Не менее часа продвигались тигроловы вниз по ключу, а избушки все не было. Правда, за этот час преодолели они с полкилометра всего, но все равно, если верить словам пасечника, избушка или признаки ее должны были уже появиться... Первым вслух засомневался Николай.
— Надо, пока светло, кедрину сухую для нодьи подыскивать, — сказал он капризным голосом. — Никакой избушки тут нет! Или в этом ключе еще одна скала-отстой, или пасечник просто вовсе не о том ключе говорил.
Павел тоже в душе уже начал сомневаться, но делать окончательный вывод было еще слишком рано, и он возразил:
— До сумерек мы еще смело можем двигаться вниз по ключу, нам ведь все равно сегодня или завтра придется идти в ту же сторону... Кроме того, пасечник говорил, что ключ подступает к самой сопке, а на той стороне продолговатая поляна — солонец. Все совпадает — есть там на поляне солонец или нет его, под снегом не видно, но поляна есть — это точно. Мы слишком мало еще прошли. Впрочем, мне все равно: скажете здесь нодью делать — тут и сделаем.
— Слышь-ко, сынок, Павел верно сказыват. Нам бы часок-полтора подвигаться вниз. Скала-то вон ведь, рядом виднеется, не шибко оторвались от нее. Как думашь?
— Ну, раз решили, значит, пойдем! — нервно проговорил Николай.
Вскоре тигроловы увидели избушку, воспряли духом. Николай заковылял быстрей, стараясь не отставать от заторопившегося Павла.
— Ну вот и зимовейка отыскалась! — радостно воскликнул Савелий. — Теперича мы кум королю, сват министру! Щас мы в ней обживемся, устроим Ташкент. Старинное зимовье, гляжу, и место выбрано по уму — на стрелке да на солнышке...
Павел тоже обрадовался в первую минуту. Но чем ближе подходил к зимовью, тем тревожней становилось у него на душе. Вначале насторожило то, что над крышей не видна была печная труба. «Наверно, трубу охотники сняли и сложили в зимовье, чтобы дождь по ней в печку не затекал. Правильно! По-хозяйски! В сырое лето печка за один сезон проржавеет, если трубу не снять...»
Рядом с зимовьем увидел Павел железную бочку — это не сулило ничего хорошего. Тревожное чувство росло. Подойдя к избушке, тигроловы некоторое время изучающе по привычке присматривались ко всему. В нескольких метрах от зимовья валялась железная бочка; там же торчали из-под снега пустые деревянные ящики. Слева от избушки с солнцепечной стороны — жердяной остов четырехметровой палатки, внутри него широкие сплошные нары, укрытые слоем снега. Под нарами — пустые консервные банки, пустые ящики из-под соли, возле входа присыпана снегом печь из листового железа с метровым куском трубы. «Не из зимовья ли перетащили ее сюда?» — с тревогой подумал Павел и, сбросив рюкзак, торопливо заглянул в избушку — печи там не было...
— Вот стервецы!
Павел осторожно выдернул из-под снега печь. Она была насквозь проржавевшая и уже почти непригодная. А без трубы ею вообще пользоваться нельзя. Но, к счастью, поковырявшись в снегу вокруг каркаса, Павел вскоре обнаружил еще два отрезка. Савелий тем временем осторожно вернул печь в избушку, не переставая при этом клясть людей, учинивших здесь не просто беспорядок, но беспорядок подлый и преступный.
— За пакость эдаку я бы этим паразитам самолично руки-ноги переломал бы! Погань — не люди! — раздавался из избушки возмущенный голос Савелия. — Детей воспитуют, может, на работе в почестях ходют, а сюда пришли, как нелюди!
Павел между тем выковырнул из-под снега эмалированный чайник без ручки, миску, керосиновую лампу и простреленное жаканами цинковое ведро. Занеся свои находки в избушку и осмотревшись в ней, понял, почему гневно ругался Савелий: в зимовье был такой беспорядок, как будто здесь побывали погромщики. Мешочки с продуктами, некогда висевшие под потолком, теперь валялись, изгрызенные мышами, на полу; тут же скомканные заплесневевшие байковые одеяла, телогрейка, латунные гильзы, пыжи, посуда, клочья изюбриной шерсти, огрызки свечей, таблетки — все это изгажено мышами и перемешано с мукой и сахаром. Там, где были нары, виднелись только две поперечные перекладины с одной единственной плахой, оставшейся только потому, что была она накрепко прибита к стене большими гвоздями. Значит, перенесли охотники в палатку не только печь, но и плахи от нар, а заодно и сухую смолистую растопку прихватили, приготовленную пасечником по таежному обычаю для доброго проходящего люда. Нет, не рассчитывал Дубов на таких бессовестных людей, заботливо оставляя в зимовье сухую растопку и съестные припасы. И вот явились они, поправ, испоганив святой охотничий обычай.
— Ну как, Павлуха, налюбовался? — с горькой усмешкой спросил Савелий. — Слава богу, по свету пришли, дотемна, хоть успеем в маломальский вид зимовье привести. Давай-ко беги, смолье добывай да дровишек, а я тут печку установлю. Надо быстрей тепло в зимовье загнать, а то Николай без движения застудится.
Но не скоро удалось загнать в избушку тепло; вместо тепла вначале нагнали дыму — не продохнуть! Насквозь изъеденная ржавчиной печь долго не могла по-настоящему разгореться: дым упорно не желал уходить в трубу, а струился сквозь множество щелей, и лишь после того, как залатали самые большие дыры жестянками, вырезанными из консервных банок, печь наконец разгорелась и заполыхала жаром.
Покончив с печью, тотчас же разбросали в палаточном каркасе нары, плахи перетаскали в зимовье, и, пока Савелий прибивал их на прежнее место, Павел нарубил дров. Порядок наводили в избушке уже при свечке. Все сопревшее, изъеденное мышами пришлось выбросить, только телогрейка оказалась еще на что-то пригодной. Ужинали поздно — уставшие, угнетенные событиями минувшего дня, о дне будущем не проронили ни слова. И, лишь укладываясь спать, Савелий, сокрушенно вздохнув, высказал вслух то, что не давало ему покоя:
— Это ведь пантовщики были, на солонец сюда прилетали. Три ящика соли — мясо, видно, солили. Настреляли изюбров, тут же кишками да кровью все испоганили. У этих волков повадка такая, сколь раз видал: где убьют на солонце, тут же прямо и разделывают, а то и кострище разведут, соляркой зальют. Зверь потом на этот солонец два-три года боится подойти. Верняком и этот, дедов солонец, загубили.
* * *
Проснувшись за полночь, чтобы подбросить в прогоревшую печь дров, Павел не слухом, а всем своим телом почувствовал перемену погоды. Не доверяя ощущению своему, он, включив фонарик, приоткрыл дверь. Желтый пучок света бессильно увяз в белой стене снегопада. Отвязав собак, Павел впустил их в избушку.
— Что там, Павлуха, тигра шастает? — сонно приподнял лохматую голову Савелий. — Правильно сделал: собачек беречь надо, без них нам делать нечего в тайге. Тигра сейчас обозленная, уташшит собак из-под самого порога...
Павел хотел сказать о том, что не тигра шастает, а снегопад большой идет, и что если он будет продолжаться до утра, то выбраться из тайги станет намного трудней, но удержался, не сказал — зачем тревожить человека преждевременно? Может, и утихнет снегопад к утру.
Но снегопад к утру не утих, не утихал он и весь день; о том, чтобы куда-то идти в такое ненастье, не могло быть и речи: крупные, как раздерганная вата, снежинки валили так густо, что даже стоящий в двадцати шагах от избушки огромный, с обломанной вершиной тополь виднелся смутно и зыбко.
Bечером Савелий попытался уговорить Николая наложить на ногу лубок и крепко забинтовать ее — нога на месте ушиба сильно припухла и покраснела, но Николай категорически отказался:
— Ты мне такой лубок наложишь, что придется потом ногу мою вторично ломать. Уж лучше я доверюсь твоему костоправу Дубову.
— К нему выбраться надо, — обиженно сказал Савелий. — Снегу выше колен насыпало, а к завтрему до самой развилки подвалит... — Он заискивающе посмотрел на Калугина. — Придется нам с Павлухой, как снег уляжется, до самой пасеки траншею проминать, а потом уж и тебя вытаскивать. — И, вздохнув, торопливо перевел разговор на другую тему: — Как там Евтейко с Юдовым? В такую непогодь у нодьи весь мокрый будешь, рази токо навес из жердей построить догадаются. — Савелий говорил умышленно громко, вопросительно поглядывая на Павла, желал, наверно, чтобы тот поддержал разговор, но Павел разговора не поддерживал — сидел перед свечкой, чинил рукавицу и делал вид, что поглощен работой. Ужинали в напряженном молчании. Сразу после ужина, погасив свечку, улеглись спать. В темноте молчание уже не казалось напряженным, а было естественным. Пламя в печке горело неохотно, но это было и к лучшему — экономились дрова, а тепла в избушке хватало с избытком — старое зимовье рублено было на совесть. Сквозь мелкие дыры в печке пробивались бесчисленные пучки света, и было в зимовье достаточно светло от них.
