Инженер Стрельников в узком кругу иногда позволял себе такие выходки…
Уже стемнело.
— Посумерничаем! — предложил Петр Васильевич. — Люблю это время между волком и собакой.
Он перешел к своим излюбленным воспоминаниям о Франции, об Италии и высказал надежду, что ему еще удастся побродить по Европе и приложиться к святым камням Парижа и Флоренции.
— Какие мечты!.. — откликнулась Нетта.
— Ну, нет, не мечты, как сказал бы Собакевич, — ответил Стрельников, открывая новую бутылку какой-то минеральной воды. — Еще немного времени — и все устроится. Можно будет покупать заграничный паспорт так же просто, как это было раньше. Десять рублей золотом — и поезжай куда хочешь. Мы причесываем себя на европейский человеческий манер, а Европа готова снизойти к нам, забыв о некоторых политических увлечениях Москвы. Уже сейчас там пишут, что мы быстро приобретаем респектабельность — того и гляди, вернем права гражданства опальным галстукам, визиткам, фракам… Так-то, дорогие мои! Народ закончил революцию. Единственное, что теперь требуется, — это не мешать ему обогащаться. Вы еще увидите удивительные вещи, вам придется ко многому привыкать и приспосабливаться… Кстати, Степан Федорович, как вы представляете себе свою дальнейшую карьеру?
Вопрос был задан обычным, несколько небрежным тоном между двумя глотками минеральной воды, но в тоне бородача Степану послышалось нечто большее, чем простое любопытство. Силуэт девушки рисовался на фоне открытого окна, и Степан заметил ее неожиданное, тотчас же сдержанное движение. Это было движение человека, протестующего против того, что он услышал.
— Свою карьеру? — переспросил Степан.
— Заклейменное словечко? — засмеялся Петр Васильевич. — Не бойтесь слов, мой дорогой! Любое слово, подобно бурдюку, равно приемлет и воду и вино, в слова можно вкладывать любое содержание. Давайте условимся понимать под карьерой путь человека в обществе… ну, и конечно, его место на жизненном пиру, его долю за столом, Только и всего…
— Нет, не принимаю это словечко. Жизнь не пир, а труд и борьба. И я не думаю о своей карьере, я отрицаю какую-то специальную заботу о своем месте на «пиру» жизни.
— Почему? Но почему же, ради бога?
— В определении своего места среди единомышленников, соратников человек не должен, не имеет права целиком доверяться личным желаниям и аппетитам… — стал развивать свою мысль Степан. — Его единомышленникам, соратникам, его обществу виднее, на каком участке он принесет больше пользы. Я говорю о нашем обществе равных и бескорыстных людей, преданных благородной идее… Моя личная задача — одна: трудиться и учиться, расти, повышать свою ценность. Само общество оценит мою полезность, и…
— Но, позвольте, разве вы шахматная пешка, которая с шапкой в руках терпеливо ждет, пока ее не передвинут на другое поле?
— Нет, я член общества… И я вижу, что общество следит за моим ростом, не дает остановиться, подталкивает меня, заставляет работать больше и лучше, повышает мою ответственность. Меня передвигают с клетки на клетку, но я вовсе не чувствую себя пешкой, далеко нет, так как мои желания и воля общества совпадали и совпадают… И я ненавижу карьеристов, стремящихся захватить видное положение, завладеть теплым местечком во что бы то ни стало, оттесняя людей, которые имеют большее право, но менее ловки и более совестливы…
— Вы абсолютно отвергаете элемент личной заинтересованности в вашей карьере, да-да! Это непростительно…
— Извини, папа, но ты плохо слушаешь Степана Федоровича, — немного нетерпеливо вмешалась Нетта. — Степан Федорович хочет перейти на другое поле, но перейти честно, благодаря накопленным знаниям. И он уверен, что этот переход совершится без его стараний.
— Если же я увижу, что мои способности и знания не применяются нашим обществом в полную меру, я, как говорится, начну бузить, — продолжил Степан, обрадованный ее поддержкой.
— Ребенок, беспечный ребенок! — решил Петр Васильевич. — Общество, обществу, обществом… Общество — лицо не юридическое, общество может преспокойно и безнаказанно для себя вас забыть в той войне, имя которой жизнь, если вы будете вести себя убежденным простаком… Кто-то сказал, что единственная разумная цель всякой войны — это выдвижение новых генералов и раздача орденов. Недурно!
— Нет, целью всякой войны является победа. Каждый солдат прежде всего должен добиваться победы, а не почестей.
— Победы может и не быть, а ордена всегда найдутся, — изрек Петр Васильевич. — Признаться, я люблю читать биографии так называемых карьеристов. Такое чтение бодрит, укрепляет. Борьба за лучшее место в жизни — это лучший метод отбора сильнейших. Кто такой карьерист?
— Тот, кто хочет отхватить кусок пожирнее на «пиру» жизни, — вставил Степан.
— Нет, не согласен с вами! Решительно не согласен! По-вашему, выходит: не шевельнись, пальцем не пошевели ради своего дела. Но ведь если я добиваюсь осуществления проекта Бекильской плотины, разве мои желания расходятся с интересами, с волей общества?
— Личности в споре исключаются, — напомнила Нетта и протянула руку зажечь свет.
— Погоди немного… — удержал ее Петр Васильевич. — Но, кроме шуток, дорогой, если от теории обратиться к практике, то как скоро вы сумеете передвинуться на редакторскую клетку хотя бы в провинциальной газете вроде «Маяка», если подойдете к задаче трезво, без наивной щепетильности?
Решительно это было не простое любопытство.
— Подобной задачи я себе не ставил и ставить не собираюсь, — ответил Степан, подавляя раздражение. — В моих желаниях я не иду дальше того, чтобы стать приличным журналистом, и больше ни о чем не думаю.
— А вы думайте, думайте, друг мой! — проговорил Петр Васильевич назидательно. — Думайте упорно, думайте каждый день, изучайте вопрос, как становятся генералами журналистики в наше время… Если жизнь война, то лучше воевать в чине генерала, чем прапорщика армейского… Ах, молодость, как она беспечна, в конце концов!
Нетта вышла из комнаты.
Часы пробили.
— Однако как поздно! — спохватился Петр Васильевич. — В десять тридцать меня примет товарищ Прошин. А мне еще нужно поговорить с вами…
Он зажег свет. Только сейчас Степан увидел, что лицо Петра Васильевича нехорошо изменилось, как-то припухло, отекло; под глазами обозначились мешочки. Стала понятна и немного нервная говорливость Петра Васильевича, и то, почему он время от времени берется руками за поясницу и почему он пьет так много минеральной воды. «Пьянка», — подумал Степан.
Петр Васильевич похлопал его по плечу:
— Не догадываетесь, в чем дело, всезнающий? Не смущайтесь! Почти весь Черноморск в таком же положении. Ха-ха!.. Я пригласил вас, уважаемый товарищ, для того, чтобы поделиться через вас с общественностью округа весьма приятным известием. Вчера специальная комиссия республиканской конторы сельхозбанка закончила в Бекильской долине работу по поводу моего проекта. Выводы комиссии безусловно положительные. Можно сказать совершенно уверенно, что республиканская контора сельхозбанка — именно республиканская, а не наша, окружная — возьмет на себя финансирование строительства Бекильской плотины. Учитываете оттенок? Без никакого напряжения баланса окружной конторы сельхозбанка наш округ получит маленький подарок, целую плотину. Недурно, а? Как видите, и для меня нашлось местечко под банковским солнцем… Теперь, как мне кажется, было бы своевременно снять наш обет молчания — помните? — и дать несколько слов в «Маяке». Если вы согласны, то я познакомлю вас с проектом плотины, покажу все материалы и дам записку с экономическим обоснованием проекта. Приступим?
В то время, когда они работали в кабинете Петра Васильевича, вошла Нетта в шляпке и жакете, собравшаяся из дома.
— Куда ты? — через плечо спросил Петр Васильевич. — Так поздно…
— Пойду к Симе Прошиной на час… Вчера и сегодня я не выходила из дому. — И она села в уголке большого кожаного дивана.
Едва заметно пожав плечами, Петр Васильевич вздохнул и, пробормотав «Да-да», продолжил объяснения. Степан делал заметки в блокноте и слушал внимательно, если только он мог быть внимателен сейчас, когда он чувствовал на себе взгляд девушки.
