Время шло, а в таком обычно оживленном месте никто не появлялся. Поток машин нёсся мимо нас на скорости, слепя фарами и норовя окатить грязью.

Наконец на тротуаре показались трое мужиков довольно мерзкого вида, и я, глотая подступающие от отвращения слезы, попросила у них закурить. Сражены были все четверо: и Саша, и мужики, но рта никто не раскрыл. Мужики молчали, косясь на внушительную Сашину комплекцию, а Саша просто потерял дар речи. Самый мерзкий из них, помятый рыжий мужик, торопливо протянул мне сигарету и, не переставая коситься на Сашу, бросился догонять товарищей. Сигарета была без фильтра, выглядела ужасно, а пахла еще хуже. Прохрипев вдогонку щедрому человеку:

– Спасибо… – я даже немножечко взвыла от отвращения и бессилия, но делать было нечего.

Тротуар был пуст, а бросаться под колёса, чтобы попросить сигарету, было, мягко говоря, неумно. Саша смотрел на меня с жалостью, явно ничего не понимая, поэтому я, сделав вид, что весь день только и мечтала, чтобы выкурить именно эту жуть, затянулась… После первой же затяжки сырой сигаретой неизвестного происхождения моё драгоценное горло решило проявить себя во всей красе, и я разразилась таким кашлем, после какого особо поэтичные натуры, заслышав подобные раскаты, сразу принимаются декламировать:

– Люблю грозу в начале мая!..

Каруселью завертелась единственная мысль: «Только бы они увидели, только бы увидели…»

Тошнота тугим комком обосновалась в горле, и покидать его не собиралась, в голове гудело и звенело. Я закрыла глаза и почувствовала, как ко мне подошел Саша, одной рукой крепко обхватил за плечи, а другой вырвал из моих пальцев сигарету. Хрюкнув, я благодарно уткнулась носом в Сашину грудь и немного обмякла. Я знала, что вполне могу так немного повисеть и он меня не уронит. Все-таки Саша свой человек и просто хороший мужик. Судорожно сглатывая набегающую мерзкую слюну, я печально думала, что если меня сейчас стошнит на Сашин костюм, репутация моя будет загублена навеки.

Не знаю, чем бы все это закончилось, если бы вдруг за спиной я не услышала тихое шуршание. С трудом отстранившись от Саши, я оглянулась и увидела, как к тротуару плавно подкатила моя ласточка, а из окна на нас таращится, улыбаясь до ушей, счастливая Ленка. Водительская дверь открылась, и оттуда материализовалась Юлька. Стараясь не лопнуть со смеху, и тряся головой, словно припадочная, она спросила:

– Извините, мы вам не помешали?

– Ехали мимо, смотрим – Алевтина. А! Это же Саша! Здравствуйте, Саша! Не узнали, богатым будете, – это уже резвилась Ленка. – Вот, Аля, забрали твою машину, как просила. Хорошо, на полдороги встретились, не надо к дому гнать!

Безмерное счастье, написанное на лицах дорогих подруг, объяснялась исключительно радостью от случайной встречи со мной. Саша это понял, поэтому хмурился и смотрел подозрительно. Я растянула губы в улыбке:

– Какая неожиданная встреча!

***

Квартира, в которую я сейчас намеревалась попасть, досталась мне от моей родной тети Юли, умершей почти три года назад, вскоре после гибели моих родителей. Еще смолоду тетя Юля маялась слабым сердцем, перенеся первый инфаркт в тридцать лет, когда умер ее муж. Учась в старших классах, я сама вменила себе в обязанность заходить к ней после школы, помогать по дому и бегать в магазин. Жила она всего в пятнадцати минутах ходу от нас, что очень облегчало мою задачу. Она была старшей сестрой моей мамы, они всегда очень дружили, и я не припомню случая, чтобы они поссорились. С самого детства, если родители уезжали в экспедицию, я переселялась к тете Юле. Для меня это было вроде праздника: своих детей у нее не было, поэтому меня она обожала и ужасно баловала. Выйдя в сорок лет на инвалидность, тетя Юля не стала сидеть, сложа руки. Ее кипучая и деятельная натура требовала применения, поэтому она со всей страстью предалась своему любимому занятию – рукоделию. Хотя как именно назвать то, что она делала, я не знаю. Обычно под рукоделием мы подразумеваем вышивку или вязание, а тетя Юля делала все. Из всего, что попадало ей в руки, она могла сотворить шедевр. В дело шли нитки, пуговицы, гипс, глина, пластилин, проволока, бисер, старые ключи, перья… Одним словом, перечислить все просто невозможно. Она могла сделать панно или вазу, коврик или статуэтку, но, несмотря на то, что пользовалась простейшими инструментами, ни одна ее работа не выглядела поделкой. Сколько ни пытались ей втолковать, что за свои работы она может получать неплохие деньги, тетя Юля только смеялась и раздаривала их друзьям и знакомым на праздники и просто так. Не надо, думаю, объяснять, что своим энтузиазмом она заразила и меня. Множество долгих вечеров провели мы с ней вдвоем, изобретая вместе или по отдельности, стараясь перещеголять друг друга в оригинальности и мастерстве. Мое рвение, правда, иногда ослабевало. Я училась в институте, ходила в спортивную секцию или проводила время в компании друзей, но никогда не забывала заглянуть к тетке.

А когда мы собирались вместе всей семьей, мама смеялась и говорила, что мое воспитание – теткиных рук дело, от чего тетя всегда открещивалась и заявляла:

– Кадасовым, моя милая, воспитание дать невозможно! Уж с чем родились, с тем и живут. Ты можешь ей кол на голове вытесать, но по-своему делать не заставишь!

А мы с папой заговорщицки перемигивались и улыбались, знай, мол, наших! Мама и тётя Юля, глядя на нас, качали головами и тоже улыбались, казалось, что по-другому не бывает и так будет всегда. Мама приносила свои знаменитые пельмени, которые делала лучше всех в мире, мы рассаживались за огромным круглым столом. Отец рассказывал что-нибудь интересное про последнюю экспедицию, а мама смеялась и «выводила его на чистую воду», когда он пытался приврать ради красного словца… Потом я вышла замуж и долго не могла понять, куда же пропало это ощущение легкого, безмятежного счастья.

Телеграмму о смерти родителей принесли домой к тетке. Мне позвонила заикающаяся соседка и сообщила о том, что тетю Юлю увезли в больницу с инфарктом. А о телеграмме я узнала только на другой день… Тетя пришла в себя через неделю после похорон, и я забрала ее домой. Перевезти ее мне помогал Саша, уже работавший у Андрея Дмитриевича. Муж уехал в то время в командировку почти на целый месяц, я поселилась у тетки, она была очень плоха. Худела, бледнела и почти все время молчала. Затем случился еще один инфаркт, и ее не стало.

***

Загрузившись в машины: я – к подозрительно настроенному Саше, а девчонки – в мою, мы тронулись к дому.

Ехали молча. Метров за пятьсот до дома Саша остановился, посмотрел на меня и спросил:

– Алевтина Георгиевна, вы точно не хотите мне ничего сказать?

– Хочу, – ответила я. – Вытащите, пожалуйста, пистолет… И скажите мне, как ваше отчество?

Саша крякнул, покрутил головой и, тронув машину, ответил:

– Васильевич.

Мы остановились в соседнем дворике. Девчонки вышли из машины, и подошли к нам.

– Ладно, ждите, – буркнул Саша. – Сейчас приду. И… не валяйте здесь дурака!

– Александр Васильевич! – Я серьезно смотрела на Сашу. – Пистолет!

Он нехотя кивнул, взял у меня ключи и исчез в темноте.

Забившись втроем в мою машину, мы некоторое время сидели молча, только вздыхали. Во дворе, как всегда, не горел ни один фонарь, лишь огромная луна висела над нами, а черные деревья отбрасывали причудливые зловещие тени. Было тихо, нормальные люди уже готовились ко сну, а шпана еще только одевалась на прогулку.

Наконец тишину в машине нарушила Юлька. Она завздыхала чаще и громче, хрюкнула и сказала:

– Да-а…

– Да-а… – тут же согласилась Ленка. – Нет, ну надо же так нервы накрутить! Сижу и трясусь как малахольная, а из-за чего, сама не пойму.

– И мне, девочки, что-то маетно, – честно призналась я. – Выйти, что ли, покурить?

– Сиди, курилка. Чего это ты раздымилась? То месяц не курит, а тут – одна за одной, одна за одной! Гляди у меня!– Елена Борисовна сурово сдвинула соболиные брови.