Третий кандидат на роль родного отца – Иван Иванович Бецкой. Его внешнее сходство с Екатериной Великой поразительно. После воцарения Екатерины Бецкой избегал присутствовать на больших дипломатических приемах: это сходство так бросалось в глаза, что те, кто видел их рядом впервые, не могли скрыть потрясения. Потом, привыкнув, делали вид, что не замечают.
Ни Екатерина, ни Бецкой никогда не подтверждали, но и не опровергали слухов о своем родстве. Да и что они могли знать наверняка? Неопровержимо лишь материнское начало. Доказать подлинность отца в те времена было невозможно: генетической экспертизы не существовало. Все доказательства были косвенные: в 1728 году мать Екатерины жила в Париже, там же в русском посольстве служил Иван Бецкой. Их связь не была секретом. И еще: когда Фике станет всемогущей российской самодержицей, только Бецкой будет иметь право входить к ней в любое время дня и ночи без доклада. Только ему она будет целовать руку.
Бецкой был незаконнорожденным сыном генерала, князя Ивана Юрьевича Трубецкого (между прочим – Рюриковича). Он попал в плен к шведам в сражении под Нарвой в 1700 году и прожил в Стокгольме в качестве почетного пленника 18 лет. У русского князя завязался роман со шведской аристократкой, баронессой Вреде, и у нее в 1704 году родился сын. Правда, ходил слух, что у прекрасной шведки была короткая, но пылкая связь с самим Петром I, а князь Иван, что называется, «покрыл грех» обожаемого императора. Подтвердить или опровергнуть эту легенду едва ли возможно, а вот то, что отец (или назвавшийся отцом) полюбил ребенка, сомнений не вызывает. Он-то и дал мальчику свою усеченную фамилию (Трубецкой – Бецкой). Так было принято в то время в случаях, когда отец не отрекался от своего внебрачного ребенка. Будущий российский вельможа, друг и советник Екатерины Великой, а по всей вероятности, и ее отец, получил блестящее образование, и идеи просветителей овладели его умом и сердцем.
После того как Иоганна Елизавета родила дочь, Бецкой стал частым гостем в Цербсте, в родовом замке Ангальт-Цербстского дома. Предпочитал приезжать, когда там гостила маленькая Фике с матушкой. Иван Иванович принимал участие в воспитании девочки, много и с любовью рассказывал ей о России – кстати, и о том, как императрица Елизавета Петровна захватила власть. У Фике была прекрасная память. И пылкое воображение…
О том, насколько хороша была память и насколько пылко воображение, свидетельствует поразительный факт: впервые оказавшись в Петербурге всего на один день (двор тогда пребывал в Москве и юная кандидатка в невесты должна была спешить на встречу с императрицей Елизаветой), девочка сразу попросила свою свиту провезти ее тем путем, которым во время переворота ехала Елизавета Петровна от казарм Преображенского полка к Зимнему дворцу, – к власти. Если не родство с Бецким, то уж его рассказы наверняка вызвали у маленькой немецкой принцессы острый интерес к России. И к русской короне тоже…
В Цербсте, находившемся до объединения Германии на территории ГДР, особенно бросается в глаза разница между восточной и западной частями нынешней ФРГ. Здесь тоже чисто, тоже много цветов, но все заметно беднее. Дворец герцога Ангальт-Цербстского Иоганна, дяди Фике, у которого она подолгу жила, разрушенный в годы войны, до сих пор не восстановлен. Причина до боли знакомая: нет денег. Память Екатерины Великой здесь глубоко чтят. В одном из немногих сохранившихся после бомбежек старинных особняков – посвященный ей музей. Интересных экспонатов немного, но хранят их любовно. По-русски говорят хорошо, а главное – охотно. Рассказывают (правда, не слишком уверенно), будто бы нашелся спонсор, который поможет восстановить дворец. А вот за парком ухаживают сами и гордятся, что он такой же (ну, почти такой же…), как при ней. Главная дорожка носит ее имя. Парк так неназойливо ухожен, а оттого так естествен, что веришь в его первозданность. И не составляет труда перенестись почти на три века назад и представить, как по этой вот дорожке, плавно огибающей зеркальный пруд, гуляют двое: маленькая девочка и высокий статный молодой мужчина, как увлеченно они беседуют, с каким пониманием и нежностью смотрят друг на друга.
И так смотрели они друг на друга до конца его дней. Он прожил долгую жизнь, а она, хотя и была намного моложе, пережила его всего на год. Перенесла его уход очень тяжело, хотя и понимала: смерть для него – избавление. Последний год он был парализован и совершенно беспомощен.
Она высоко ценила Бецкого не только за преданность, но и за всестороннюю образованность, незаурядный ум, отменный вкус и безупречную честность. Доверяла ему дела, в которых ни на кого другого не могла положиться. Известно, что строительство всегда было и остается весьма «взяткоемким». Поэтому руководить Канцелярией от строений императрица поручила именно Бецкому. Без утверждения Комиссии в столице нельзя было построить ничего мало-мальски значительного. Екатерина знала: ни на какие уступки тем, кто может нанести ущерб красоте города, Иван Иванович никогда не пойдет. А уж попробовал бы кто-нибудь нарушить высотный регламент, соорудить здание выше Зимнего дворца! Под руководством Бецкого или с его разрешения в Петербурге построено много. Достаточно вспомнить только гранитные набережные Невы, дивную фельтеновскую решетку Летнего сада, его собственный дом по соседству с этим садом. В этот дом часто приезжала Екатерина. Здесь она чувствовала себя свободнее, чем в собственном дворце: там слишком много любопытных глаз и ушей. Здесь можно говорить свободно, не опасаясь, что подслушают. Бецкой был, пожалуй, единственным (исключая Потемкина), кому разрешалось спорить с государыней. Она любила его. Как воспитателя? Как мудрого советчика? Как человека, открывшего ей Россию? Или как отца? Русского отца…
Она ему поручала руководить большинством самых дорогих ее сердцу проектов, начиная от создания Эрмитажа, ставшего, благодаря их общим усилиям и вкусу, одним из величайших музеев мира, и кончая их общим грандиозным проектом – воспитанием «новой породы людей».
В самом начале своего правления Екатерина наметила план действий на ближайшие десять лет. Под первым номером записала: «нужно просвещать нацию, которой должен управлять». И она и Бецкой разделяли мнение Сократа, что зло есть результат незнания. Вместе они два года разрабатывали систему воспитательно-образовательных учреждений. Уже в 1764 году она утвердила составленное Бецким «Генеральное учреждение о воспитании обоего пола юношества», которое не только ставило грандиозные задачи преодолеть «суеверия веков» и дать молодым людям новое, современное воспитание и образование, но и определяло конкретные меры решения этих задач. Без промедления (пример того, что между планом и его воплощением совсем не обязательна привычная нам «дистанция огромного размера») были открыты воспитательное училище при Академии художеств (Бецкой был ее президентом), воспитательные дома для сирот в Петербурге и Москве, несколько коммерческих училищ. Были преобразованы многие кадетские корпуса. Но главным и любимым детищем и императрицы, и Ивана Ивановича стало Общество двухсот благородных девиц, вошедшее в историю как Смольный институт благородных девиц, о котором я расскажу в главе «От “воска” до “чугуна”».
Для всех учебных заведений Бецкой разработал специальные уставы. После того как их утверждала Екатерина, они получали статус законов. Были они для своего времени непривычно гуманны:
…не отягощать многими и трудными понятиями, и тем менее принуждать с жестокостью, чтоб при самом начале учение не показалось им горестью… стараться приохочивать детей к учению пристойною кротостию, ласкою и обнадеживаниями… Бить детей, грозить им и бранить, хотя и причины к тому бывают, есть существенное зло.
Прошло более двух с половиной веков, а то, что советовал учителям Бецкой и что становилось беспрекословным повелением после утверждения Екатериной, нисколько не устарело. К сожалению, выполнять эти разумные требования у нас научились далеко не все. Как не все и не везде до сих пор следуют мудрому совету присматриваться с раннего детства к природным дарованиям детей, «дабы произвести и превосходных по разуму людей».
