— Сильно вас ушибло? больно вам? — участливо спросил я.

Но я тут же понял всю неуместность такого вопроса. Судя по глазам, подкова весила не менее трех фунтов. Огромная шишка на голове, произведенная ударом подковы, вспухла на моих глазах. Только идиот мог не видеть этого и не понять, что человеку, которому так попало, очень больно. Вообще, задав глупый вопрос, я разыграл форменного дурака и ожидал, что получу достойный ответ. Однако вместо этого я услышал спокойное:

— Да, порядочно… Но могло быть и хуже.

Ободренный таким ответом, я предложил другой вопрос:

— На что вам нужна была эта подкова?

— Она валялась у самого станционного подъезда, и я чуть не наткнулся на нее при выходе из кэба. Ну, я и подобрал ее… для счастья, — так же спокойно и просто ответил он.

Он повернул платок на другую сторону и вновь прижал его ко все более и более вздувавшейся шишке на голове, между тем как я пытался утешить его, говоря о неизбежности судьбы и т. д.

— Это верно, — подтвердил он. — Никто не может избежать своей судьбы. И у меня бывали счастливые дни, но они всегда кончались худо. Я даже родился в самый счастливый день недели — в среду. Мать моя была вдовой, и никто из ее родственниц не оказал ей в этот день никакой помощи в приеме меня на свет. Они находили, что это совершенно излишне для ребенка, родившегося в среду. Когда, четыре года спустя, мать умерла, никто не желал приютить меня по той же причине, и я долгое время переходил из рук в руки — где день проводил, где ночь, так и вырос. А когда умер мой единственный состоятельный родственник, брат моего отца, то оставил все свое состояние какому-то троюродному племяннику, потому что тот родился в пятницу, мне же — ничего. Так, один, почти без всякой существенной посторонней помощи, я и бьюсь на свете благодаря тому, что явился на свет в счастливый день. Положим, я, как видите, не пропал, но и не сижу по горло в золоте, как, по мнению всех, должно бы быть.

Он помолчал немного, занявшись своей шишкой на голове. Потом продолжал:

— Черные кошки считаются счастливыми. Но на что уж была черна та кошка, которая вошла вместе со мной в только что нанятую мною комнату на Болсовер-стрит, однако…

— И она не принесла вам счастья? — досказал я в виде вопроса, когда он замялся.

Взгляд его принял мечтательное выражение.

— Да как вам сказать? — медленно протянул он. — В то время и я так думал; но ведь неизвестно, что могло выйти впоследствии, если бы я женился. Мне казалось, что мы с ней подходим друг к другу… Впрочем, быть может, я и ошибался. Но все же мне было очень горько, когда это случилось…

Он замолчал и уставился в окно своими задумчивыми глазами.

— Что же случилось? — полюбопытствовал я.

— Да ничего особенного, — проговорил он, передернув плечами, словно желая стряхнуть с себя неприятное воспоминание. — Моя невеста уезжала гостить к своей тетке и поручила мне свою любимую канарейку. Но в первый же день, пока я был в отсутствии, кошка взяла да и съела птичку. Понимаете?

— Но ведь вы в этом не были виноваты? — заметил я.

— Конечно, нет. Моя вина была только в том, что я оставил кошку в комнате с клеткой, в которой сидела канарейка. Во всяком случае, это привело к разрыву между мной и моей невестой… Не помогло и то, что я предложил ей кошку взамен птички, — как бы про себя добавил он, продолжая возиться со своей шишкой.

Некоторое время мы сидели молча, покуривая сигары. Потом он снова заговорил:

— Пегие лошади также считаются счастливыми. Однажды и я завел было себе такую пегашку, но опять вышло скверно…

— Что же случилось из-за нее? — любопытствовал я.

— А то, что из-за лошади я потерял хорошее место. Мой патрон терпел долго, гораздо дольше, чем я имел право ожидать, но ведь нельзя же требовать, чтобы вы держали человека, который всегда пьян? Это может отразиться и на репутации вашей фирмы, не правда ли?

— Конечно, — поддакнул я.

— Ну вот, видите. Вся беда в том, что я раньше никогда не пил, поэтому на меня действовала первая же рюмка. Другой бы как с гуся вода, а у меня было чересчур уж заметно…

— Позвольте, — перебил я его. — Как же это у вас выходило? Не лошадь же, полагаю, спаивала вас насильно?

— Хе-хе-хе! — добродушно рассмеялся он. — Разумеется, лошадь меня не поила, но все-таки я напивался по ее вине. Дело в том, что она раньше принадлежала одному человеку, который развозил вино по кабакам. Ну вот, она и привыкла сворачивать к каждому кабаку и ждать перед ним, пока ее хозяин, зайдя туда, не сделает, что ему там нужно. Я заметил эту особенность в первый же день, когда поехал на ней по городу и окрестностям. Не было никакой возможности заставить ее не сворачивать к кабакам или ехать мимо, пока я не побываю в каждом из них. Вот мне и приходилось постоянно вылезать и заходить в кабак, а так как неловко же заходить туда без всякого дела, то я требовал себе рюмку виски и пьянел так, что только с помощью полиции попадал назад к своему патрону. Ну и кончилось тем, что я превратился в настоящего пьяницу. Много я переменил мест, пока снова не стал человеком… И во всем-то мне не везло, — продолжал он, закурив другую сигару. — Был случай. Один из моих хозяев подарил мне к Рождеству большого, хорошо откормленного гуся… конечно, уже убитого и общипанного…

— Ну, и что же, неужели и гусь мог доставить вам беспокойство! — удивился я, насторожив уши в предвкушении интересного рассказа. — Что же вы с ним сделали или… — «что сделал он вам»? — хотел было я добавить, но мой собеседник, на мгновение остановившись, со смехом прервал меня:

— В том-то и штука, что я не знал, что с ним делать. Было десять часов рождественского вечера, когда я уходил от начальника, и он вручил мне гуся, завернутого в коричневую бумагу, и пожелал весело провести праздник.

— Это мне прислал брат, у него большая ферма, — сказал патрон. — Но я уже купил себе пару гусей, и этот для меня совсем лишний, а вам, надеюсь, он пригодится. Он хорошо откормлен, и вы скушаете его с большим аппетитом.

Я поблагодарил начальника за любезность и ушел с его подарком. Дорогой мне захотелось выпить кружку пива, и я зашел в маленькую, скромную пивную на углу Лэна и положил гуся на стойку.

— Хорошая птица, — сказал хозяин пивной, увидев торчащую из бумаги гусиную голову и взвесив его на руке. — Одному не съесть и в три дня.

Тут я вдруг вспомнил, что обещал в этот вечер приехать к одним знакомым, жившим за городом, и погостить у них праздники. Они меня ждали, и было бы нехорошо с моей стороны, если бы я не поехал… Не могу понять, почему я во весь день ни разу не вспомнил о своем обещании. Если бы я не позабыл о нем, то и не взял бы гуся от патрона, а рассказав ему, в чем дело, попросил бы отдать подарок кому-нибудь другому.

Вот тут-то и начались мои несчастья. Нужно вам сказать, что я тогда жил в меблированных комнатах, там мне не хотелось отдавать гуся, а привезти его к своим знакомым, у которых был птичий двор, было неудобно: они могли обидеться на меня за такой неуместный подарок. Сообразив все это, я предложил хозяину пивной купить у меня гуся.

— Нет, спасибо, — ответил он, — у меня самого три гуся. А вот, быть может, купит кто-нибудь из этих джентльменов?

И он указал на трех молодых людей, сидевших за одним столом. Я подошел к ним с этим предложением, хотя сразу было видно, что с ними далеко не уедешь. Старший из них взял гуся, развернул, основательно его рассмотрел, ощупал и взвесил на руке, причем нечаянно, а может быть, и нарочно, облил его пивом. Потом этот джентльмен подверг меня перекрестному допросу с видимым намерением обвинить меня в краже гуся. В конце концов он предложил мне за птицу шиллинг. Мне стало так досадно, что я, даже не выпив пиво, забрал гуся и бумагу с бечевкой и молча вышел из пивной.

В сильном возбуждении я прошел чуть не целую улицу, неся в одной руке птицу, а в другой — ее обертку, но когда поостыл, то понял, какую я должен представлять смешную фигуру, и тут же, остановившись под фонарем, хотел опять завернуть и завязать подарок. Но это оказалась неудобным на улице, потому что при мне находились еще сумка, битком набитая деловыми бумагами, и зонтик. Только что я начал завертывать гуся в бумагу, как он выскользнул у меня из рук и угодил прямо в канаву. Извлек я его оттуда всего покрытого жидкой грязью, которою измазался и сам. Так, мокрого и грязного, я кое-как завернул его. Я забыл сказать, что все время шел сильный дождь.