Но, повторяю, так мы делали только вначале, а потом принялись бегать по здешним музеям и галереям с видом людей, спешащих на поезд или на пожар.

Сегодня, например, я облетел старинный и знаменитый «пантехникон» ровно в двадцать две с половиною секунды — по хронометру.

Во избежание недоразумения со стороны читателя, считаю своим долгом пояснить, что «пантехниконом» мы с Б. назвали то, что в Мюнхене принято называть «пинакотекою». Нам это слово не давалось, поэтому мы постоянно перевирали его, называя то «пинниозеком», то «пинтактеком», раз, после обеда, даже «пенникоком». Но это до такой уж степени смутило нас обоих, что мы нашли нужным остановиться на каком-нибудь одном определенном названии, чтобы окончательно не запутаться и не осрамиться пред кем-нибудь. Думали-думали, выбирали-выбирали и, наконец решили установить название «пантехникон».

«Пантехникон» представляет собою собрание картин одних старых мастеров живописи. Об этих мастерах я ничего не буду говорить. Только художникам или, по крайней мере, людям, одаренным художническим чутьем, следует разбирать художников, а я только профан в этой области. Поэтому я ограничиваюсь одним констатированием того факта, что одни из полотен старых мастеров (меньшинство) показались мне превосходными, а другие (большинство) — самыми обыкновенными.

Всего более в «пантехниконе» поразило меня изобилие полотен, посвященных изображению различного рода «кулинарии» и «гастрономии». В самом деле, по крайней мере, двадцать пять процентов всех тамошних картин, кажется, предназначены служить или вывесками для зеленных лавок и гастрономических магазинов, или иллюстрациями к соответствующим прейскурантам. Вот, например, полотно с надписью «Вид мясной торговли», № 7063 по каталогу, размером в 60 футов ширины и в 40 — длины. Наверное, художник просидел над этим произведением не менее двух лет, а между тем кому оно нужно? На какого покупателя оно рассчитано? А та вон, в углу, предрождественская выставка гастрономического магазина?

Б. объяснил все это стремлением старых мастеров к украшению всех зданий и помещений подходящими к их назначению и характеру картинами.

— Свои соборы, церкви и часовенки они наполняли мадоннами, мучениками и ангелами, — продолжал Б. в пояснение своей мысли, — а спальни увешивали снимками с них. Поэтому смело можно предположить, что эти вот смущающие тебя картоны были написаны ими для своих столовых, вероятно, с целью возбуждения аппетита.

В Мюнхене есть еще один «пантехникон», где собраны картины исключительно современных немецких мастеров. Там уж я не нашел ровно ничего выдающегося: одна только посредственность. Много свежести в красках, много точности в выполнении рисунка, но ни воображения, ни мысли, ни оригинальности нет ровно ни в чем. Но опять-таки оговариваюсь, что я не художник. Поэтому никому и не навязываю своих взглядов на искусство современных немецких художников-живописцев.

Больше всего мне понравилась в Мюнхене музыка. Немецкий оркестр, играющий летом в лондонских скверах, совсем не то, что оркестры, которые мне пришлось слышать в самой Германии. У немцев очень тонкий музыкальный слух; мало-мальски дурная игра может довести их до бешенства. Поэтому оркестры у них дома образцовые. По правде сказать, я ничего подобного не ожидал.

Насколько мне известно, из всех городов объединенного «фатерланда» всего более славится военными оркестрами Мюнхен. И не напрасно. Два-три раза в день эти оркестры безвозмездно играют в различных частях города, а по вечерам нанимаются содержателями так называемых «пивных садов»…

Разумеется, главная тема этих оркестров состоит в «натиске» и «штурме»; но когда нужно, исполнители умеют извлекать из своих старых медных инструментов такие ясные, нежные, хватающие за душу звуки, какие обыкновенно производятся только на скрипке и притом настоящим виртуозом.

Повторяю, немецкий оркестр, желающий оставаться на родине и не быть преследуемым свистками и шиканьем, должен отлично знать свое дело. Каждый немецкий ремесленник или приказчик — такой же любитель и ценитель хорошей музыки, как хорошего пива. Слушатели музыки в мюнхенских концертных залах очень чутко относятся к тому, как исполняются их любимцы — Вагнер, Моцарт и Гайдн. Хорошее исполнение они приветствуют шумными рукоплесканиями и восклицаниями одобрения, дурное может вывести из себя этих мирных и добродушных людей.

Каждому, желающему ознакомиться в Германии с местным населением, непременно следует побывать в «пивном саду», где по вечерам собираются труженики всякого рода: мелкие торговцы с семействами, приказчики со своими невестами и их матерями, солдаты, мальчики для посылок и простые рабочие.

Туда же приходят седовласые супруги, чтобы за кружкой пива вспоминать о прошлом и покалякать о разных разностях: о белокурой Лизе, вышедшей замуж за умного Карла и теперь вместе с ним созидающей собственное гнездышко в дальней заокеанской стране; о хохотушке Эльзе, чуть не полвека живущей в Гамбурге и обзаведшейся там уже внучатами; о покорном, но мужественном Франце, любимце матери, сорок лет назад павшем на поле битвы под чуждым небом Франции.

Напротив помещается семейная группа, пред которой дымится яичница с вареньем и высится бутылка белого вина. Отец семейства — пожилой румяный весельчак; все его приятное лицо дышит честностью, добротою и чистотою помыслов. Дети — два сына и дочь — чинно и степенно едят и пьют, почтительно отвечая на обращенные к ним слова отца. Мать, ласковая, мягкосердечная толстушка, улыбается и отцу и детям, но не забывает и себя, исправно истребляя яичницу и прикладываясь к бутылке, которая вскоре сменяется другой.

Кто хоть недолгое время наблюдает немецких женщин, тот не может не проникнуться к ним полным уважением. В них столько милой простоты, сердечности и истинной женственности. От их добрых лиц и ясных, чистых глаз так и брызжут лучи того душевного света, который и светит и греет, создавая мирную, уютную и здоровую домашнюю атмосферу.

Глядя на этих женщин, невольно представляешь себе их чистенькие жилища, где так хорошо пахнет разными душистыми травами; их укладки, полные снежно-белого, аккуратно сложенного и пересыпанного такими же травами белья; старинную, тяжелую, но блестяще полированную мебель с резными украшениями; хорошие, покойные, мягкие, опрятные и нарядные постели (совсем иначе устроенные, чем в гостиницах); чистенькие кухни, где готовятся такие аппетитные и сытные блюда; полные кладовые и чуланы. Представляешь себе их мирные беседы по вечерам в уютной столовой, за ярко горящей лампой. Жена вяжет чулок, муж курит трубку и просматривает свою любимую газету, передавая из нее жене все, что может интересовать ее, и между ними происходит обмен мнений, всегда тихий и мирный. У этих людей старого склада не может быть разногласия.

Если дети еще маленькие, то они в это время уже уложены спать, а если уже большие, то все они также сидят вокруг стола, занятые каким-нибудь делом.

Немецкие женщины (я говорю исключительно о средних и низших классах населения), в общем, не из тех, при взгляде на которых у чужеземца может закружиться голова, зато они обладают удивительным уменьем раз навсегда завладеть сердцем того мужчины, который им близок. Едва заметно, понемногу, они такими крепкими узами привязывают к себе доверившееся им мужское сердце, что оно не может вырваться, если бы даже и хотело, под влиянием каких-нибудь посторонних соблазнов, из этих уз, потому что тогда мужчина потерял бы свой теплый уголок, где он окружен самою нежною заботою и преданностью. Вот почему так дружно и живут немецкие супруги, не принадлежащие к верхним слоям, где все идет на другой лад.

Мы с Б. третьего дня вечером посетили один из здешних «пивных садов». Нам хотелось испытать удовольствие пообедать под музыку. Однако на практике это удовольствие оказалось не совсем удобным: обедать под музыку в Баварии могут, по-видимому, только люди, одаренные особенным пищеварительным аппаратом, чем мы с Б. похвалиться не можем.