«Она с больными и ранеными должна уверенно управляться, своей воле их подчинять. Коли собой владеть не способна да сильного характера нет, так и не выйдет ничего. Как там она с бояричем или боярич с ней разбирается – их забота, нравится ему – значит, ладят как-то, а вот с Красавой… Они же обе здесь без взрослого пригляда… Мало ли, что в полную силу пока не вошли.

…Юлька с бояричем, значит? А не про него ли эта малявка сейчас крикнула: «Все равно ОН моим будет»? Анна говорила, что Михайла с ней возился, как с сестренкой… Влюбилась, что ли? Детская влюбленность может растаять, а может потом в такое вырасти… А если ее бабка на то и рассчитывает? Ох, неужто и волхва, и лекарка через этих девчонок за душу боярича бьются? И за власть в крепости? Расчетливо и осознанно?

А сами девчонки? Ведь ни одна, ни другая ему женой не станут. Или волхва все-таки надеется? Древний боярский род, Анна сказывала… Окрестят Красаву, дело нехитрое. Неужели так и задумано? И будет у Михайлы жена с такими глазами… брр…

Господи, Андрей-то при Михайле все время состоит, значит, и его это затронет?! А как?

А Юлька? Бабка как-то обмолвилась, что любовь лекарки душу выжигает, и мужам от них надо держаться подальше, не то пропасть можно. Вот же, не расспросила тогда, ни к чему было, а бабка и не пояснила. Но пока что не похоже, что у Михайлы душа…

Не похоже? А разговоры, что душа у него, словно у старца умудренного… Нет! Пустое оно! А вот то, что маленькая волхва с лекаркой его не поделили, и чем оно для Андрея обернется – не пустое… Мало было тревог, так еще одна заботушка! Одно хорошо – не новое это, значит, уже давно тянется, бог даст, погодит до возвращения полусотни, тем более что и Андрея, и самого боярича сейчас нет».

На занятиях в лекарской избе Арина к Юльке потихоньку присматривалась. За обучение девиц молодая лекарка взялась решительно, но наставнице все время приходилось держаться настороже, потому что при Юлькином ершистом характере и обычной девичьей склонности к ехидству их с девками никак не следовало оставлять без присмотра.

Правда, как по заказу, еще и Вея в первый же день попросила разрешения учиться вместе с девичьим десятком, когда время найдется.

– С ранами от зверей я уже дело имела, – пояснила жена Стерва. – Они, конечно, и пострашнее воинских бывают, но все равно – иные. А у меня теперь воины в семье появились… мало ли. Не всегда лекарка-то рядом окажется.

Арина тогда о своем подумала: ухаживать за недужными ей, конечно, уже приходилось, но с Веиным опытом и не сравнить. Так что позволила, не раздумывая – тут разрешения боярыни не требовалось. А про себя порадовалась: две бабы на пятнадцать девиц – не одна, все легче будет.

В самый первый день Юлька, хмуро оглядев девок, стоявших кучкой, сообщила:

– С ранами да перевязками я и сама справлюсь, хотя и вам покажу потом. А вот перенести раненого из телеги сюда да на стол мне положить сможете? Или лежачего накормить-напоить?

Девки переглянулись, а Проська фыркнула:

– Тоже мне, умение…

– Ну, значит, это и будет вам первое задание! – сразу ощетинилась Юлька. – Вон трое болящих есть, их обихаживайте!

Отроки, попавшие к Юльке на попечение с разными, в основном нетяжелыми недугами, вроде чирья на заду или вывиха ноги, откровенно скучали от безделья и поначалу отнеслись к прибытию девичьего десятка как к неожиданному и приятному развлечению, но радость их длилась, увы, совсем недолго. В первый день трое «тяжелораненых» пострадали не сильно, если не считать того, что на пареную репу, огромный горшок с которой выделила для занятий Плава, они к вечеру смотреть не могли. Каждого из отроков ею по очереди попотчевали пятеро девиц, старательно запихивая ложку в рот и требуя, чтобы непременно проглотил. А после еще по указанию Юльки умывали и вытирали лицо. Самим же мальчишкам при этом приказано было лежать, не шевелясь, и девицам не помогать.

Девки, надо сказать, справлялись с делом более-менее ловко – почти у всех в семьях росли младшие сестренки-братишки, да и недужные случались, и кормить-поить их приходилось, разве что не так вот – совсем недвижимых. Мелкие недоразумения, вроде соскользнувшего к уху или упавшего за ворот рубахи куска вконец остывшей репы, в счет не шли – наловчились девицы быстро. Одна Млава с такой тоской во взоре провожала каждую ложку, что Терентий, на чью долю выпало стать ее подопечным, в конце концов не выдержал:

– Да ты сама-то хоть чуть поешь, что ли… – пробухтел он с набитым ртом, силясь проглотить очередной кусок. – Я же все равно видеть эту репу уже не могу, а как на тебя гляну, так и вовсе все назад прет!

– Не-е… – испуганно замотала головой девка, грустно глядя на остатки еды в миске. – Нельзя мне… – и вздохнула со слезой в голосе, – я же не нарочно… Оно само так смотрится.

Еще тяжелее пришлось мальчишкам, когда Юлька показала, как надо правильно поить лежачего больного, и потребовала, чтобы каждая из девиц повторила все ее действия – и чтобы непременно правильно! Девчонкам-то что – только хихикали да взвизгивали, когда слишком сильно наклоняли берестяную поилку и вода лилась, мягко говоря, не только в рот, а вот отроки в результате сего действа разве что не плавали на мокрых тюфяках. Но лекарка и из этого умудрилась извлечь урок:

– Постель перестилать да переодевать раненого тоже уметь надо, чтобы не побеспокоить лишний раз, особенно если он без сознания лежит. Вот, смотрите… – и она снова и снова показывала, объясняла, растолковывала…

«А говорят, что норовиста да чуть что гонор свой выказывает. Вон терпение какое, сколько раз повторяет да смотрит, чтобы каждая девица ее поняла да все правильно сделала. И с отроками обращается бережно, хоть они раненых только изображают. Повезло Михайле: такую лекарку сумели в крепость залучить, даром что молода еще».

В следующий раз Юлька попросила дежурного урядника подкатить к крыльцу лекарской избы телегу и уложила в нее парней – пусть изображают привезенных раненых. А девкам вручила носилки. Вот тут-то несчастным отрокам стало совсем не до смеха.

Даже боярыня, подоспевшая к этому времени из Ратного, успела полюбоваться на их учебу, хотя ее появления поначалу никто даже не заметил – такая суматоха сопровождала упражнения девиц. Тем не менее, несмотря на всеобщее оживление и раздававшийся временами смех, баловством тут и не пахло: две девчонки, Светланка с Лушкой, сосредоточено пыхтя, тащили к крыльцу носилки с отроком Гавриилом. На лице парня читалась обреченная покорность судьбе, он изо всех сил уцепился за носилки и, казалось, приготовился соскочить с них. Ничего удивительного, насмотрелся уже на мучения своих приятелей: идущая первой Лушка начала всходить на ступеньки крыльца и потянула носилки вверх. Худосочная Светланка, вместо того чтобы поднять свой край повыше, зачем-то еще больше его опустила. Гавриил непременно поехал бы вниз, да уже знал, что его ждет, и умудрился упереться еще и ногами, чем и спасся от неминуемого падения.

– Лушка! Руки опусти! – рявкнула наблюдавшая за ними Юлька. – Светка, поднимай выше! Это Гаврюха такой цепкий, а раненый пластом лежит. И неча на отроков кивать – сами носить учитесь. Не всегда рядом подмога найдется.

Девки, красные от натуги, кое-как выправили положение и двинулись дальше, но, судя по страдальческой физиономии Гавриила, он не считал, что его испытания окончены, ибо сейчас парень хоть и отпустил края носилок, но сжался: явно ничего хорошего от дальнейшего не ожидал.

– Локти! – не удержавшись, крикнул он.

– Ага! – не оборачиваясь, сосредоточенно кивнула Лушка и, слегка выставив в стороны локти, нащупала ими косяк двери, а потом уже стала протискиваться с носилками дальше. Кое-как осилив это препятствие, потянула свою ношу в сени, но идущая следом Светланка оказалась не столь расторопна. Гавриил, запрокинув голову назад, внимательно следил за Лушкой и на какой-то миг опоздал с очередным предупреждением. Его отчаянный вопль: «Порог!!!» – слился с не менее отчаянным вскриком споткнувшейся о препятствие девчонки, которая тут же выпустила носилки и повалилась прямо на них и на ноги взвывшего дурным голосом парня. Лушка, как и следовало ожидать, не смогла одна удержать свой край, выпустила ручки и, подбитая сзади под ноги, тоже рухнула вниз, но уже на голову бедолаги.