

Через минуту на кровати лежала роскошная, невероятная блондинка. Кожа у нее была матовой, а грудь стояла, даже когда хозяйка находилась в положении «лежа на боку». «С таким телом английский и вправду не нужен. Немецкий, впрочем, тоже», — думал я, массируя назначенную мне аватаром супругу.

Свадебный марш

Пока Люда принимала душ, Юля как-то боком подошла ко мне и зашептала:

— Ну как она тебе?

— Что «как»? Красивое тело… — Я не совсем понимал, чего от меня хотят.

— И что ты собираешься с ней делать? — неуверенно спросила девушка.

— Хороший вопрос… Ты у нее кто, менеджер по продажам? Хочет, пусть вечером приходит, — сказал я, показав на кровать. Мне этот разговор явно был не по душе.

Юля вспыхнула:

— С этим вы уж как-то сами решайте, а я о женитьбе! Ведь хорошая же девушка!

Я попытался обнаружить улыбку на лице собеседницы, но встретил все тот же долгий тревожащий взгляд, каким она смотрела на меня вечером предыдущего дня в кафе. Из ванной сквозь шум льющейся воды доносилась веселая немецкая песня. И до меня вдруг дошло, что если я немедленно не смоюсь из Путтапарти, то завтра же придется покупать пенджаби белого цвета.

Той ночью в поезде мне снился Саи Баба. Мы сидели на скамейке возле ашрама и разговаривали, как два приятеля, когда-то любивших рок, но со временем прикипевших к классической музыке. Аватар держал мою руку в своей и уверял, что ценит Восьмую «Неоконченную» симфонию Шуберта не меньше, чем «Свадебный марш» Мендельсона. А я согласно кивал — не потому, что мой собеседник был богом, а потому, что его оценка казалась мне верной.

Глава 13

Пес из чужой стаи

Арамболь

Гоа для белого человека сначала открыли португальцы, а потом хиппи. Португальцы в 1961 году ушли, а хиппи остались. За минувшие сорок лет они постарели и теперь не прочь поговорить про «старое доброе время», когда пляжи были безлюдны, жизнь спокойна, а индийцы некорыстолюбивы. Сейчас все другое, и многие хиппи перебираются из Гоа на остров Диу — когда-то еще одну португальскую колонию. Там тоже пляжи, дешевое пиво и всегда тепло… Но только без толп «матрасников», заполонивших Гоа. Кстати, русских там пока тоже нет.

Каждый вечер солнце садилось далеко в море. Я заранее взбирался на скалу по соседству с гостиницей, устраивался на плоском камне лицом к воде и сосредоточенно ждал заката. Вскоре светило доползало до точки напротив меня, зависало над качавшимися под моими ногами пальмами, а потом по-южному быстро погружалось в воду. На месте падения оставалось — всегда одно и то же! — узкое, растянутое вдоль линии горизонта облако. Еще некоторое время его края были подсвечены бордовыми сполохами, но вскоре темнели и сливались с остальным небом. К этому моменту в кронах деревьев уже плескалась темнота, и спускаться приходилось при свете карманного фонарика.

Так повторялось изо дня в день. Закаты были похожи друг на друга, и если бы не календарь в интернет-кафе, я бы и вовсе потерял счет времени. Жизнь в Арамболе полнилась созерцательностью. Все здесь — от ресторана до океана — было устроено так, чтобы не потревожить приезжего, не помешать ему вглядываться в самого себя. Под монотонное бормотанье волн взрослые становились детьми, и в этом вернувшемся детстве не надо было думать о хлебе насущном и прочей суете сует. Вместо хлеба здесь были почти бесплатные фрукты, а материнскую ласку дарила разогретая до температуры тела океанская вода. Собственно, функция закатов в этом ряду вселенских услуг заключалась в том, чтобы отделить жаркую полуденную лень от прохладной лени вечерней. С последними лучами солнца постояльцы итальянского гестхауза вставали с шезлонгов, набрасывали на бронзовые тела пестрые индийские рубахи и направлялись с пляжа к стоящему в двадцати метрах открытому ресторану. Впрочем, так поступали далеко не все: многие, заняв места под парусиной за завтраком, так и не выходили на солнце в течение всего дня.

Итальянским гестхауз называли потому, что лет тридцать назад, когда в Арамболе еще не было туристов, это место облюбовала группа хиппи из Италии. Они научили индийцев выращивать свой любимый салат рукколу и готовить с полдюжины видов пасты. Со временем компания перестала быть однородной: кроме итальянцев, здесь можно было встретить немцев, англичан и еще невесть кого. Поселялись уже не по географическому, а по возрастному признаку: многие из постояльцев выглядели на шестьдесят, а несколько «олдовых» были и того старше.

За крайним столиком сидел Джулио — высокий худощавый итальянец из «первой волны». Был он разговорчив и прост в общении. В первый же день я узнал о главном событии его жизни — встрече в 1968 году в Ришикеше с битлами. За их счет, как оказалось, Джулио и жил: лет двадцать назад предприимчивый итальянец выгодно продал фотографии, тайно нащелканные в период, когда «Битлз» увлеклись Махариши. Он давно и прочно обосновался в Гоа и покидал свое место за столиком в итальянском ресторане лишь для того, чтобы освободить организм от выпитого пива. В остальное время перед ним, кроме бокала знаменитого «Кингфишера» и пачки «Лаки страйк», неизменно лежал раскрытый номер «Таймс оф Индиа». Джулио любил поговорить о политике или просто вслух комментировал прочитанное.

Противоположный угол занимал Фрэнк. Кажется, он был немцем. Впрочем, углом его любимое место можно было назвать с натяжкой — ресторан не был огорожен, и только парусиновая накидка, заменявшая крышу, помогала очертить его границы. Фрэнк держал на бедре тренинг-гитару — попросту говоря, гриф без деки — и безостановочно что-то наяривал. Лицо его оставалось невозмутимым, а гладко выбритая голова дергалась, воспроизводя замысловатый ритмический рисунок. Из-за того что музыку слышал лишь сам музыкант, выглядел он ничуть не менее дико, чем человек, на ходу говорящий по «мобильнику» через микрофон.

Было много длинноволосых пожилых людей, не обращавших ни на кого внимания, сосредоточенных на себе, присутствовавших с отсутствующим видом. Еще были женщины — пожилые хиппушки, высохшие и почерневшие на индийском солнце. То ли из-за перебора наркотиков в молодости, то ли, наоборот, по причине здорового образа жизни в зрелые годы глаза их лучились глубинным внутренним светом и казались не по возрасту пытливыми и живыми. Наконец было две пары, попавших в гестхауз, как и я, случайно. Они сидели за разными столиками, но читали одну и ту же книгу — абсолютный бестселлер того года «Код да Винчи». Но при этом одна пара читала на английском, а другая — на португальском.

Я жил в комнате на втором этаже, в доме за рестораном. Отсюда можно было подняться на крышу, с которой открывался вид на половину Арамболя. Во дворах в беспорядке стояли «байки», между «байками» бродили свиньи.

Португальцы, высадившись в Гоа в 1510 году, первым делом построили порт для отправки специй в Европу. А вторым — привезли инквизицию. Вскоре после этого местное население поголовно потеряло интерес к индуизму и полюбило свинину. Об инквизиции напоминали две огромные свиноматки, свившие под моим окном гнездо для своих детенышей и наводившие ужас на постояльцев итальянского гестхауза. Они пожирали все, что встречали на своем пути, с таким хрустом, что без труда можно было представить их грызущими, скажем, берцовую кость белого человека.